«Размышления» обсуждались на консистории, заседавшей 13–14 июня 1994 года. Наиболее остро в защиту «доброго имени церкви» говорил архиепископ Болоньи Джакомо Биффи, ему оппонировали кардиналы Кассиди и Эчегарай. Следствием этого обмена мнениями, как можно предполагать, стали смягчающие пассажи в апостольском послании, говорившие, что надо делать скидку на нравы тех времен, когда совершались грехи[1186]. Обращает на себя внимание также разница в отношении к мученикам за веру и к жертвам церковных преследований. Этих вторых мучениками не объявили, хотя они (нередко тоже духовные особы или по крайней мере искренне верующие) не менее прочих страдали за то, что считали истиной. Однако церковная иерархия при всем уважении не могла поставить знак равенства между теми, кто умирал в защиту правды (то есть официального учения церкви), и теми, кто погиб, упорствуя в заблуждениях. То же самое, к слову, в свое время разъединило и русское духовенство. Как ни сочувствуй протопопу Аввакуму, на костер он взошел не во имя Русской православной церкви, а во имя ее осуждения. Как же можно равнять этого «пустосвята» с новомучениками, расстрелянными в период большевистского террора?
И все же, с оглядками и оговорками, главное было сказано: церкви следует покаяться в грехах. Начинание Войтылы не имело себе равных в истории клира. Пятьюстами годами ранее, на заре Реформации, папа Адриан VI тоже выражал готовность признать грехи духовенства, но тогда Святой престол стоял перед лицом второго великого раскола, и понтифик отчаянно пытался спасти единство. Ныне же ничто не угрожало положению Апостольской столицы — тем искреннее был порыв наместника святого Петра. Не обстоятельства заставляли его смиренно склонить выю перед карой Божьей, а сам он спешил очистить совесть церкви, чтобы та обновленной вступила в третье тысячелетие.
Жестокая судьба, правда, тут же и подвергла его начинание проверке, которую, надо признать, римский папа не прошел. Ему так и не хватило духа поднять вопрос о вине руандийского епископата за разразившуюся катастрофу. Ни в 1994 году, ни позже Иоанн Павел II не касался этого вопроса, явно боясь скомпрометировать церковь и всю христианизацию Африки. Ватиканской дипломатии тоже нечем было тут похвастаться.
В изданном осенью 1995 года послании по итогам синода африканских епископов содержалось осуждение расизма, межплеменной розни и так далее, но не было ни слова о конкретных прегрешениях церковной иерархии в Руанде. Иначе говоря, римский папа готов был признать прошлые грехи (Аккатоли насчитал целых 94 его текста с извинениями[1187]), но оказался не в силах признать нынешние. Эту черту он так и не переступил[1188]. И мы не можем оправдать его неведением. Он прекрасно понимал, насколько неблаговидную роль сыграли руандийские прелаты. В противном случае, наверное, объявил бы мучениками архиепископа Кигали Винсента Нсенгьюмву, епископов Тадде Нсенгьюмву и Жозефа Рузиндану, а также еще десять священников, убитых повстанцами-тутси. Но он не сделал этого, а значит, отдавал себе отчет, что церковников застрелили не за благовидные поступки. Геноцид в Руанде оказался тем явлением, которое просто не вмещалось в сознание Войтылы. Как могли слуги Божьи творить злые дела? Видимо, он так и не смог ответить себе на этот вопрос. Вторично он споткнется о него в начале 2000‐х, когда в США всплывут похождения священников-педофилов.
Руанда стала одной из самых горьких неудач Иоанна Павла II. Это отметил журналист «Тайм» Пол Грей в статье, объяснявшей, почему же все-таки редколлегия издания признала римского папу человеком года. Причины были весомые. Пусть Войтыла уклонился от осуждения руандийского епископата, пусть он не захотел рукополагать женщин, воспротивился легализации абортов и не добрался до Сараево и Бейрута, зато установил дипломатические отношения с Израилем, принял новый Катехизис и написал книгу, которая стала бестселлером в двенадцати странах, — «Переступить порог надежды». Этот понтифик обладает невиданной харизмой, писал Грей. Его изображения можно встретить в трущобах и в кабинетах интеллектуалов. Диск с записью его молитвы розария, сопровождаемой музыкой Баха и Генделя, приобрел популярность, сравнимую с пластинками поп-идолов. При такой силе воздействия на души людей неудивительно, что он отваживался идти наперекор принятым в современном мире точкам зрения — будь то в вопросе свободы воли или неизбежности разделения общества на богатых и бедных. «Иоанн Павел II видит свою обязанность в противостоянии живому потоку современности. Он твердо отрицает многое из того, что светский мир считает прогрессивным <…> Идеи Человека года насчет того, как все должно быть устроено, отличаются от мнения большинства смертных. Они куда глубже и столь же обширны, сколь велика решимость их продвигать. В третьем веке до Рождества Христова Архимед сказал: „Дайте мне точку опоры, и я сдвину Землю“. У Иоанна Павла такая точка опоры есть»[1189].
Переступить порог надежды
В 1982 году главный редактор газеты «Фигаро» Андре Фроссар издал книгу на основе бесед с Иоанном Павлом II. Атеист и еврей, сын основателя французской компартии, Фроссар пережил христианское озарение в один год с Тырановским. В 1969 году он описал свой опыт в книге «Бог существует. Я встретил Его». Разумеется, такой документ не мог пройти мимо внимания Войтылы. Между ним и французским журналистом завязалась дружба.
«В тот октябрьский день, — писал Фроссар, — когда он впервые показался на лестнице базилики Святого Петра, с огромным крестом, который держал перед собой как двуручный меч, когда над площадью раздались его первые слова: „Non abbiate paura“, „Не бойтесь!“, в то самое мгновение мир понял, что в небе произошло нечто важное и что после человека доброй воли, который открыл собор, после человека великой духовности, который собор закрыл, и после интермедии, короткой и легкой как пролет голубя, Бог послал нам свидетеля. Мы узнали, что он пришел из Польши. Но я ощутил, будто он явился прямиком из Галилеи, след в след за апостолом Петром, оставив свои сети на берегу озера»[1190].
Книга Фроссара получила название «Не бойтесь!». Одновременно с ней вышла другая работа, раскрывавшая внутренний мир понтифика, — «Мысль Кароля Войтылы», которую написал молодой католический философ Рокко Буттильоне (позднейший министр культуры Италии и кандидат на должность еврокомиссара юстиции). Обе они — одна с позиции веры, другая с позиции философии — рассказывали, о чем думает наместник святого Петра, что его заботит и что радует, к чему он стремится и как смотрит на свое служение.
Книга Фроссара прозвучала в среде ватиканистов, но не более. Работа же Буттильоне изначально была рассчитана на узких специалистов и не могла получить резонанс (хотя и стала лучшим пособием по философии Войтылы). Иное дело «Переступить порог надежды». Этот текст 1994 года внезапно вызвал фурор. Виной тому — умелые формулировки вопросов, которые задавал понтифику журналист Витторио Мессори, прославившийся в 1984 году большим интервью с кардиналом Ратцингером. Мессори, даром что консервативный католик, спрашивал понтифика так, как мог бы это сделать неверующий или слабо разбирающийся в теме человек: «Почему прячется Бог?», «Правда ли, что Иисус — Сын Божий?», «Почему религий так много?». Если работа Фроссара заглядывала, так сказать, в голову римскому папе, размышляя о его жизни, то здесь сам понтифик по большей части рассуждал о насущных проблемах церкви и всего христианства[1191].
Изначально Войтыла намеревался (впервые в истории) дать интервью перед телекамерами, но в силу занятости решил изменить формат и ответил репортеру письменно. Так и родилась эта уникальная книга.
Какой порог надежды предлагалось пересечь читателю? Порог той надежды, которую дает вера. А точнее, тот порог, за которым стоит Спаситель. Иоанн Павел II процитировал отрывок из письма своего любимого Норвида: «И… если бы шли не с крестом Спасителя за собой, а со своим — за Спасителем»[1192]. То есть не бойтесь наложить на себя бремя обязательств перед Богом и пойти за Его Сыном со своим крестом — впереди вас ждет спасение.
Книга Мессори, в общем, мало что добавляла к тому образу римского папы, который был обрисован в работе Фроссара. Те же рассуждения об опасности раскола мира на богатый Север и бедный Юг, те же экуменические акценты, те же молитвенные заклинания о Христе как Искупителе мира. Разве что на этот раз Войтыла куда мощнее прошелся по рационализму и породившей его эпохе Просвещения. Если в тексте Фроссара этому был посвящен один абзац, то здесь понтифик раз за разом возвращался к угрозе торжества материализма. Даже удивительно: падение социалистического лагеря лишь сильнее разожгло в Иоанне Павле II страх перед безверием.
«Примерно через сто пятьдесят лет после Декарта, — писал Войтыла, — мы постигаем, каким образом все сущностно христианское в традиции европейской мысли оказалось вынесенным за скобки. Главную роль сыграла здесь эпоха французского Просвещения, когда окончательно утвердился чистый рационализм. Французская революция во времена террора разрушала алтари, посвященные Христу, валила придорожные кресты, вводила культ богини разума. На его основе и провозгласила она свободу, равенство и братство. Духовное и особенно нравственное наследие христианства было вырвано из евангельской почвы. Чтобы восстановить христианство во всей его жизненной силе, необходимо его туда возвратить»[1193]. Даже холодный прием римского папы на родине тремя годами раньше в таком контексте оказался следствием победы «просвещенческой программы» — дескать, ее приверженцам неинтересно было слушать про заповеди, ибо они не приемлют греха: «Папа, который пытается убедить мир в человеческой греховности, для таких людей — persona non grata. Возмущает их как раз то, что выразил Евангелист Иоанн словами Самого Христа: Христос предвозвестил пришествие Святого Духа, который «обличит мир о грехе