ы научные открытия и созданы изобретения мирового значения, создавшие славу российской науке.
Хотя Иоанн Кронштадтский не был вхож во дворец, не был знаком с императорской семьей, не являлся духовником никого из августейших особ, но сохранившиеся свидетельства говорят о том, что его знали и «наверху». Из уст в уста передавалась беседа Александра III с камер-фрейлиной Александрой Андреевной Толстой (двоюродной тетушкой Л. Н. Толстого), состоявшаяся в 1891 году. Император спросил Толстую:
— Скажите: кого вы находите самыми замечательными и популярными людьми в России? Зная вашу искренность, — добавил он, — я уверен, что вы скажете мне правду. Меня, конечно, и не думайте называть.
— И не назову, — отвечала А. А. Толстая.
— Кого же именно вы назовете? Это меня очень интересует.
— Во-первых, Льва Толстого…
— Этого я ожидал, — заметил государь. — А далее?
— Я назову вам еще одного человека, — немного подумав, проговорила графиня.
— Но кого же, кого? — торопил император.
— Отец Иоанн Кронштадтский!
Государь рассмеялся и сказал:
— Мне это и не вспомнилось… Но я с вами, пожалуй, согласен.
Доподлинно трудно предположить, что же заставило императора согласиться с А. А. Толстой. Может, просто вежливость, так как вряд ли что-либо конкретное он знал об Иоанне.
В конце сентября 1894 года император Александр III переехал в Крым, в Ливадию, где надеялся побороть навалившуюся на него болезнь. Но его состояние продолжало ухудшаться: горлом шла кровь, ноги опухли, дышать было трудно.
Свидетельство его жуткого состояния оставил нам один из лечивших императора врачей, И. А. Вельяминов, ставший невольным очевидцем прогулки царя в экипаже. Он пишет: «За кустами какой-то шорох как бы от колес экипажа по гальке и топот лошадей… Из-за кустов выехал экипаж. В экипаже сидели государь и императрица. Государь так изменился, что я сразу его не узнал; голова совершенно маленькая, что называется, с кулачок; шея тонкая, затылка у этого великана не было, настолько он похудел; пальто висело, как на вешалке; знаменитых его плеч, богатырской груди и вообще могучего торса как не бывало. Он, видимо, спал, сидя в экипаже, и поддерживаемый императрицей, качался, как пьяный. Экипаж проехал трусцой, как видение, и исчез за кустами. Было ясно, что эта дорожка в саду была выбрана для прогулки с тем, чтобы никто не мог видеть государя. Я был поражен и удручен до слез. Все мне стало ясно — это был умирающий человек, а вчера все говорили об отъезде в Грецию и о проектах на будущую зиму. Что за люди! — подумал я. — Это — дети! Что же тут говорить об отъезде, когда, видимо, приходится считать дни».
Информация о болезни императора до времени не разглашалась. Из сохранившейся переписки К. П. Победоносцева с Иоанном Сергиевым следует, что именно обер-прокурор 28 сентября 1894 года уведомил Иоанна о тяжелой болезни Александра III. В ответ Иоанн написал: «Сегодня имел честь получить Ваше дорогое письмо, и искренно скорбя о болезненном состоянии нашего доброго, великодушного и милостивого государя, возношу сердечную молитву всюду о его исцелении и сохранении на много лет вседержавным царем царствующих»[205].
Зачем это сделал Победоносцев, остается тайной, но, может, это имеет отношение к настроениям в царской семье и среди ближайшего окружения в пользу приглашения в Ливадию Иоанна Сергиева. Ведь понятно, что тот мог быть в отъезде, готовиться к намеченным службам или болеть, то есть ему в любом случае необходимо было какое-то время, чтобы «собраться в дорогу».
…В храме Иоанна Богослова Леушинского подворья, что на Бассейной улице Санкт-Петербурга, служил Иоанн Кронштадтский. Как всегда, было много народу, и петербуржцев, и приезжих. Среди последних — игуменья Ювеналия (Ловенецкая) и послушница Тамара (Марджанова) из Бодбийского монастыря (Грузия).
После обедни для почетных и близких священнику гостей был чай. Иоанн сидел за столом, пил чай, разливая и другим из своего стакана по блюдцам, тут же благословляя поминутно подходивших к нему матерей с детьми и разных лиц, а на высказываемые ими горести и вопросы отвечал назидательными словами. Кажется, ничто не ускользало от его проницательных глаз. Вот он заметил, что гости из Бодбийского монастыря сидят в сторонке и не принимают участие в трапезе. Сейчас же он передал им свою тарелку с пирогом. Такой «знак внимания» был обычной для Иоанна формой поведения в ходе совместных трапез. Один из участников такого рода пиршеств объяснял это и для себя, и для других следующим образом: «Мысль о единении всех верующих о Христе в Божественной литургии продолжает управлять его действиями, и он, пусть тут близко сидят радушные хозяева трапезы, начинает наливать всем близко сидящим вино и ласково угощает их, переливает из своего сосуда в другие, берет густую ветку винограда, разделяет ее на части, угощает всех, около находящихся, а некоторых подзывает к себе издали и дает им в руки, разламывает на части апельсин и с ним делает то же, кладет в чужие стаканы и чашки сахар, хотя бы туда его много было положено раньше, и все это сопровождает разными назидательными наставлениями».
Закусив, Иоанн прошел в свою комнату. На ходу послушница Тамара обратилась с просьбой принять ее. Он не отказал. Усадив рядом с собой, внимательно выслушал, успокоил, ободрил, напутствовал на добрые дела. Его спокойный тон и участливый взгляд сделали свое дело — Тамара ощутила радость и одновременно успокоение души, казалось, трудности и скорби, угнетавшие ее в последнее время, отошли на второй план… благодатные слезы выступили на глазах. Растроганная, она попросила батюшку подписать его фотографическую карточку. Он и в этом не отказал и стал писать: «На благословение послушнице», но остановился, посмотрел на Тамару каким-то загадочным взглядом и, улыбаясь, сказал: «Нет, ты не послушница, а не то монахиня, не то схимница». При этих словах он зачеркнул написанное «послушнице» и начертал маленькое «с»… и «монахине». То есть вышло — «схимонахине»[206].
Вдруг в комнату кто-то настойчиво постучал… Взволнованный голос взывал: «Батюшка, батюшка, вам телеграмма… срочная… из Синода». Иоанн торопливо поднялся. Обернувшись к Тамаре, развел руками, дескать, не серчай, вызывают, и разговор окончен. Открыл дверь и взял телеграмму. Вокруг уже все суетились, недоуменно переглядывались и переговаривались. Новость была неожиданной и нежданной. Правда, по внешнему виду Иоанна этого сказать было нельзя. Он вел себя непринужденно и спокойно. Развернул сложенный бланк и прочитал, сначала про себя, а потом вслух, для всех: «Ваше высокопреподобие, отец Иоанн! Вас ожидают в Одессе. Далее морем в Севастополь и в Ливадию… Подробности нарочным. К. Победоносцев».
8 октября к причалу в Ялте пришвартовался корабль «Эриклик». На его борту были Александра Иосифовна — великая княгиня, ее дочь — Ольга Константиновна, королева эллинов, Мария Георгиевна — великая княгиня, греческая принцесса, а вместе с ними — Иоанн Кронштадтский, которого официально пригласила Александра Иосифовна. Встречал их цесаревич — Николай Александрович.
По приезде в Ливадию все отправились в малую церковь при дворце. Иоанн отслужил заздравную литургию, а также молебен. Приезд Иоанна озадачил многих, в том числе императрицу Марию Федоровну[207], так как государь не благоволил к нему, и она не знала, как доложить о случившемся. Государь был глубоко верующим, но прежде всего строго придерживался традиций православия, а православие не допускает, чтобы молитвы одного священника имели больший доступ к Престолу Всевышнего, чем молитвы всякого другого, кроме святых. Святым же отец Иоанн Церковью признан не был, поэтому в глазах православного человека он как бы грешил тем, что придавал своим молитвам особенное значение. Государь подозревал у отца Иоанна желание «выдвинуться» и «бить на популярность», а «популярничание» государь ненавидел и искренно презирал.
Весть о прибытии в Крым отца Иоанна мгновенно распространилась по округе, и дом, где его поселили, стал осаждать народ. Толпа собиралась с трех часов утра, и как только в шесть утра батюшка появлялся в подъезде, люди подходили к нему под благословение.
В воскресный день, 9 октября, Александр III исповедовался и приобщился Святых Тайн у своего духовника протопресвитера Иоанна Янышева. Цесаревич Николай Александрович по просьбе отца беседовал с Иоанном Кронштадтским и передал его слова, что он «чувствует над Собой его молитвы» и примет священника в ближайшее время.
Действительно, на следующий день, утром, император пожелал (по настоянию царицы) принять отца Иоанна. Войдя в кабинет, он увидел государя. Александр стоял в наброшенной на плечи шинели.
— Я не смел пригласить вас сам, — встретил он вошедшего. — Благодарю, что вы прибыли. Прошу молиться за меня. Я очень недомогаю.
Они вдвоем перешли в другую комнату, молча встали на колени. Иоанн вслух читал молитвы. Александр молился с чувством, склонив голову и углубившись в себя. После молитвы государь встал и, обращаясь к Иоанну, произнес: «Благодарю вас… Прошу и впредь молиться за меня».
Иоанн ответил согласием и поинтересовался: прикажет ли государь ему остаться или нужно уехать.
— Делайте как знаете, — услышал он в ответ.
После этого посещения Александру III стало настолько лучше, что появилась слабая надежда, если не на полное выздоровление, то на улучшение, которое позволило бы больному прожить при строгом соблюдении советов врачей еще годы. Иоанн же дал себе зарок не уезжать, пока он сам не причастит высокого больного.
Вечером этого же дня (10 октября) дворец облетела весть о прибытии невесты цесаревича — принцессы Алисы Гессенской. Вместе с встречавшим ее Николаем они приехали во дворец в коляске прямо из Симферополя. Перед дворцом был выставлен почетный караул. У Алисы в руках был большой букет, поднесенный ей цесаревичем.