Когда Соломон увидел, что большая война разражается, он собрал отовсюду силы римлян и поспешил навстречу угрожавшей ему судьбе. Послание, содержание которого оказалось приносящим несчастье, было немедленно отправлено. Полководец мавров, могучий Куцина, друг неудачливого Соломона, бывший всегда верным союзником Римской империи, уязвленный предстоящим неравным состязанием, ринулся вперед со всеми силами, которые могли ему предоставить его мастраки. Отважный Пелагий, бывший тогда командиром в Триполи, присоединился к ним. Однако привел он не тот отряд, какой было б нужно, ибо он привел с собой на войну племя мекалов. Не ведая об их предательстве, он даже взял под свою команду лживых ифураков. Фортуна, твое намерение всегда неясно, когда ты угрожаешь нам. Увы, несчастный Соломон, зачем тебе понадобилось присоединять эти силы к твоим [отрядам]? Но тот, кто попался на крючок несчастливой судьбы, всегда совершает ошибки. Никто не может избежать рока, преследующего его.
Вот решающий день взошел над нашей землей. Теперь судьба, доселе [еще] угрожавшая, стремилась [теперь уже] уничтожить Ливию. Лишенный страха и уверенный в своих силах, наш командующий встретил врагов в центре леса и атаковал их[58]. И он одолел бы неприятеля, ибо их отступавшие в страхе ряды уже повернулись [к нему] спинами. Он сам, жадный до победы, скакал в гуще врагов и гнал их разгромленные отряды, и тут внезапно обнадеживающее предприятие обернулось крахом. Фортуна отвернула свой лик, и Лахесис оборвала свою нить. Раненая Победа взмахнула крыльями и улетела. В тот миг зловещая судьба нашла себе помощника. Гунтарих[59], наше проклятие, внес ужас в наши ряды и смог опрокинуть римскую армию целиком. И не угрожающая Фортуна, не враг, не горький гонящий страх ошеломили нашу разбитую армию, но тот единственный негодяй, кто намеренно повернул [свой отряд], двинул свои знамена и притворился, что начал бегство. Когда главные силы увидели его, бегущего в притворном испуге, они последовали за ним, оставив своего полководца на поле боя, бьющегося посреди рвов. Эта суровая судьба тут же обновила неистовство и силу врага; а нашим людям она дала смерть, страх и постыдное бегство, почти всегда приводящее к гибели людей бесславной смертью. Ожесточенный враг преследовал их в ярости, более храбрый теперь, с сомкнутыми щитами и часто выставленными копьями. И пока паника нарастала, грудь Соломона, увы, была пронзена безжалостной сталью, и он встретил смерть, которой не заслужил. Тогда даже просто видимость порядка исчезла. Так как ярость битвы овладела людьми [врага], ни один воин не остался верен своему делу, и все объединенное войско побежало скорее грабить, хотя бой еще продолжался. Тогда печальные пахари заплакали, видя, как налетевший враг распрягает и уводит их волов, и все дома уничтожены со всем, что находилось в них. Бедняки были не одиноки в своем несчастье, ибо оно вместе с ними накрыло и богатых. Тогда, после падения власти Соломона, пришла свобода грабить, и никакая часть страны не была избавлена от этой злой войны. Разбойники в своей бешеной ярости повсюду жгли города и поля. Но урожай и деревья сгинули не только в этом пламени: все, что уцелело, пожрал скот. Вся Африка была растоптана вождями мавров. О, на наше горе! Ни один из наших отрядов не мог выстоять на равнинах, ни один воин не мог оборонить стены укреплений. Бог Сам разгневался, и так все, чем мы владели, было отдано на разграбление. И изменник Стотза снова пошел в бой, признав Анталу своим господином. Став тираном, [Стотза] взял себе право всюду разъезжать и грабить все, что ему захочется, во владениях своего мавританского хозяина.
Песнь IV
(ст. 1—211)
Нет мне радости вспоминать [даже одно] имя невыразимого тирана. Вы можете видеть, как ошеломляющее горе пронизывает меня до мозга костей и заставляет меня содрогаться. Рассудок мой в смятении, и я едва могу собраться, чтобы вспомнить большое число погибших командиров, припомнить беды мои и товарищей. Взбунтовавшиеся войска заставили наших испуганных воинов сдать знамена предателям[60]. Потребовалось бы долгое время, чтобы припомнить нашу катастрофу в деталях, но я хотя бы могу рассказать об основных действиях того противостояния довольно тщательно.
Полководец Гимер[61], защитник нашего осажденного города[62], оборонял со своими воинами его стены и высокие башни. Предательство заставило некоторых из его людей покинуть цитадель и перейти на службу к маврам. От имени главнокомандующего было написано письмо – правдоподобное, но содержащее, на самом деле, ложное известие, и отослано из столичного города[63]. Воин, этот новый Синон[64], вошел и объявил, что оно прислано от Иоанна[65]. Мы прочитали послание, сочиненное тираном, веря, что оно – от нашего главнокомандующего. В своем сообщении, высоко оценивая деятельность нашего полководца, он настоятельно требовал, чтобы мы выступили, встретились с ним на открытой равнине, дабы разрушить обильно возводимые маврами укрепления. Смутившись, командиры были обмануты, и мы отдали приказ выдвигать наши знамена. Быстрее ветра наш командующий выехал бесшумно и повел кавалерию сквозь сумрак ночи, чтобы присоединить свои знамена к союзническим так быстро, как только возможно. Даже [простые] воины переживали, что они действуют слишком медлительно. Подлейший Синон отправился впереди них, чтобы подготовить своих людей и их предательские [действия]. И вот, когда зловещий Феб заставил своих яростных коней подняться из холодных вод, их предательство стало явным. Тогда, увы, бедные глупцы, мы увидели знамена тирана, приближающиеся к нашим, и увидели диких мавров, бешено скачущих по равнине. Мы отступили в страхе, ибо кто мог противостоять им? Антала и разъяренный Стотза гнали наши испуганные части по полю. Не было пути к спасению. Плотные ряды врагов теснили и окружали наших обезумевших от страха людей. Смерть стояла у них перед глазами, и жестокая Фортуна отказала им в помощи. О, если хотя бы мертвые могли полечь посреди того поля с честью, если б только недостойный стыд оставался вдали от нашей армии! Но так случилось, что многие храбрые кони были принуждены скакать в бегстве через широкую равнину. Их копыта вторили пульсирующему сигналу рога, и дикий враг смял наших воинов, спустившись на них с гор. [Крепость] Цебар главенствовала [с] небольшим гарнизоном над равниной, и к ней-то наши несчастные разбитые войска и поворотили коней. В этой-то крепости и укрылась кавалерия вместе с разочарованными командирами, среди которых был и сам командующий. Мы не заботились о том, чтоб забаррикадировать ворота, но вместо этого держали наших лошадей в безопасности внутри, а сами образовали периметр для действия в пешем строю. Так мы отбили наступление врага на стены. Тогда, собрав множество людей, два тирана обрушились на нас. [Сначала] шла когорта лагуатанов, а за ними следовали наффуры, блистая оружием. В тот момент Стотза, полагая, что он сможет положить конец жестокой битве, влетел с обнаженным мечом меж [наших] рядов, словно яростная молния. Коварно направил он мавританских тварей прочь с поля боя и укротил их ярость, которую они выражали криками, полными коварства и злобы. Они отъехали, но двуличный негодяй, симулирующий мирные намерения, встал на высокий холм и привлек трепещущие сердца наших людей хитрыми словами. В одно и то же время он предсказывал гражданскую войну и убеждал и поощрял их принять в ней участие. Казалось, он присутствует везде – то угрожает, то убеждает. Охваченные ужасом, люди сложили оружие, быстро подбежали к коленям тирана и приветствовали его дружественными словами. Теперь командиры не могли обеспечить им спасение. Почему я должен повторять все это? Мы просили прощения; его тут же нам даровали. Мы заставили врагов поклясться их жизнями. Они так и сделали. Под давлением мы притворились, что будем служить негодным тиранам, и город Юстиниана[66] был сдан жестоким маврам, и судьба его была неопределенной. Впоследствии у меня представилась возможность повлиять моими словами на рассудок некоторых из товарищей. Матурий тоже внял разумному совету, и мы с ним решили направить их заблудшие души к нашим знаменам. Итак, люди согласились покинуть этот проклятый лагерь и попытаться бежать маленькими группками. Меня спасла дружественная тьма ночи, испуганного, в сопровождении небольшого отряда. Наконец я добрался до дома и увидел мою жену. Матурий тоже бежал, покинув вызывающего омерзение врага. Некоторые воины также последовали за ним, но те, которые пожелали, – остались. Что же касается города Юстиниана, он оказался открыт для ночного нападения. Некий дружественный [нам] житель, будучи не в силах выносить иго жестокого тирана, открыл ворота, совершив измену[67]. Так, знамена города вновь взвились на его стенах, но никто уже не осмеливался более собрать войско и вывести на открытую равнину, чтобы испытать силу врага. Не хотел наш командующий и доверять нашим союзникам, до тех пор пока был жив негодяй Стотза.
Пока обессиленная Африка пребывала в когтях этих огромных опасностей, море покрылось яркими парусами Ариовинда[68]. Местные были изумлены прибытием этого полководца, и устрашенные лагуатаны очистили землю. И, тем не менее, лучше б этот бездельник Ариовинд никогда не увидел бы финикийских алтарей[69], ибо с его прибытием Африку постигло еще большее несчастье, и, зажатая меж двух предводителей, она претерпевала дальнейшую бойню и жестокое опустошение