Такие вещи сказал главнокомандующий, чтобы возвеселить своих людей. Хотя сам он был опечален, ради своих товарищей он придал веселое выражение лицу и обнадежил их одной своей внешностью, ибо хранил заботы в сердце. Затем, направившись в Юнки, он собрал воедино римскую армию и устроил так, что командиры отрядов, воины и храбрые младшие командиры вернулись на свои позиции, выходили измотанных лошадей с той заботой, которую они заслуживают, и надеялись на скорую битву. Он сам торопливо отправился вдоль береговой линии, где [также] надеялся обеспечить союзников регулярными поставками провизии. Совершив это, он покинул побережье и направился к стенам, возведенным на высотах. Там, в середине леса, находится город Лариб[110], [находящийся] в абсолютной безопасности и укрепленный новыми стенами, возведенными [по приказу] его императорского величества Юстиниана, могучего правителя восточного и западного миров и славы Римской державы. В это-то место полководец и приказал союзникам быстро прибыть к нему, вместе с командирами и племенами, которые, как он знал, остались верными его знаменам в первой схватке.
В то же время посланец с дурными вестями расстроил дух тирийского города[111], когда поведал о недавней страшной битве и о жизнях, потерянных на той жестокой равнине. Люди онемели [от горя], но была у них одна надежда, ибо сообщение гласило, что их правитель – в безопасности.
(ст. 154—241)
То же обретшее крылья послание в то же самое время достигло ушей несчастной жены Иоанна – погибшего командира. Когда она услышала это, тепло покинуло ее ошеломленное сердце, она начала содрогаться, а ее лицо внезапно побледнело. Достойная жалости женщина затем упала, и горе похитило у нее дневной свет, окутав небо и землю внезапной тьмой. Затем, все сразу, ее мышцы ослабли, и образ смерти на какое-то время сомкнул ее глаза. Ее служанки подбежали к ней и попытались привести в чувство умирающую госпожу. Они своими руками растирали ей грудь и с большим трудом смогли вдохнуть слабое дыхание жизни в ее холодные члены. Поднятая их преданными руками, она села, но взгляд ее был недвижим, ибо она ничего не чувствовала, пораженная горем и забывшая о себе. Скоро ослабшая женщина вернулась в полное сознание, но еще казалась бывшей не в себе. Наконец, она начала говорить, все еще сотрясаясь от острой боли горя: «Мое сердце поражено печалью, а глаза мои не льют слез. Почему рот столь несчастной женщины не отверзается в скорбных причитаниях? Может ли горе, столь сильно жгущее посреди столь великих страданий, лишить ума, или это самое горе лишает слез и слов? Тот ли несчастный жизненный жребий, выпавший мне, привел меня, чужестранку, в Ливию, следующую по суше и по морю за оружием моего мужа? Почему я сама не бросилась в битву? Если б я так поступила, жестокая судьба, прятавшаяся в той невидимой расщелине в земле, унесла бы нас обоих вместе, бедных созданий. Тогда, вложив мои руки в его, мы прильнули бы друг к другу нашими милыми грудями, и, обнимая моего мужа, я чувствовала бы, как соединяются наши тела. Даже в нашей печали было бы сладко умереть так, если б только судьбы даровали тому, кто столь страстно любит, право свершить вместе с ним еще одно совместное путешествие, на этот раз – к мертвым. О, бедный человек, перед которым трепетали те дикие племена, ты лежишь, навсегда укрытый песками чужой земли. Зов доблести привел тебя к смерти. Почему, когда твои люди бежали, ты решил вернуться один и, слишком веря в себя, погнал те бесчисленные отряды? На какое место мне надо побежать? Куда броситься? Чьей пленницей мне молить о помощи? Ты был местом моего покоя, о, бедная я женщина. Не заботясь о себе, я не боялась пересечь пучину вместе с тобой, даже когда буйный западный ветер тащил наши дрожащие корабли средь поднимающегося потопа. Несчастная жена, потерявшая такого мужа, смогу ли я без тебя снова пройти через такие смертоносные бури? О, если б добрые судьбы пресекли мое горе в его разгаре, если бы жестокая смерть не позволила бы мне снести это ошеломляющее горе столь долгое время, пока тянутся эти дни. Тогда, напротив, причисленная к мертвым вчерашним поворотом Фортуны, я наслаждалась бы лицом моего мужа Иоанна». Несчастная женщина наполнила сидонский город этой скорбной речью и стонала во время плача. Высокие потолки разносили эхом звук ее завываний, и глаза окружавших ее струили соленые потоки, ибо их верные сердца разрывались от жалости.
Благой господин Афанасий тоже обдумывал тяжкие происшествия одно за другим и, беспокоясь за состояние дел, свою страну и безопасность, приказал вверенным ему войскам выступить на широкую равнину и поспешить на помощь храброму полководцу. [Хоть он и был] в достопочтенном старом возрасте, но старательно воодушевлял своих людей, и их собственные любовь и уважение к столь великому человеку тоже способствовали этому. Его искренность, возраст и трудолюбие, наряду с ободряющими словами, сослужили большую службу в успокоении их угнетенных душ. Итак, этот патриарх народа распорядился выслать большое количество подкреплений, мобилизовал союзников и [также] отправил их вперед. Как старец, пользующийся уважением, он также послал храброму полководцу дружеский совет. И замечательный мальчик, Петр, также активно заботясь обо всем, словно и он был [уже таким же] старцем, приказал своим быстрым помощникам наладить письменную связь с его могучим отцом. Что за восхитительный мальчик, чье чувство долга воодушевляло его намерение защищать Ливию вместе с родителем! Что бы я ни думал или говорил по поводу этого действия, правда в том, что, даже будучи мальчиком, ты принимал своим нежным сердцем заботы твоего отца, и это – истинно выдающийся знак твоего характера. Даже теперь, когда новости о тебе доходят до племен, они боятся, и от этого страха трепещут и слабеют, и когда они слышат имя маленького Петра, их страх становится видимым в их руках и глазах[112].
В то же самое время подчиненные полководца, в еще более примечательной манере, чем обычно, посвятившие каждую мысль и усилие державе и их могучему предводителю, вели отряды на войну, словно волны [на море]. Они увещевали людей, направляли и воодушевляли их наставлениями. Один человек защищает товарищей, другой – жестоко наказывает их, но любой добрый гражданин империи ненавидит промедление во время кризиса, и, что еще больше, печаль и осознание долга и их любовь к великому Иоанну владели умами этих людей. Более того, сердца всех обернулись в то беспокойное время друг к другу, [стали] спокойными и мягкими, и хотя [порой] они были далеко [друг от друга], они видели и слышали их разумом. Каждый молился Господу за его могучего вождя, прося о его безопасности, и каждый боялся [за него], размышляя обо всех этих [происшедших] вещах. Каждый волновал верное сердце, размышляя о трудных задачах, лежащих впереди, так же, как делал его добрый господин [Иоанн] и Рицинарий вместе с ним. Воистину сердца их были опечалены ужасной происшедшей катастрофой. Каждый жаждал начать поход, посмотреть на отряды новобранцев, как они будут приносить присягу, целуя ноги их главнокомандующего; итак, каждый готовился к действию, обращая тщательное внимание на все, что могло касаться битвы.
По дорогам скрипели нагруженные телеги, толпились высокие верблюды, и молот кузнеца гулко стучал по меди, отовсюду с равнин свозились запасы зерна и большое количество оружия, предназначавшегося для раздачи латинским воинам. Со всех направлений быстро двигались командиры и их храбрые заместители, неся победоносных орлов[113] и собирая отряды в полки.
(ст. 242—497)
Иоанн, сын Стефана, молодой воин, рассудительный в суждениях и человек, искусный в примирении пребывающих в раздоре, был послан с особой миссией. Случилось так, что дикий Ифиздайя и верный Куцина, разделенные обоюдной ненавистью, наполнили руки семенами невыносимой гражданской войны. Действительно, эта грядущая война разжигала их варварские сердца желанием начать наступление друг на друга, и ревность удваивала их злобу. И вот главнокомандующий приказал Иоанну установить мир и гармонию меж двумя вождями, сдержать обоих и привлечь их племена к разрешению создавшегося [для римлян] кризиса. Другой бы человек не смог склонить их упрямые рассудки [к миру] или умиротворить их яростные души, но Иоанн сумел укротить словами [этих] диких тигров, умягчить яростных львов легкостью речи и избежать злого яда змей своим разговором. Он разделил их в их ярости, разведя по разные стороны, положил конец их нечестивой ссоре и с необычайным искусством закрепил союз меж их племенами. Какие страхи, какие тяжкие труды переносил он снова и снова, как посредник между этими двумя, стараясь угасить их великую злобу! Но ради своей страны он с удовольствием перенес много жестоких опасностей и так заключил мир между двумя племенами и вместе привел их на битву [на стороне римлян].
Затем верный командир Куцина поднял боевой клич и, вооруженный разнообразным оружием, собрал бесчисленные отряды мавров, чтоб вести их в бой. Все поля стонали, когда они топали по широким равнинам со своими тростниковыми щитами. Храбрый командующий вооружил тридцать командиров, и хотя за каждым из них следовала тысяча человек, он испытывал большую радость оттого, что являлся придатком римских войск, которому великий император мира позволил быть в союзниках в мирное время и сражаться за него в военное. Вот на эти войска он полагался, чтобы покончить с мятежными племенами и их войнами.
Нетерпеливый Ифиздайя прибыл с сотней тысяч человек и заполнил своими ордами широкую равнину Арсура. И хотя его войска были не столь доблестными, тем не менее, он вооружил грозную силу, на которую было страшно взглянуть, когда он вел их вооруженные ряды и ввязался в жаркий бой с врагом. Иавда, в знак службы нашей державе, также оказал помощь. Он с сыном вооружил двенадцать тысяч воинов, скоро долженствовавших соединиться с командиром Бедзиной, который вел туда же и в то же время своих людей, заполнив поля скотоводами.