Тридцатого декабря 1993 года в Иерусалиме стороны наконец заключили Основополагающее соглашение между Израилем и Апостольской столицей. Известие о подписанном договоре два дня не сходило с первых страниц итальянских газет. Католический патриарх Иерусалима Мишель Саббах (палестинец) впервые смог отслужить рождественскую мессу в базилике Рождества Христова. В Израиле же отношение к событию было сдержанным. Внимание граждан было приковано к переговорам с делегацией ООП в Каире и к гремевшим тут и там терактам. В добрые намерения Ватикана не верили, тем более что договор обошел стороной вопрос Иерусалима. Римский папа отнюдь не снял своего требования предоставить городу международный статус. Да и политические интересы никуда не делись. Например, в начале февраля 1993 года заведующий отделом Ближнего Востока госсекретариата Святого престола монсеньор Луиджи Гатти в беседе с сотрудником российского представительства в Ватикане говорил, что если бы Россия улучшила отношения с Сирией, это пресекло бы попытки Ирана усилить свое влияние в стране и способствовало бы делу мира. Причем Апостольская столица, якобы, благосклонно отнеслась бы к любым формам сотрудничества Москвы и Дамаска, вплоть до поставок сирийцам оружия. Странное заявление, заставляющее думать, что российский дипломат, возможно, выдал желаемое за действительное. Вряд ли работник ватиканского госсекретариата стал бы поощрять кого бы то ни было торговать оружием. Впрочем, не оставлял сомнений прежний проарабский курс Святого престола. Тот же Гатти заявил, что Ватикан не может одобрить жестких мер Израиля против палестинцев, пусть даже вызванных действиями террористической организации ХАМАС[1117].
И все же лед тронулся. Семнадцатого марта 1994 года после встречи с президентом Клинтоном Ватикан посетил премьер Рабин. В подарок понтифику он преподнес трехтысячелетнюю амфору, пожелав, чтобы она простояла в папском дворце как минимум столько же[1118].
Год 1993‐й — пожалуй, самый тяжелый для Войтылы после 1981-го. Понтифик дважды оказывался в больнице, на родине пришли к власти посткомммунисты, а в Италии приказала долго жить партия хадеков. В Боснии полыхала страшная война, а в США победил на выборах демократ Билл Клинтон, который, к невыразимому огорчению Войтылы, отменил все ограничения на аборты, введенные его предшественниками — Рейганом и Бушем-старшим. К тому же римский папа все более отдалялся от прежних друзей из «Знака». И словно этого мало, на римского папу ополчилась мафия. Удары сыпались один за другим.
В начале мая 1993 года с открытыми письмами к Иоанну Павлу II обратились вдова судьи Борселлино и сестра судьи Фальконе. Обе женщины просили понтифика, чтобы он очистил церковь от лиц, связанных с организованной преступностью. Аналогичный призыв направила первосвященнику группа левых христиан из Италии. Письма появились в преддверии визита Войтылы на Сицилию, который в свою очередь проходил на фоне уже третьего следствия по делу о покушении на римского папу. На этот раз сенсационные признания сделал бывший мафиози Винченцо Калькара: якобы решение устранить понтифика в 1981 году было принято в Риме на совещании «комиссии коза ностра» с участием Пола Марцинкуса, Сергея Антонова и некоего неизвестного кардинала. Однако и эти сведения, подобно показаниям Агджи, оказались мыльным пузырем[1119].
Тема контактов организованной преступности с людьми церкви — трудная и щекотливая. Полиция как раз вышла на след одного из беглых боссов мафии Леолуки Багареллы, который — о стыд и срам! — пользовался номером сотового, принадлежавшим секретарю монреальского епископа. Глава Апостольской столицы уже критиковал организованную преступность в Италии. Первый раз это было в 1982 году, когда римский папа посетил Палермо, а второй раз — спустя шесть лет, в Мессине. И если поначалу понтифик избегал употреблять слово «мафия», то в 1988 году уже прямо заявил, что мафия «подрывает этическое сознание и христианскую культуру сицилийского народа». Однако этого оказалось мало. Верность семье и кодекс молчания неизменно брали верх над евангельскими заповедями в душе членов коза ностра. Многие священники, особенно на юге, воспринимали это как нечто естественное — таковы обычаи, ничего тут не поделаешь. Ведь мафиози всегда демонстрировали верность клиру, и даже прием в члены Почтенного общества (как они себя называли) имел религиозный оттенок: кандидат окроплял своей кровью открытку со святым образом, которая немедленно сжигалась. Мафия не считалась паразитом на теле народа; в какой-то мере это и был народ. Понятно, что итальянцы, занимавшие Святой престол, не отваживались идти наперекор чувствам земляков. Пришлось дожидаться папы-поляка, чтобы разорвать негласный союз духовенства и коза ностра.
И вот 9 мая 1993 года возле сицилийского Агридженто, после мессы в Долине храмов, когда журналисты уже начали расходиться, но телевидение еще вело трансляцию, римский папа, стоя на фоне античного храма богини Конкордии, вдруг обрушился с обличениями на мафию: «Бог сказал: „Не убий“. Ни один человек, ни одна группа, ни одна мафия не могут изменить или растоптать этот Божий закон. Сицилийский народ любит жизнь и дарует жизнь. Он не может существовать под неустанным давлением цивилизации, противной этому духу, цивилизации смерти. Здесь нужна цивилизация жизни. Во имя Христа распятого и воскресшего, Христа, который есть Путь, Истина и Жизнь, обращаюсь к тем, кто несет ответственность за такое положение, — одумайтесь, ибо пробьет час Божьего суда!» Послание римского папы не допускало разночтений: либо верность мафии, либо спасение души. И никакие обычаи не оправдывают нарушения Божьих заветов.
Ответ мафии не заставил себя долго ждать. Двадцать девятого июля взлетела на воздух машина возле латеранской базилики святого Иоанна Крестителя, главной католической церкви мира. Именно здесь жили римские первосвященники до того, как перебрались в Ватикан. Ныне там размещается резиденция римского викария. Взрыв произошел около полуночи, никто не погиб, но в базилике выбило железные двери и снесло несколько плит с фасада, а в окрестных домах повылетали стекла. Почти сразу произошел взрыв возле Капитолийского холма, сильно повредив вход в древнюю церковь святого Георгия на Велабре. Разрушения были такие, что один из журналистов сравнил пейзаж с сараевским. И в те же часы взорвалась машина у Королевской виллы в Милане, убив четырех полицейских и одного бездомного.
Войтыла находился в тот момент в Кастель-Гандольфо. Его ждала генеральная аудиенция на площади Святого Петра, и он не стал ее отменять, только прибыл в Рим на вертолете, а не на машине. Ни он, ни кто другой еще не знали точно, кто был целью этих терактов. В Италии то и дело стреляли в журналистов, хватали коррупционеров, политики накладывали на себя руки, а 27 мая взорвалась машина возле галереи Уффици во Флоренции. Как тут угадать, в кого метит очередной теракт? Зато не возникло сомнений, кто стоит за убийством священника Пино Пуглиси, известного своей борьбой с влиянием мафии в Палермо. Пуглиси застрелили возле его дома в сентябре 1993 года. За преступлением, как выяснилось через год, стояла ячейка, подчиненная Багарелле. Аресты этих людей помогли выйти и на организаторов римских взрывов[1120]. Организованная преступность демонстрировала пренебрежение к жизням слуг Божьих не только в Италии. Двадцать четвертого мая 1993 года во время встречи нунция в аэропорту Мехико погиб в перестрелке между бойцами наркокартелей кардинал Хуан Хесус Посадас Окампо. Войтыла не успевал возносить молитвы за упокой душ своих подчиненных.
Столкнувшись с этим валом несчастий, он не падал духом. В нем, как и прежде, кипела энергия. Пока одна часть курии занималась переговорами с израильтянами, другая подписывала соглашение с православными в Баламанде. Сам же понтифик решал проблемы с исламским миром и продолжал носиться по планете, проповедуя слово Божье.
Фундамент Баламандской декларации был заложен в июне 1990 года, когда Международная смешанная комиссия по богословскому диалогу на встрече во Фрайзинге выступила с заявлением, осудившим унию как средство к сближению церквей. Спустя три года в Баламандском институте святого Иоанна Дамаскина возле ливанского Триполи собрались представители девяти православных церквей, чтобы вместе с делегатами римской курии выработать общую платформу в отношении униатства.
В итоге стороны взаимно признали сакральность друг друга, на официальном уровне зафиксировав понятие «церкви-сестры», так любимое Войтылой. Святой престол отказался от прозелитизма на канонической территории православия, а его визави обязались прекратить атаки на греко-католиков. Уния как метод экуменизма отныне отвергалась.
Договор выглядел поистине революционно, но на практике все было далеко не так блестяще. Во-первых, декларацию не подписали (и даже не приехали в Баламанд) представители семи православных церквей: Элладской, Иерусалимской, Сербской, Болгарской, Грузинской, Чехословацкой и Американской. Во-вторых, некоторые церкви представляли люди, не пользовавшиеся большим весом. Например, от Русской православной церкви вместо митрополита Смоленского Кирилла, который с 1990 года вел переговоры с католиками, прибыл всего лишь игумен Нестор Жиляев, бывший референт Отдела внешних церковных сношений Московского патриархата (через месяц после Баламандской встречи он стал постоянным представителем РПЦ во Всемирном совете церквей). Как это контрастировало с высоким уровнем делегации Святого престола! Достаточно сказать, что в Баламанд явились кардиналы Кассиди и Эчегарай, прелат Мирослав Марусин и архиепископ Мюнхенский Фридрих Веттер. В-третьих, даже и среди тех, кто подписал документ, он вызвал расколы и споры. С одной стороны, против декларации восстали подчиненные Константинопольского патриарха Варфоломея — афонские монахи, которым не понравилось словосочетание «церкви-сестры». Прежде такое понятие употреблялось лишь применительно к другим православным церквам