«Церковь не перестала быть предметом пререканий, как и ее Основатель, — сказал Войтыла 15 января. — Не только при атеистической диктатуре, но и сегодня учение церкви и ее участие в общественной жизни вызывает сопротивление определенных кругов»[1104]. Определенных кругов! Это уже какой-то коммунистический новояз! Газеты соцлагеря тоже постоянно твердили об «определенных кругах западного общества», когда им нужно было раскритиковать кого-либо, не называя имен.
«<…> боюсь, что те, кто информирует тебя о нашей ситуации, оценивают наше общество слишком односторонне и упоены ошибочным утверждением, что церковь в Польше должна быть образцом для других местных церквей. Мне же все время кажется, что директивы Vaticanum II вообще не привились…» — писал Иоанну Павлу II Стефан Свежавский 1 ноября 1991 года[1105]. «Ваше святейшество неправильно проинформировали» — обычный оборот в общении с римским папой, когда надо сказать, что он ошибается. Итальянцы усвоили его очень давно. Однако нет дыма без огня. Войтыла действительно смотрел на положение дел в той или иной стране глазами местных епископатов, а те имели свои интересы.
Хотя и в самом епископате случались идейные расхождения. К примеру, тарновский епископ Юзеф Жицинский или сосновицкий ауксилиарий Тадеуш Перонек часто говорили вещи, милые сердцу либеральных СМИ, в то время как пшемысльский митрополит Юзеф Михалик горячо ратовал за создание католической партии. Но Войтыла с большей охотой прислушивался к тем, кто сгущал краски, изображая церковь и верующих жертвами либеральных атак, чем к их оппонентам. Например, позитивно отнесся к созданному в 1991 году редемптористом Тадеушем Рыдзыком «Радио Мария», хотя оно быстро приобрело репутацию органа католических фундаменталистов, не брезгующих ксенофобскими намеками и вульгарными выпадами против недоброжелателей. Зато это радио поддерживали такие близкие римскому папе лица, как Ванда Пултавская, Анджей Дескур и Габриель Туровский[1106]. Радиостанция отца Рыдзыка не жалела гневных слов, описывая засилье посткоммунистов и либералов в свободной Польше, что не могло не прийтись по сердцу Войтыле. Неоднозначные высказывания ведущих, по всей видимости, не достигали ушей святого отца. В свою очередь набиравшая популярность радиостанция ожесточала тех, кто видел в этом наступление клерикализма.
На тему мнимых преследований верующих в Польше у Иоанна Павла II в апреле 1995 года вышел острый обмен мнениями с Ежи Туровичем, который отправил Войтыле письмо, попытавшись открыть ему глаза. В начале июня того же года уже Свежавский написал римскому папе о своих опасениях: по его словам, алтарь в Польше явно стремится к союзу с троном, а епископат водит наместника святого Петра за нос, давая ему искаженную картину происходящего. Тщетно. Понтифик, огорошенный прискорбными для лагеря «Солидарности» итогами парламентских выборов, остался в убеждении, что верующих на его родине опять ограничивают в правах, как это было в ПНР[1107]. Об этом он заявил 22 мая 1995 года во время краткого визита в силезский город Скочув[1108].
В марте 1992 года профессор Свежавский дал интервью леволиберальному журналу «Политика», снова обратив внимание на невосприимчивость польской церкви к соборным реформам. Название интервью («Все мы — грешники») перекликалось со словами апостола Павла: «Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками» (Рим. 5: 8). Это была уже не просто фронда, а почти отступничество. Католик, критикующий церковь на страницах печатного органа посткоммунистов! «Все мы — грешники, но и в этих грешниках не перестает действовать Святой Дух», — ободряюще прокомментировал Войтыла поступок товарища[1109].
Утешение со стороны римского папы, несомненно, пригодилось Свежавскому, чье интервью крайне негативно восприняли в резиденции примаса. В самой Польше Свежавского могли поддержать разве что «знаковцы», тоже опасавшиеся клерикализма и упорно не желавшие вливаться в хор католических голосов, бичующих либерализм. Духовенство же в большинстве своем ополчилось на профессора как на предателя.
В этот раз, однако, первосвященник со вниманием отнесся к словам старого друга. За три дня до январского выступления перед Глемпом он принимал другую часть польского епископата и в речи перед ней по-иному расставил акценты. Если 15 января он рассуждал о взаимоотношениях церкви с внешним миром, то здесь обратился к самой церковной организации. Церковь переживает новый этап истории, начатый Вторым Ватиканским собором, заявил римский папа, и этот этап ставит новые задачи. Одна из них — активное вовлечение в ее деятельность мирян. То есть епископы должны организовать в приходах и епархиях консультативные центры с верующими и поддерживать общественные организации католиков. Тут чувствовалось влияние Свежавского, который неустанно сигнализировал, что клир в Польше по-прежнему взирает на паству сверху вниз[1110].
Обращал внимание профессор и на еще одну тревожную вещь. «<…> в очень многих „поляках-католиках“ засели антисемитские рефлексы, кроме того, им присуща подспудная неприязнь к немцам, русским, украинцам, чехам и т. п. Не избавлена от этого и значительная часть клира и епископата»[1111]. Очень болезненный вопрос! К нацменьшинствам церковь в лучшем случае относилась равнодушно, многие же священники не скрывали враждебности к иноверцам, особенно иудеям. К числу таких священников относился, например, первый капеллан «Солидарности» Генрик Янковский, которому позже, в 1997 году, даже запретят произносить проповеди за то, что он превратит амвон в «политическую трибуну». Попал под обвинение в антисемитизме и примас Глемп, когда 26 августа 1989 года на фоне инцидента в Аушвице с раввином Вайсом заявил в Ченстохове: «Мы кое в чем виноваты перед евреями, но сегодня хотелось бы сказать: возлюбленные евреи, не обращайтесь к нам с позиции народа, стоящего выше всех остальных, и не ставьте нам условий, которые невозможно выполнить <…> Ваша сила в средствах массовой информации, которые во многих странах принадлежат вам. Пускай же они не служат разжиганию полонофобии». Эти слова вызвали бурю среди евреев и многих католиков, что склонило неуступчивого архиепископа все же утвердить перенос кармелитского монастыря в другое место[1112].
Эти и подобные высказывания подтверждали опасения либералов, что польская церковь мало изменилась с довоенных времен. Заодно они бросали тень и на Святой престол, за которым и без того тянулся шлейф обвинений в снисходительном отношении к политике Холокоста и к другим преступлениям нацистов. Припоминали по этому случаю «крысиные тропы», с помощью которых духовные лица переправляли скрывающихся фашистов в Испанию и Аргентину. Не без греха тут был и сам Войтыла, который на вопрос о помощи Ватикана беглым нацистам, заданный в феврале 1992 года, ответил: «Думаю, что нет ничего плохого, если церковь помогла людям, находившимся в трудном положении. Это следует не осуждать, а поддерживать»[1113]. Вряд ли можно подозревать поляка в сочувствии фашистам. Очевидно, он имел в виду помощь нуждающимся как таковую, но прозвучало это по меньшей мере странно.
Год 1993‐й значительно исправил подмоченную такими поступками репутацию церкви. Понтифик не только решил долго тянувшийся вопрос с межрелигиозным центром в Аушвице, но и установил, наконец, дипломатические отношения с Израилем! Год был выбран не случайно — отмечалось 50-летие восстания в Варшавском гетто. Некоторые еврейские структуры угрожали бойкотировать годовщину, если не будет положен конец спорам вокруг кармелитского монастыря в Бжезинке.
Шестого апреля понтифик сделал заявление по поводу юбилея восстания, призвав христиан и евреев отринуть взаимные предубеждения[1114]. Девятого апреля римский папа обратился с отеческим вразумлением к кармелиткам, напомнив им о словах святой Терезы из Лизье «быть любовью в сердце церкви». Именно во исполнение этого наказа, убеждал понтифик, и следует оставить здание театра. Монахини подчинились, но не успокоились. Спустя какое-то время возле бывшего концлагеря появились кармелитские кресты, что вызвало новые затяжные препирательства с евреями[1115].
В это время уже вовсю шли переговоры ватиканской делегации с представителями израильского правительства. Они открылись еще в июле 1992 года на фоне палестино-израильского потепления, увенчавшегося в сентябре 1993 года встречей Арафата с премьером Ицхаком Рабином в Вашингтоне. На этой встрече стороны наконец официально признали друг друга, за что в следующем году оба лидера получили Нобелевскую премию мира. После такого шага стало возможным и заключение израильско-ватиканского договора. Содано принципиально не хотел ничего подписывать раньше, да и израильтяне не горели желанием — в 1991 году они даже воспротивились участию делегации Святого престола в Мадридской конференции по урегулированию ближневосточного конфликта, сославшись именно на отсутствие дипотношений.
Своими представителями на переговорах Иоанн Павел II выбрал крещеного еврея Давида-Марию Йегера, преподававшего в иерусалимской семинарии францисканцев, и апостольского делегата в Иерусалиме и Палестине архиепископа Андреа Кордеро Ланца де Монтедземоло, чья семья когда-то пострадала от итальянских фашистов. Параллельно Йегер по собственной инициативе неофициально общался с сотрудником бюро замминистра иностранных дел Израиля Шломо Гуром, чтобы, как еврей еврею, растолковать некоторые вещи, которые, возможно, было бы неловко обсуждать на уровне делегаций. К примеру, для израильтян стало открытием, что государство Ватикан не тождественно Апостольской столице. Согласно международному праву, последняя — это представительство епископа Рима как главы римско-католической церкви. Ватикан же появился лишь в 1929 году, чтобы гарантировать независимость Святого престола. Отсюда возникла следующая сложность. Если переговоры ведутся с Апостольской столицей, то в каких отношениях она состоит с католической церковью на территории Израиля? До того израильтяне (как и турки в период Османской империи) имели дело с главами местных церквей, а не с церквами в целом. А тут вдруг возникает некая Апостольская столица, о которой неизвестно — отвечает она за всю католическую церковь или нет? К тому же израильтяне не слишком различали христианские деноминации и полагали, что договор определит положение всех церквей на их территории. Под церквами же они понимали те учреждения и здания, которые существовали на момент переговоров. Приходилось объяснять, что Апостольская столица не вправе решать вопросы, связанные с православными или протестантами, а римско-католическая церковь в Израиле и Палестине — это не просто совокупность неких объектов, но международная организация, проводящая многостороннюю деятельность, а значит, способная к расширению. Следовательно, договор должен касаться не только статуса конкретных территорий и зданий, но и статуса католической церкви вообще