ались такими же, как плоды паломничеств в Польшу». Но «Куба — это не Польша», — заранее предостерег его посол Острова свободы в Италии. В самом деле, если уж сравнивать Кубу с какой-то страной, то скорее с Мексикой. Здесь тоже революция куда полнее выражала национальный дух, чем клир. Последний хоть и пользовался уважением, но не мог соперничать с партией. Иоанн Павел II живо почувствовал это на воскресной мессе в Центральном парке Гаваны, состоявшейся 25 января. Четырехсоттысячная толпа с безразличием отнеслась к его словам о недопустимости «государственного атеизма», зато встретила овацией критику неолиберализма, за которой все распознали выпад против внешней политики США. Именно американское эмбарго, введенное в 1960 году, по всеобщему убеждению не позволяло Кубе вырваться из бедности.
Отношение римского папы к экономическим санкциям было известно. Он выступал против санкций, наложенных на Польшу в 1981 году, против санкций, под которые попал Ирак десятилетием позже, и против санкций, от которых страдала Куба.
За восемь лет до визита понтифика, весной 1990 года, когда Иоанн Павел II собирался посетить Мексику, на Остров свободы неожиданно нагрянул архиепископ Бостонский Бернард Лоу — известный правозащитник, экуменист и борец с абортами, человек, высоко ценимый римским папой, который возвел его в ранг кардинала. Идеалист наподобие Войтылы, он вообразил, что настал подходящий момент для вывода Кубы из изоляции, благо его хорошие отношения с Бушем-старшим позволяли рассчитывать на успех.
Визит Лоу явился неожиданностью как для местной церкви, так и для нунциатуры. Судя по всему, архиепископ действовал по собственной инициативе, не проконсультировавшись с римской курией. Оптимизмом его наполняло приглашение, которое Фидель Кастро отправил в январе 1987 года Иоанну Павлу II. Перед поездкой Лоу встретился с Бушем-старшим и получил от него ряд условий, выполнение которых гарантировало бы снятие санкций с Кубы: сокращение армии, проведение свободных выборов и внедрение рыночных отношений. Разумеется, эти условия показались кубинскому руководству неприемлемыми, хотя Лоу согласился даже не поднимать вопрос о политзаключенных. Миссия провалилась, а Фидель воспринял ее как присоединение Ватикана к антикубинской линии США. Он немедленно закрыл для понтифика двери в страну и заявил, что после такого шага вопрос о визите римского папы на ближайшие несколько лет снят с повестки дня[1280].
И вот Иоанн Павел II все-таки добрался до Кубы. Вопрос о санкциях не мог не всплыть снова. Дело было лишь в акцентах. Для кубинского руководства это была основная причина бедности кубинцев, для римского папы же порочен был сам строй, отвергающий учение Иисуса. Войтыла, разумеется, не умолчал о санкциях, однако включил эту проблему в широкий контекст ограничений прав человека. Поэтому его проповеди звучали как выпады и против либерализма, и против марксизма — стиль, уже привычный понтифику и всем ватиканистам. Американский историк Майкл Шон Уинтерс, следя за поездкой, написал: «Подсудимый здесь не Маркс или Адам Смит, а Декарт <…> визит римского папы на Кубу — это не часть битвы с коммунизмом, а часть многолетнего крестового похода против самой современности. Это нечто куда большее, чем конфронтация с Фиделем Кастро»[1281].
Как и в социалистической Польше, Иоанн Павел II в своих выступлениях сделал акцент на свободе вероисповедания. Он был подчеркнуто внимателен к местному епископату, что не могло понравиться властям, с которыми у иерархов, в точности как в ПНР, шла холодная война. Так, на встрече в Гаванском университете с деятелями науки и культуры первосвященник демонстративно поставил по правую руку от себя кубинского кардинала Хайме Лукаса Ортегу-и-Аламино, хотя обычно там стоял ватиканский госсекретарь. И опять же как в Польше, здесь тоже прозвучал призыв к Святому Духу сойти на землю. Правда, на этот раз понтифик объяснил свои слова тем, что 1998 год он посвятил именно Святому Духу в рамках подготовки великого юбилея.
Во время второго паломничества на родину Войтыла вспоминал о политзаключенных. Кубинские власти опасались, что он сделает это и у них. Войтыла действительно сказал об узниках совести, но лишь единожды — при посещении лепрозория в Эль Ринконе. Там его не могли услышать многотысячные толпы, а телевидение передавало картинку исключительно для пресс-центра в Гаване и кубинского правительства. Выбор места проистекал не из робости понтифика, а из нежелания служить орудием давления на Кастро в интересах противников кубинского вождя. Грань между политической и общественной деятельностью подчас очень тонка, и Войтыла постарался ее не переступить. Речью дело не ограничилось. Госсекретарь Содано передал Кастро список из более чем трехсот политзаключенных, томившихся в кубинских застенках. После отлета римского папы Кастро освободил двести пятьдесят человек, но оставшихся семьдесят оставил за решеткой, мотивируя это тем, что врагам государства нет прощения.
Не обошлось и без исторических отсылок (опять же как в Польше): Войтыла напомнил, что герои кубинской борьбы за независимость Игнасио Аграмонте и Карлос де Сеспедес оставались верны Святому престолу, а их предшественник Феликс Варела и вовсе был священником. Фигура последнего послужила Иоанну Павлу II поводом, чтобы подвести под кубинский патриотизм религиозную подоплеку. Не забыл он и самого знаменитого деятеля освободительной борьбы, Хосе Марти, который, правда, был масоном. А вот о Че Геваре понтифик не обмолвился ни словом, хотя выступал в Санта-Кларе — месте его погребения. Как водится, римский папа заглянул и в местный санктуарий Девы Марии Милосердной в Эль-Кобре, ради чего впервые за сорок лет статую Богородицы вынесли на всеобщее обозрение.
Риторика первосвященника не изменилась, но изменился он сам — теперь это был согбенный старик с дрожащим голосом. Он уже не мог произносить пламенных речей и быстро уставал под палящим карибским солнцем. И все же это был римский папа, один из самых узнаваемых в мире людей, и он впервые прилетел на Остров свободы. Неудивительно, что его встречали с куда большим восторгом, чем прибывших на гаванскую мессу Фиделя Кастро и Габриэля Гарсия Маркеса. Все-таки Кастро или Маркеса местные жители лицезрели уже неоднократно, а вот Иоанн Павел II явился впервые.
СМИ поначалу с чрезвычайным интересом следили за подготовкой визита. Постигнет ли социалистический режим на Кубе судьба ПНР? — задавались они вопросом. Однако в первый же день пребывания Войтылы на острове случилось событие, сразу отодвинувшее визит понтифика в тень: газета «Вашингтон пост» рассказала читателям о расследовании адвоката Кеннета Старра касательно адюльтера президента Клинтона с практиканткой Белого дома Моникой Левински. Журналисты, слетевшиеся освещать поездку Иоанна Павла II, потянулись в Вашингтон. Грязные тайны Овального кабинета и тучи, сгущавшиеся над главой самого мощного государства в мире, занимали человечество куда больше, чем очередное паломничество римского папы[1282].
Пока наблюдатели гадали над судьбой кубинской диктатуры, неожиданно рухнул другой авторитарный режим. В мае 1998 года на волне массовых выступлений, вызванных обесцениванием национальной валюты, ушел в отставку индонезийский лидер Сухарто. Его смыли за борт волны азиатского финансового кризиса, бушевавшего с июля прошлого года. Падение Сухарто и экономический коллапс заставили новые власти дать добро на референдум о самоопределении Восточного Тимора — держать там армию стало слишком накладно.
Так еще один призыв римского папы воплотился в жизнь. Но как обычно, если где-то война затухает, в другом месте она вспыхивает. С января 1998 года полыхало восстание косовских албанцев против сербских властей. Война вызвала массовый исход беженцев в Албанию и Северную Македонию. В октябре стороны подписали перемирие, но встреча в Рамбуйе, организованная странами НАТО и Россией, закончилась безрезультатно. В марте 1999 года НАТО приступил к бомбежкам стратегических объектов в Сербии, чтобы заставить президента Милошевича вывести войска из Косова. В июне цель была достигнута.
Для понтифика 1998 год омрачился неутихавшим скандалом вокруг архиепископа Гроэра, а еще — шокирующей гибелью командира швейцарской гвардии Алоиза Эстерманна. Тот успел провести в этой должности всего один день и 4 мая вместе с женой пал от руки своего подчиненного Седрика Торнэя, который сразу же покончил с собой. Именно Эстерманн восемнадцатью годами раньше первым заслонил собой раненого понтифика. Ходили разные слухи о мотивах, заставивших Торнэя пойти на преступление, — от борьбы масонов с «Опус Деи» до его мнимой гомосексуальной связи с самим Эстерманном. В итоге трибунал склонился к версии психологического срыва, вызванного, очевидно, неудовлетворенными карьерными амбициями.
Уже на следующий день после убийства немецкая газета «Берлинер курьер» выступила с сенсационной новостью, будто Эстерманн в период холодной войны работал на Штази под псевдонимом Вердер. Спустя два года эту версию подтвердил бывший агент итальянских спецслужб Антонино Арконте: якобы Вердер за несколько дней до своей гибели встречался с ним, обсуждая возможность эмиграции в США, поскольку чувствовал опасность. В качестве «платы» за помощь он сулил отставному контрразведчику некие доказательства причастности Москвы к покушению на Иоанна Павла II. Арконте, по его словам, не знал, кто перед ним, и, лишь увидев его фотографию в статье о тройном убийстве в Ватикане, понял, с кем имел дело.
Не стоит слепо доверять признаниям этого бойца невидимого фронта. Как многие ушедшие на покой работники тайных структур Италии, он долгое время вращался в сомнительных кругах — достаточно сказать, что начальники всех итальянских разведок принадлежали к «Пропаганде 2», а потому, косвенно или прямо, имели выходы на организованную преступность. Кроме того, Арконте работал на международную антикоммунистическую сеть «Гладио», о которой впервые стало известно из завещания Альдо Моро. Причастность к явным или мнимым секретам многим кружит голову, распирая ощущением собственной значимости. Отсюда берется склонность к фантазированию — болезнь, от которой в наиболее острой форме страдал Агджа. Апостольская столица, а также семья Эстерманна, да и бывший директор Штази Маркус Вольф отрицали возможность его работы на Восточный Берлин, а бывшие коллеги по «Гладио» отказывали в доверии и самому Арконте