Все это стало реальностью после 4 июня 1989 года. Но вместе с независимостью пришел и капитализм. Рабочие, создавшие «Солидарность», были ошарашены. Они стремились вовсе не к этому. Если соединить все их лозунги 1980–1981 годов, окажется, что забастовщики выступали за демократический социализм, а не за свободный рынок. Но к концу 1980‐х годов почти вся верхушка «Солидарности» уже считала эту программу утопией[1000]. Михник позднее откровенно признался, что смотрел на рабочих лишь как на таран против партии, отнюдь не разделяя их мечтаний об «исправленном социализме». А социолог из числа экспертной группы «Солидарности» Ядвига Станишкис спустя годы и вовсе квалифицировала взгляды рядовых членов профсоюза как рабочий фундаментализм[1001].
А тут — пожалуйста: «шоковая терапия», отпуск цен, безработица и прочие прелести либеральной экономики. Возмущены были не только рабочие. Иоанн Павел II тоже мог чувствовать себя обманутым. Совсем не о такой Польше он мечтал.
Возникла и другая проблема: как быть с верными слугами прежнего режима? Устроить над ними суд наподобие Нюрнбергского или строго следовать договоренностям круглого стола? На этой почве возникли разногласия между Валенсой и Мазовецким. Первый считал, что выборы 4 июня перечеркнули все договоренности. Премьер полагал иначе.
«Тадеуш Мазовецкий — очень достойный человек, — говорил позднее Валенса. — Но он — легалист… если бы мы еще хоть на месяц, два или полгода сохранили в силе эти договоренности, то выход из Варшавского договора и вступление в НАТО стали бы невозможны. Приходилось спешить, чтобы застать врасплох Россию, которая никогда бы не позволила нам ничего такого»[1002].
Жару поддало не слишком удачное высказывание нового премьера о «жирной черте», которой необходимо было отделить настоящее от прошлого. Мазовецкий имел в виду, что его правительство не несет ответственности за промахи коммунистов, однако Валенса воспринял эти слова как призыв отказаться от счетов за былое.
Римский папа был первым, кому позвонил Мазовецкий в день избрания главой правительства. В Ватикан же он нанес и первый международный визит, отказавшись от традиции коммунистических премьеров летать на представление в Москву. Это произошло 20 октября.
Целую минуту они сидели молча, взявшись за руки. Чудеса случаются! Когда-то они встречались в редакции «Тыгодника повшехного» — епископ и журналист, — а теперь пересеклись в Апостольской столице — наместник святого Петра и первый некоммунистический премьер. Как поверить в такое?[1003]
В Москву Мазовецкий, впрочем, тоже прилетел. Он оказался первым за пятьдесят лет главой польского правительства, никогда ранее не бывавшим в СССР. Новые времена диктовали новое поведение. Мазовецкий отступил от протокольной части и съездил в Троице-Сегиеву лавру помолиться над гробом величайшего русского святого. Это вызывало уважение, но подчеркивало его чуждость коммунистам. На переговорах с Горбачевым он обсудил экономические вопросы, добился разрешения посетить место казни польских офицеров в Катыни, однако совершенно не затронул, пожалуй, главную тему, волновавшую население, — вывод советских войск. К осторожности Мазовецкого принуждало начавшееся объединение двух Германий. Никто не знал, как поведут себя немцы. А вдруг канцлеру Колю взбредет в голову пересмотреть договор о границе 1970 года? В этом случае советские танки очень бы пригодились.
Визит Мазовецкого в СССР состоялся 22–26 ноября 1989 года — всего за несколько дней до встречи Горбачева с Иоанном Павлом II. Первого декабря московский лидер сам прибыл в Ватикан, заглянув туда по пути на Мальту, где его ждал Буш-старший.
К тому времени советский блок уже тонул. Annus mirabilis («Год чудес») за несколько месяцев преобразил Европу. В Польше, Венгрии и Чехословакии рухнули однопартийные диктатуры, в ГДР власти открыли границу, превратив Берлинскую стену в архитектурную декорацию. В Болгарии потерял свой пост Тодор Живков, руководивший страной аж с 1954 года. Двадцать третьего августа (в годовщину пакта Молотова — Риббентропа) жители Прибалтики выстроились в живую цепь от Вильнюса до Таллина, требуя независимости. На подходе было восстание против Чаушеску в Румынии и развал Югославии.
Вдохновленный переменами, Иоанн Павел II уже в июле начал восстанавливать структуры католической церкви на бывших польских землях, назначив гродненского священника Тадеуша Кондрусевича апостольским администратором Минской епархии. Тогда же были наконец установлены дипломатические отношения с Польшей. Нунцием стал руководитель польской секции госсекретариата Юзеф Ковальчик (старый ватиканский чиновник).
Двадцать шестого августа, в праздник Ченстоховской Богоматери, понтифик обратился к польским епископам по случаю 50‐й годовщины начала Второй мировой войны. На следующий день он разослал аналогичное письмо по всем епископатам мира.
Свой текст он начал с пакта Молотова — Риббентропа, который назвал четвертым разделом Польши, упомянув, что пакт приговорил к смерти также и три прибалтийские страны. По мнению понтифика, Вторая мировая явилась следствием отказа от Бога в пользу ложных идеологий — нацистского язычества и марксистского догматизма, что привело к величайшему унижению человеческой личности и моральному хаосу. Чтобы это не повторилось, люди должны научиться этично вести себя, политики — уважать Бога, а клир — эффективно проповедовать и не допускать новой атеизации[1004].
Двенадцатого ноября 1989 года Иоанн Павел II канонизировал Адама Хмелёвского. Замкнулся круг, начавшийся в сороковые годы, когда Войтыла писал «Брата нашего Бога». Брат Альберт доказал свою правоту безымянному революционеру. «Разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо», — эти слова из книги пророка Исайи (58: 6) не случайно прозвучали во время литургии. В них, по словам понтифика, заключалось «богословие христианского освобождения».
В тот же день была провозглашена святой и Анежка Чешская — принцесса XIII века, которая благам мирским предпочла жизнь в посте и молитвах. «Приезжай к нам, святой отец! — скандировали паломники из Чехословакии, прибывшие на церемонию канонизации. — Приезжай к нам в Прагу!» Некогда робкий архиепископ Томашек, воодушевленный этой церемонией, передал на родину обращение к соотечественникам с призывом свергнуть диктатуру. В Чехословакии уже вовсю бушевали студенческие волнения. Обращение Томашека зачитал митингующим пражанам священник подпольной церкви Вацлав Малый. Через четыре дня Компартия отказалась от монополии на власть[1005].
По воспоминаниям Горбачева, Казароли, с которым он встречался летом 1988 года, различал «принципы гуманного, демократического социализма» и «тоталитарную практику, именовавшуюся реальным социализмом», хотя и признавал, что Апостольская столица вообще подозрительно относится к любому социализму[1006]. Подозрительно — не то слово. Для Иоанна Павла II даже «социализм с человеческим лицом», за который вслед за Дубчеком ратовал советский генсек, являлся химерой, содержащей непреодолимое противоречие[1007]. Годом раньше, 8 мая 1988 года, отвечая журналисту на вопрос о Горбачеве, понтифик сказал, что верит в добрые намерения советского лидера, но его реформы остаются пока на бумаге. Однако есть надежда, продолжал наместник святого Петра, что Горбачеву удастся демократизировать «систему, которая по определению тоталитарна, деспотична и сводится к диктатуре одной партии»[1008].
На уровне риторики речи обоих государственных мужей удивительно совпадали, что не преминул отметить на встрече с Войтылой и сам Горбачев[1009]. Однако совпадали ли намерения?
Их разговор с глазу на глаз длился полтора часа (дольше, чем было запланировано). Иоанн Павел II достаточно предсказуемо говорил о двух легких Европы, о святых Кирилле и Мефодии, поднял вопрос прав человека и свободы вероисповедания. Все это мы знаем из воспоминаний Горбачева, который, судя по всему, близко к смыслу передавал слова Войтылы (откуда бы еще генсек мог услыхать о двух легких Европы?). Горбачев, со своей стороны, рассуждал о демократии и, пользуясь случаем, пригласил римского папу в СССР.
Хотя беседа велась тет-а-тет, польская разведка получила сведения о ее содержании. Она продолжала следить за римским папой, даром что премьером уже был представитель оппозиции. Нельзя сказать наверняка, откуда она черпала информацию. Возможно, от польского переводчика римского папы — иезуита Станислава Шловенеца (сам Войтыла по-русски говорил не очень хорошо, только читал[1010]), а может, от кого-то еще.
По утверждению разведки, Горбачев пошел навстречу понтифику в вопросе официальной регистрации униатской церкви, а Иоанн Павел II в ответ обещал, что не будет ставить на духовные посты в СССР украинских эмигрантов, но настоятельно просил, чтобы все проблемы греко-католиков улаживались в ходе прямых переговоров между Ватиканом и советским правительством, без посредничества Московского патриархата (то, против чего решительно выступал сам патриархат)[1011].
После беседы два лидера вышли к журналистам. У понтифика, когда он зачитывал свое заявление, дрожали руки (!). Поистине — annus mirabilis! Сначала — канонизация брата Альберта, затем первая в истории встреча с генсеком ЦК КПСС. Кто мог представить такое совсем недавно? Вот она, сила Провидения Господня!