<…> сотни тысяч католиков, проживающих в этих республиках, нуждаются в духовной опеке Ватикана. 2. <…> вопрос о расстреле польских офицеров в Катыни в годы Второй мировой войны <…> так как в настоящее время неизвестно, кто совершил это преступление, нельзя утверждать, что это сделали гитлеровцы… 3. <…> униатский вопрос — один из самых сложных. Существование униатов на Украине и в других странах — это факт. В Польше униаты имеют около 60 приходов, их общины имеются и во многих других странах<…> возрождение униатской церкви на Украине может создать политические трудности, однако… деятельность униатов в других странах, в том числе и в Польше, не создает проблем политического характера. Польская католическая церковь не препятствует деятельности униатов на территории ПНР и будет принимать участие в праздновании униатами 1000-летия крещения Руси в польском городе Ясная Гура…»[956]
Когда примас говорил это советскому чиновнику, он уже наверняка знал, что через месяц Горбачев приедет в Польшу. Вероятно, был в курсе и того, что с мая 1987 года действовала совместная польско-советская комиссия историков для выяснения спорных вопросов, на заседаниях которой польская сторона прямо обвиняла НКВД в катынском преступлении и требовала предоставить доступ к советским архивам (отчеты об этом будут опубликованы в феврале и марте 1989 года). Правда, в ходе июльского визита генерального секретаря в Польшу катынский вопрос не поднимался, а сам Горбачев лишь 13 апреля 1990 года передал Ярузельскому в Москве часть документов, относившихся к расстрелу польских офицеров. Но тема была, конечно, на слуху. Москва упиралась до последнего. А когда все же признала вину, попыталась уравновесить это встречным обвинением — 3 ноября 1990 года Горбачев велел собрать архивные материалы, касающиеся массовой гибели красноармейцев в польском плену в 1920–1921 годах. Так было положено начало «Анти-Катыни».
Столь же сложно шло решение униатского вопроса. Десятого июня 1988 года Виллебрандс, к неудовольствию РПЦ, встретился в Москве с вышедшими из подполья греко-католическими епископами Филимоном Курчабой и Павлом Василиком, а также тремя священниками. Месяцем позже Иоанн Павел II принял участие в двух греко-католических литургиях в Риме, причем произнес проповедь на украинском языке[957].
Однако РПЦ и власти СССР оставались непреклонны. Еще в ноябре 1988 года Совет по делам религий категорически заявлял: «Регистрация общин униатской церкви с их ориентацией на зарубежную украинскую католическую церковь — под каким бы названием ее не пытались восстановить — не имеет ни исторического, ни конституционного, ни церковно-канонического основания…»[958] А в апреле следующего года Совет запретил ввозить в страну украинский катехизис, подаренный римским папой, поскольку тот оказался греко-католическим (зато дал добро на ввоз белорусского катехизиса и Нового Завета на украинском языке)[959].
В ноябре 1989 года Совет по делам религий провел совещание с представителями Синода РПЦ: митрополитами Филаретом Киевским, Филаретом Минским, Ювеналием Крутицким и архиепископом Кириллом Смоленским (будущим патриархом). «Было предложено, если невозможно препятствовать созданию общин, не допускать возникновения униатской администрации… под руководством католического епископата. Мнение РПЦ — мы против униатов, но важно, чтобы государство за нас этот вопрос, как это хочет Ватикан, не решало. РПЦ всегда поддерживало государство и сейчас мы просим его помощи, а также не отстранять РПЦ от решения этой проблемы. „Наша позиция, — заявил митрополит Филарет (Денисенко): нельзя реанимировать УКЦ (Украинскую католическую церковь. — В. В.), она не должна носить самостоятельный характер по двум причинам — межцерковные соглашения православных церквей и решение архиерейского собора 1989 года. Мы за единство с Ватиканом, но не через униатов, поскольку это национализм на религиозной почве. Если они говорят, что они католики, то пусть действуют в рамках католической церкви и должны регистрироваться в органах власти как католические общины“, т. е. была предложена польская модель решения вопроса по униатам»[960].
Напрасные надежды. В феврале 1990 года, после второго визита Горбачева в Ватикан, Украинская греко-католическая церковь вернула себе официальный статус. А спустя шесть месяцев митрополит киевский Филарет Денисенко, проиграв выборы патриарха Московского и всея Руси, возглавил Украинскую православную церковь, которая в ноябре 1991 года, на волне распада СССР, провозгласила полную самостоятельность от РПЦ. Синод Русской православной церкви отказался признавать это решение и склонил к тому же большинство украинских архиереев. Однако митрополит Филарет оказался непреклонен и продолжил линию на отделение от Московского патриархата. В октябре 1995 года сторонники автокефалии избрали его патриархом Киевским и всея Украины, но этот титул не признал никто из предстоятелей других православных церквей. Так человек, большую часть жизни отдавший борьбе с украинским движением за независимость, нежданно-негаданно оказался одним из его лидеров.
Июльский визит Горбачева в Польшу был выкроен словно по лекалам поездки Иоанна Павла II. Начинался и заканчивался он в столице, где генеральный секретарь, в точности повторяя шаги понтифика, встретился с деятелями науки и культуры. Включал он также посещение Кракова и общение с тамошней молодежью. Потом — Закопане и Щецин (как же без заезда на западные земли?).
Встречали его тоже как римского папу — с неподдельным восторгом. Настоящая «горбимания» охватила поляков. Но советский лидер вел себя уклончиво: охотно принимая знаки внимания, избегал острых углов. К разочарованию Ярузельского, он так и не затронул катынскую проблему и проигнорировал вопросы о «доктрине Брежнева», которые ему задавали ученые в Королевском замке Варшавы.
Епископат, однако, не поддался общей эйфории. Никто из иерархов не встретился с гостем; даже в Кракове, где Горбачев зашел в собор Девы Марии на Главном рынке, его приветствовал лишь приходской священник, а не епископ, — церковное руководство помнило об отказе Иоанну Павлу II приехать в СССР месяцем раньше и отнеслось к предводителю советских коммунистов соответствующе, хотя польская верхушка и призывала отринуть обиды[961].
Иоанн Павел II в том году по обыкновению тоже много ездил. В мае он посетил четыре южноамериканские страны: Уругвай, Боливию, Перу и Парагвай. Этой поездке 19 февраля предшествовало издание очередной энциклики — «Solicitudo rei socialis» («Забота о социальных вещах»). Понтифик приурочил ее к двадцатилетию со дня издания энциклики Павла VI на аналогичную тему — «Populorum progressio» («Развитие народов»). Вопреки обыкновению, этот документ первосвященник лишь редактировал. Составлением текста занималась Папская комиссия по делам справедливости и мира (Justitia et Pax), некогда образованная тем же Павлом VI для исследования вопросов, связанных с внедрением социального учения церкви. «Solicitudo rei socialis» явилась последним большим делом этой комиссии — уже в июне 1988 года Иоанн Павел II повысил ее статус до Папского совета.
Вероятно, именно в силу коллективного творчества документ вышел на редкость сухим. В нем и следа нет от того духоподъемного настроения, которым отличались прочие энциклики Войтылы (который, правда, полюбил ее больше всех прочих своих энциклик, касавшихся общественных тем). Составители не уложились в сроки: Иоанн Павел II хотел опубликовать ее годом раньше, в марте 1987 года, ровно в двадцатый юбилей выхода «Populorum progressio», но дело затянулось. Госсекретариат разослал предварительный план энциклики в другие дикастерии, а Комиссия по делам справедливости и мира обратилась в местные епископаты за комментариями относительно экономических вопросов, затронутых в тексте. Последние штрихи накладывались в январе 1988 года, вследствие чего пришлось датировать документ задним числом — 30 декабря 1987 года — лишь бы уложиться в рамки юбилея. Это озадачило журналистов, которые не понимали причины такой задержки, ведь римский папа все время находился в Ватикане, а не путешествовал по дальним краям. «Его святейшество пребывает на экскурсии по курии», — с юмором объяснил Наварро-Вальс[962].
Зато когда долгожданный текст наконец увидел свет, то вызвал немалый переполох на Западе. Целый ряд комментаторов тут же обвинил понтифика в том, что он поставил на одну доску либеральный капитализм и «марксистский коллективизм», в равной степени обвиняя их в несправедливостях и разжигании войн[963]. Примечательная реакция! Ведь представители восточного блока, вроде Громыко, Ярузельского или Лоранца (шефа Управления по делам вероисповеданий), упрекали Святой престол в противоположном: будто тот недооценивает угрозу со стороны «империализма» (разумеется, капиталистического).
Понтифик действительно не пожалел горьких слов по поводу раскола мира на богатый север и нищий юг, правда указал, что в этом виновато не только межблоковое соперничество, но и жители самих этих стран, которые отказываются проводить структурные реформы для демократизации общества, вместо этого барахтаясь в болоте диктатур. Мнение, прямо скажем, упрощенное, поскольку не учитывает «племенное» мышление многих народов третьего мира. Даже при отсутствии диктатур тамошние партии сплошь и рядом создаются на основе не социальных, а этнических интересов, и демократия превращается в торжество одной племенной или религиозной группы над другой.
В энциклике содержалось четкое осуждение любой диктатуры: «