й ум [Иоанна], сдержала его необоримую доблесть и вместо этого заставила исследовать ход событий. Он перебрал в сердце своем все обстоятельства и сфокусировал на них все внимание. Его проницательный ум быстро изучил положение вещей, все обозрев, все взвесив и хорошо обдумав и отметив смертельную опасность, [надвинувшуюся] со всех сторон. Затем, созвав, как обычно, помощников, он испросил их совета и открыл им собственные мысли и намерения: «Товарищи, илагуаны, которых мы победили и [теперь] должны победить снова, снова объявили войну и осмелились схватиться со знаменами, которые им уже довелось увидеть. Сейчас они заполонили поля Триполи, расхищая наворованное перебежчиком[100] и угрожая нашей земле. Я собираюсь выдвинуть знамена, пойти и встретить их многочисленные племена, ибо я хочу дать бой на чужой земле и изрубить врага вдалеке от наших полей, чтоб Африка, снова потрясенная жестоким разрушением, не погрязла бы в пущей разрухе. Меня заботят та [кровавая] плата, что нам придется заплатить, места, в которых нам предстоит биться, и непроходимые дороги. Но вы можете сами видеть, насколько скуден был урожай, и сама провинция потеряла много ресурсов в последней войне, посему и является, увы, слишком слабой, чтобы помогать нам. Наша большая армия не сможет выдержать недостаток еды. Если позволим врагу достичь даже самых отдаленных частей Бизацены, они поспешат уничтожить все в поисках добычи. Тогда война снова ввергнет эту изможденную страну в хаос. Подумайте обо всем этом и наставьте в решимости мой неопределившийся ум».
Полководец едва закончил речь, как все они единодушно решили предпринять далекую экспедицию, утверждая, что действительно смогут перенести безжалостную жару Ливии. Все пообещали ему ярость своих рук и умов и выразили желание попытаться исполнить эту великую работу ради их страны, ибо они презирали восставшие племена и посему воодушевлялись на неистовое насилие перед лицом битвы.
Когда полководец увидел, что его сотоварищи охвачены пылкой доблестью и обещают быть бесстрашными в бою, он подал команду выдвигать знамена. Тогда медь сигнальной трубы сыграла мычаще-резкую мелодию, и ее жесткий звук привел вооруженные отряды в движение. Все подразделения кавалерии и пехоты, ведомые латинскими командирами и их помощниками, покидали места своего расположения и собирались по команде. И Куцина, всегда первый в своей верности римской армии, прибыл как заместитель полководца, веля на войну отряды массилов. Наш храбрый главнокомандующий выступил на юг, где под тропиком Рака сверкающее небо корчится от жара солнца и слишком крепко держит сухую землю в объятиях, так что поля всегда страждут и горят от жажды под порывами западного ветра. Там африканский ветер иссушает всю землю дышащими пламенем, [песчаными] бурями, и африканец в жажде бродит там среди горячих песков и, иссушенный и беспомощный, был бы рад даже водам Стикса.
Слух распространил известие на многих языках, торопясь возвестить, что храбрый Иоанн приближается в сопровождении всех своих командиров. Это неприветливое послание достигло ушей лагуатанов, ибо подлые вражеские всадники [уже] опустошали земли Бизацены, подобно обычным ворам. Поразив их сердца великой силой Иоаннова имени, слух устрашил их, и они стали отводить свои бесчисленные отряды назад. Ведомые страхом, они осознали, что им снова придется столкнуться с полководцем, и трепетали от одного воспоминания [о том], что они уже испытали от его руки. Они вспомнили мрачный образ и все боевые знамена этого человека. И они без колебаний проскочили мимо выжженного Гадайя и иных гибельных мест, где нет не то что дороги, чтоб проехать, но даже места, чтобы жить. Ни единая птица там не парит и не машет крыльями, пролагая себе путь в горячем воздухе тех районов, и даже оруженосец Юпитера[101], несущий его пламенные стрелы, едва может вынести без повреждений порывы горячего сухого [ветра] в самой вышине сияющего неба. И вот ужас заставил врага приблизиться к [этим землям].
Когда наш полководец постиг, что отряды врага в страхе удалились в пустыню, он, храбрый, как всегда, преследовал их в их бегстве, храбро вступив в горячие пески той жаждущей земли. Он приказал всем своим людям запастись водой и хлебом, и они быстро исполнили приказ командующего. Но в тех местах как он [далее] сможет прокормить так много людей, и сколько дней сможет он питать такое большое войско? Довольно быстро меха с водой опустели, и нигде не было еды. Иссушенные глотки [воинов] горели от жажды, и [люди] ослабевали от голода. Увы, воинам не хватало воздуха, они дико шатались из стороны в сторону и, красные от жара солнца, [буквально] горели, ибо их тела опалялись [его] сильным огнем. Не находя нигде реки среди песков, они продолжали тщетные поиски воды, так же, как знаменитые полки аргивян, которые, давным-давно отправившись к полям Фив, ужасались, что водоемы и источники были высушены силой Вакха[102]; так что их вождь Адраст, обуреваемый жаждой, повсюду искал реки в той земле.
Римские воины кричали, облекая свои печальные жалобы в горькие причитания: «Если зловещая судьба порешила уничтожить римский народ в одно мгновение, есть мечи, есть войны, есть дикая злоба этих [варварских] племен. Пусть нас пронзит копье; пусть все оружие, какое у них есть, обрушится на нас, подобно молниям.
(ст. 315—343)
Пусть копья, которые они мечут, пронзят наши тела. Пусть они отнимут наши жизни раной. Но почему ужасный голод, и жар, и жажда ловят нас в свою ловушку [при помощи] этой неторопливой судьбы и изматывают нас этой растянутой [по времени] смертью? Пусть наш отряд станет жертвой меча. Поверни наши знамена обратно! Эта толпа, слабая от голода, умоляет тебя об этом: будь верен своим людям, сжалься над нами и над собой. Посмотри внимательно на людей, великий полководец. Наши члены истощены, наши кости, подверженные [солнцу] и высохшие, одеревенели, и костный мозг в них высох, наши мускулы напряжены, кожа сухая, глаза запали, щеки покрыты бледностью. Образ смерти овладел нашими телами, а наше жаждущее дыхание [пышет] огнем».
Беспомощная толпа едва успела закончить, когда ее обуреваемый отеческими чувствами предводитель призвал их к тишине и, в доброте своей, ободрил измотанных [воинов] речью: «О, надежда Рима, слава и спасение вашей страны, не бегите от этой борьбы, какой бы трудной она ни была. Подчините свою жажду и ужасный голод. Вспомните те тяжкие подвиги, что свершили ваши отцы. Народы мира познали силу наших предков. Именно так, изнурительными долгими трудами, наши пращуры завоевали мир своей доблестью. Терпение – величайшая добродетель, и этого-то в нас и опасаются племена. Более того, это устрашит и иных врагов, как поразит и этих. Вражеское войско сражается под двойным проклятием. С одной стороны, они тоже страдают от иссушающей жажды, жара и голода; с другой – их подавляет и грозит им страх римлян. Воспряньте, будьте кровожадны и свершите человеческий суд над этими землями. Эта раскаленная докрасна земля станет свидетельницей ваших трудов, и небосвод подтвердит ее свидетельство. Наши потомки будут читать, как я последовал великому Катону, осудив эти земли[103], и как вы преодолели их. Пусть любовь вашей страны преисполнит ваши умы, и тогда эта злая жажда отступит, выдворенная той святой силой, и ваша ревность обрящет воплощение».
(ст. 344—406)
Так наш высокочтимый полководец умягчал латинские когорты своей спокойной речью, орошая водой слов их сердца, словно сладким потоком, и наполняя их желудки, словно на пиру.
Тем не менее неудача обрушилась на латинян, расшатав и сокрушив их могучую силу. Случилось так, что их лошади разбрелись по полям в поисках корма, ибо ужасный голод и жара хватают своими клешнями всякие живое существо. Там не было ни свежей травы, ни деревьев с листвой всякого рода, и вдруг внезапно поле окрасилось золотом от густой травы, а равнина расцвела цветами. Тогда алчная толпа, ведомая страшным голодом, разбежалась во все стороны, едва завидев траву, которую она столь долго вожделела, и постаралась объесть все поле. Лошади даже лизали пустую землю, не способные утолить свой голод, кормясь на том злосчастном пастбище. Внезапно они на тех же полях повалились одна на другую, умирая странной смертью, продолжая кусать траву зубами. Римские воины были удручены смертью своих лошадей, и дикий гнев овладел ими, когда они шли печальные и обеспокоенные, со смущенными и возмущенными сердцами. Совершено устрашенная этим единственным несчастьем, великая доблесть этих людей испарилась, и злосчастная Фортуна привела войско к раздору, беспорядкам и, наконец, к еще одному обрушенному на него бремени – первому мятежу.
Когда полководец узрел, какая великая катастрофа произошла и что сила его войска сошла на нет, он решил передвинуть лагерь на побережье, надеясь, что это даст его агонизирующим людям облегчение и восстановит их силы. И вот, подходя к берегу [моря], воины начали чувствовать мягкий бриз и встречать свежую траву. Поскольку рек так и не было найдено, они в жажде своей начали давить из самих цветов странные соки и увлажнять ими горящие губы. Они утолили голод [не менее] странными съедобными растениями, несмотря на то что у них был невыносимый вкус. Многие, пользуясь преимуществом наступления ночи, вернулись в лагерь, некоторые разбрелись по полям в поисках пищи. Другие слонялись по окрестностям, выискивая воду, и жестокий голод принудил некоторых иных к дезертирству от знамен своего вождя, которого они начали презирать.
Наконец командующий разбил свой лагерь около вод реки, которую ему указали проводники. Жаждущие римские воины сгрудились на ее берегах и получили облегчение от текущей воды. Со всех сторон воины собирались у воды и пили из ее сладкого потока. Не имея хлеба, они жевали цветы и свежую траву, надеясь насытить этим свой голод. Видя это, главнокомандующий велел отправить послание всем прибрежным городам с приказом загрузить припасами [и отправить] корабли для его войска. И снова неудача, ибо противный южный ветер дул им навстречу, и жестокая Фортуна не позволила кораблям проплыть по водной глади под парусами. Наконец, бывший неподалеку отряд урцелиев, которым не следовало бы доверять в этом случае, подъехал к латинянам и послужил дополнительным фактором рока римлян.