Энциклика эта почти не касалась богословских вопросов, даже ссылки на Священное Писание в ней были минимальны. Скорее она напоминала краткий экскурс в историю, разбавленный размышлениями о роли создателей славянского алфавита в евангелизации народов, а заканчивалась совсем уж неожиданно — истовой молитвой Иоанна Павла II к Господу, дабы Он принял под Свою опеку славянское наследие.
Вообще юбилей послужил Войтыле удобным поводом, чтобы еще раз выразить свое отношение к некоторым принципиальным вопросам, а заодно бросить взгляд в будущее. Из всей многообразной и колоритной биографии солунских братьев римский папа выбрал то, что ему казалось важным для текущего момента: мирный характер их проповеди, терпимость к иной обрядности, приверженность Кирилла и Мефодия единой церкви (вопреки обозначившемуся уже в IX веке размежеванию между западным и восточным христианством). Для Войтылы просветители славян были ни много ни мало протагонистами экуменизма и восприемниками христианской Европы. То есть одними из творцов европейской цивилизации как таковой, ибо, как считал Иоанн Павел II, она появилась лишь с распространением учения Христа, а до того были разрозненные культуры, не способные объединить континент — античная, кельтская, германская и т. д. Перевод богослужебной литературы на славянский язык, осуществленный братьями, показался Войтыле удобным предлогом, чтобы еще раз напомнить о таком завоевании Второго Ватиканского собора, как отказ от монополии латыни в литургии. Единство в многообразии — вот что, по мнению Иоанна Павла II, завещали братья Европе. Однако это многообразие так или иначе выражается в христианстве, без которого нельзя преодолеть конфликты не только в Европе, но и в мире. Христианство — залог единой Европы. Христианство — и ничего больше![905]
Чуть ранее, в мае того же года, Иоанн Павел II подробно обосновал эту мысль в Брюсселе, выступая перед членами Европейской комиссии. Европейское единство, заявил он, обуславливалось не наличием общего рынка или политическим сближением, а духовными корнями, которые у всех европейцев одни и те же — христианство. Поэтому единая Европа возникла не в момент создания Европейского экономического сообщества, а намного раньше. Уже Средние века являли собой образ единой Европы, который, к сожалению, разрушили Великим расколом и Реформацией. Несомненно, Европа объединится вновь, независимо от реалий холодной войны. К этому ее толкает общее культурное наследие, имя которому — христианская вера[906].
Год 1985‐й — это рубеж, после которого начал рушиться старый мир, выкованный в горниле двух глобальных войн. Мир, в котором коммунизм сошелся в схватке с капитализмом, а право на частную собственность сражалось с коллективистской утопией, взявшейся железом и кровью искоренить социальную несправедливость. В этом мире Святой престол пытался играть роль третьей силы, временно находящейся на стороне одной из враждующих систем. И римские папы внимательно приглядывались к будущим победителям, скрупулезно подсчитывая их грехи. Со временем Войтыла предъявит им моральный счет.
Словно предчувствуя большие перемены, ООН объявила 1985 год годом молодежи. Понтифик живо откликнулся на это начинание. В Вербное воскресенье 1984 года, встретившись с молодыми католиками, он пригласил молодежь всего мира ровно через год приехать в Рим. На этот призыв откликнулось двести пятьдесят тысяч человек, что дало начало Всемирным дням молодежи, каждые два (затем — три) года отмечаемым римско-католической церковью[907].
Девятнадцатого февраля 1985 года Иоанн Павел II принял израильского премьера Шимона Переса, который, пользуясь случаем, пригласил его в свою страну. Государственный муж проявил изрядную терпимость — все-таки Святой престол по-прежнему требовал особого статуса для Иерусалима, а его глава незадолго перед тем встречался с Арафатом.
Всякому следившему за поступками Войтылы трудно было не заметить его особое отношение к обращенным в христианство евреям — будь то кармелитская мученица Эдит Штайн, французский журналист Андре Фроссар или парижский архиепископ Жан-Мари Люстиже. Понтифик явно благоволил этим людям, воспринимая их жизненный выбор как доказательство исторической правоты учения Христа, как шаг к спасению тех, кто долго отказывался признать Сына Божьего. Вряд ли было совпадением то, что для иллюстрации внезапного перехода от атеизма к вере понтифик в беседе с Фроссаром выбрал случай двух евреев — самого Фроссара и Альфонса Ратисбона, основателя монашеского ордена Богоматери Сионской[908].
Господь неуклонно обращал к себе сердца тех, кто когда-то отверг Его Сына — так это воспринимал римский папа. После того как в 1987 году он причислил Эдит Штайн к числу блаженных, Конгрегация по канонизации святых приняла вердикт, утверждавший, что сама Штайн видела в своем мученичестве искупление евреев за неверие в Христа. Ортодоксальные иудеи выступили с протестами, Войтыла же, словно дразня их, тогда же прочитал страстную проповедь на кельнском стадионе, в которой доказывал, что с принятием христианства Штайн не перестала быть еврейкой и, даже больше того, лишь укрепилась в своем еврейском самосознании, поскольку чувствовала себя связанной с Иисусом не только духовно, но и узами крови[909].
Стремление Войтылы сломать лед в отношениях с иудаизмом было очевидно. Оно проявилось и в отрантской речи, и в поздравлении президента Ицхака Навона с рош ха-шаной — иудейским Новым годом — в октябре 1981 года. Немалую роль в сближении сыграл Ежи Клюгер, которого правительство Менахема Бегина уполномочило выступать от его имени. Но встреча с Арафатом, кажется, испортила дело. Даже Клюгер, старый приятель, отказался понимать такой шаг друга, хотя совсем не был твердокаменным иудеем — обе его дочери были крещены[910]. Можно представить, чего стоило Пересу пригласить понтифика в свою страну.
Приглашение израильского премьера свидетельствовало о растущем международном престиже понтифика: двумя годами раньше его пригласил к себе король Марокко Хасан II, который ради визита римского папы даже убрал все ограничительные меры против церкви и освободил от налогообложения католические школы. Теперь то же самое сделал премьер государства, которое вообще не признавалось Святым престолом. А до того глава Апостольской столицы переписывался с американским президентом и смущал умы своих земляков, которые едва не снесли коммунистическую власть. Во Франции, согласно опросу 1987 года, Войтыла занял первое место среди личностей, которым доверяли жители страны[911]. Сколько танков у папы римского — этот вопрос больше никто не задавал. За Иоанном Павлом II стояло нечто такое, в сравнении с чем ракеты и танки казались неважны.
Двадцать четвертого июня ватиканская Комиссия по вопросам религиозных отношений с иудаизмом издала циркуляр для проповедников и учителей Закона Божьего о том, в каком ключе следует преподавать историю евреев и их роль в появлении христианства. Циркуляр предписывал указывать, что Иисус в своей человеческой ипостаси был евреем, а сами евреи искони несли миссию избранного народа; кроме того, циркуляр призывал всегда напоминать верующим о трагедии Холокоста и ее тяжелых последствиях. Иоанн Павел II отозвался с похвалой об этом документе, выступая 28 октября 1985 года перед членами Международного комитета по католическо-еврейским связям[912].
Наметившееся сближение несколько омрачилось из‐за конфликта вокруг здания старого австрийского театра рядом с концлагерем Аушвиц. Как раз в 1985 году здание театра выбили для себя кармелитки, чтобы молиться о прощении грехов человечества. Аналогичный монастырь, основанный тем же орденом, с 1964 года действовал на территории концлагеря Дахау. Однако польская инициатива вызвала протесты в Бельгии (где в мае 1985 года пребывал с апостольским визитом понтифик), а также в еврейских кругах. Кармелиток (а через них и римского папу) обвинили в желании присвоить католикам исключительный ореол мученичества и затереть память о геноциде евреев.
Дело о театре затянулось на несколько лет, но не сорвало поиски взаимопонимания. И первым шагом в этом направлении стало посещение Иоанном Павлом II главной римской синагоги — той самой, возле которой мусульмане атаковали евреев в 1982 году после встречи Войтылы с Арафатом. Он ступил туда 13 апреля 1986 года.
Никогда прежде глава римско-католической церкви не то что не заходил в римскую синагогу, а даже не заглядывал в район, где с 1555 по 1870 год существовало еврейское гетто. «Самое долгое путешествие в истории церкви», — так назвали этот визит в прессе. Последним римским папой, выступавшим в иудейской молельне, был святой Петр. Путешествие в две тысячи лет. Или в одну жизнь. Ведь и сам Войтыла, будто предчувствуя что-то, в детстве наведывался вместе с Клюгером в вадовицкую синагогу, а затем обновил впечатление в Кракове, на излете антисемитской кампании Гомулки.
Его встречали глава еврейской общины профессор Джакомо Сабан и главный раввин Рима Элио Тоафф. Все были взбудоражены важностью момента и не жалели громких слов. Тоафф провозгласил, что отныне недопонимание между иудеями и христианами ушло в прошлое, а Войтыла в ответ заявил, что вера евреев отнюдь не чужда христианам, ибо она пребывает внутри учения Иисуса, и вообще христиане должны взирать на иудеев как на старших братьев.
Так слова Мицкевича, некогда прочитанные учителем истории Яном Гебхардом для вадовицких гимназистов, прозвучали на весь мир из уст наместника святого Петра. Впрочем, Тулия Цеви, председатель Унии еврейских общин Италии, восприняла их как подтверждение права иудаизма на существование и обособленность от какой-либо другой религии (вря