– Очень даже. Времени у вас мало, герр Кэкон. Прошу, не тратьте его впустую. Так… кто вас заколол?
На лице Кэкона появилась гримаса ужаса.
– Помогите мне!
– Тогда помогите мне. Кто вас заколол?
Взгляд Кэкона метался из стороны в сторону, огонь в глазах начал угасать. Непродолжительный выход на бис подходил к концу.
Кабал схватил его за лацканы и яростно потряс.
– Кэкон, чертов вы идиот! Если не скажете мне, кто на вас напал, они уйдут. Вы этого хотите? Этого?
Кэкон что-то ответил, но слов было не разобрать, а затем голова его повисла.
– Что? – рявкнул Кабал. – Что вы сказали?
Он держал Кэкона, придвинувшись к нему так близко, что ухо оказалось в дюйме от его рта, и внимательно слушал.
Во внезапно повисшей тишине слова Кэкона прозвучали совершенно отчетливо, даже мисс Бэрроу расслышала их со своего места.
– Я ее видел… Я пошел по ее следу, Майсснер.
Кабал удивился бы сильнее, только если бы Кэкон сообщил ему, что его преследовал аллозавр в костюме-двойке и жемчугах.
– Она? Женщина?
Кэкон собрался с силами и произнес:
– Да, женщина. Черт возьми, Майсснер, сейчас не время для того, чтобы изучать и без того очевидные формы именительного падежа женского рода.
Кабала достаточно часто оскорбляли мертвецы, так что он перестал обращать на это внимание.
– Кто она?
– По пятам за вами. Ого, подумал я, что же это, Роветта? Первая любовь? Только не с этой гадюкой! В общем, я срезал путь по переулку, обошел вокруг. Оказался позади, понимаете?
Речь Кэкона стала нечеткой. Кабал знал, что его синапсы работают из последних сил, а ему еще столько всего нужно было узнать.
– Роветта? – поинтересовалась мисс Бэрроу. – Кто такая Роветта?
Кабал бросил на нее исполненный ярости взгляд, но Кэкон все равно ответил.
– Роветта – эт я. Мые имя. Артуро Роветта. Эт я. – Он нахмурился. – Майсснер, приятель, у вас голос стал совсем высоким.
Кабал видел, что Кэкон – или, очевидно, Роветта – достиг той стадии, на которой мозг уже не способен проделывать сложную работу, необходимую для того, чтобы лгать. Истина в смерти.
– Ходил к’угами, к’угами, к’угами, пока не пот’рял её. Решил – а, черт с ним. Пошел в укрытие, а там – оннна… «Пивет!» – сказал я. «Бам!» – кинжал прям в мои потроха. Уже не так болит. Не боит савсем. Темно. Всееее темнеет…
Взгляд Кэкона расплылся – задавать ему вопросы было поздно. Тишину прерывали лишь сиплые вдохи.
– Э, Майсснер, мой стары… ну этот. Знаешь, что? Никогда не… догадаешься…
– Что, Роветта? – голос Кабала звучал очень спокойно. Мисс Бэрроу наблюдала за ним, удивляясь и тревожась от того, насколько мягко и тихо он говорил.
– У меня престраннейшее чувство. Будто я делал это раньше. Дежа вю, верно, сынок? Дежа вю…
А затем Алексей Кэкон – он же Артуро Роветта – умер во второй и последний раз.
Десять минут спустя Кабал сидел на стуле с прямой спинкой, который до этого использовала мисс Бэрроу. Он слышал, как она расхаживает взад-вперед наверху. Когда Кэкон умер, она издала звук – нечто среднее между удивленным «Ах» и всхлипом, – а затем выбежала из комнаты. Холодный и неподвижный Кэкон лежал на полу, накрытый простыней из комода с постельными принадлежностями. Кабал сидел, положив руки со сплетенными пальцами на колени, смотрел на тело и думал. Вымышленное имя, укрытие, преследования, убийство – похоже, он был прав насчет Кэкона все это время – тот был агентом, хотя его настоящее имя оказалось Роветта, а значит, Кабал поместил его не в тот лагерь.
Возникал один вопрос: что Кэкон – Кабал никак не мог назвать его Роветта – делал на борту «Принцессы Гортензии»? Вполне вероятно, что, завершив миссию в Миркарвии, или отслужив там свой срок по контракту, или что еще там делают менее активные шпионы, он возвращался домой. Но эта идея Кабалу не нравилась; в Миркарвии назревала революция, и в интересах Сенцы было иметь как можно больше агентов разведки и агентов-провокаторов на месте – так проще усугублять проблемы противника. Поэтому велика была вероятность, что Кэкон оказался на борту «Принцессы Гортензии» с целью, которая могла быть связана со смертями ДеГарра и Зорука, а могла и не быть.
Кабал закрыл ладонями нос и рот и тяжело вздохнул. Как ученый, он привык приращивать знания за счет разработки гипотезы, затем с помощью экспериментов и очевидных доказательств он строил мост от того места, где находился, туда, куда предположительно вела гипотеза. Порой в гипотезу вкрадывалась ошибка, и мост нельзя было закончить, но даже промах нес в себе пользу. Однако сейчас ему не хватало основ – у него не было гипотезы, которая связала бы все воедино. Отставной инженер, никчемный и наивный студент, изучающий политику, сенцианский секретный агент – все мертвы, а сам Кабал стал жертвой попытки убийства. Он не мог избавиться от мысли, что за всем этим стоит политика, и что каждое убийство, включая покушение, могло иметь разные мотивы, но что дальше?
Он все еще сидел в кошмарном коричневом кабинете, когда мисс Бэрроу тихо спустилась по лестнице и снова вошла в комнату. Она не смогла сдержаться и бросила взгляд на тело под простыней, а затем сказала:
– Простите.
– Простить? – Кабал поднял голову. – За что именно?
– За то. – она попыталась сформулировать, но не сумела, затем неопределенно махнула в сторону верхнего этажа. – Я слегка расстроилась. Не могу сказать почему. Я была очень расстроена, когда бедный мистер Кэкон… умер в первый раз. Но второй оказался гораздо хуже. Не знаю почему. – Она бросила на него косой взгляд: ей явно не нравилось, что приходится открываться нехорошему герру Кабалу, и еще меньше то, что приходилось его спрашивать: – Почему так?
– Вы увидели надежду. – Кабал поднялся. – Нам нужно идти. Его коллеги начнуть интересоваться, куда он запропастился, и, естественно, сюда заглянут в первую очередь. Не хотел бы я объясняться с ними из-за горелых реагентов и отметок мелом на полу. Сомневаюсь, что им достанет воображения понять мои мотивы, а уж симпатии к моим методам точно не ждите. Затем пытки и смерть. – Он прошел мимо нее в коридор. Она услышала, как он надевает пиджак и шляпу, затем Кабал добавил: – Чего и стоило ожидать. Профессиональные риски. – Он вновь показался в дверях, поправляя галстук. – Думаю, нам стоит воспользоваться другим выходом. Хорошо, когда можно не проходить через место преступления. Идете?
Для тех, кто не наблюдал смерть дважды в комнате, пропахшей кровью и синькой, вечер казался прекрасным. Чистое небо, придорожные кафе заполняются людьми, желающими продолжить вечернее пиршество после плотного ужина, парочки прогуливаются, держась за руки, и шепотом делятся секретами.
Мисс Бэрроу взяла Кабала под руку, чтобы смешаться с толпой, и сейчас нашептывала ему секреты, которые, правда, расстроили бы Купидона. Она говорила об убийстве и убийцах, кинжалах, смерти, некромантии и необходимости.
– Но вы же видите эффективность моих методов, – отвечал Кабал. – Представьте, что каждая жертва убийства имела бы возможность назвать имя своего убийцы. Какое это было бы благо.
– Нет, – тихо сказала она. – Это ужасно. Силой возвращать души в тела ради удобства живущих, ради нескольких сумбурных мгновений, после которых они снова отправятся в небытие. Разве умереть однажды недостаточно жестоко?
– О, не стоит делать выводы по одной маленькой сценке. То был всего лишь фокус, наспех состряпанный из легкодоступных компонентов и нескольких редких вещиц из моего саквояжа. Если бы Кэкон умер быстрее, или был отравлен, или еще дюжина вариантов, ничего не вышло бы. Даже с идеальным образцом, асиринтский ритуал, свидетельницей которого вы стали, срабатывает лишь в трети случаев. Нам повезло, что мы хоть что-то из него вытащили.
– Да вы послушайте себя, Кабал. Он не был образцом. Он был человеком.
Челюсть Кабала напряглась.
– Попрошу вас не читать мне лекции о морали. Я плохо на них реагирую. Вы говорите – человек, как будто люди какие-то особенные. В них, конечно, много всего, но лишь отдельныые экземпляры стоят того кальция, что составляет их кости.
– Большинство из нас не меряют человеческую жизнь в кальции! – заявила она чересчур горячо, отчего несколько прохожих бросили на них смущенные взгляды.
Кабал легко улыбнулся – сколько тягостных минут он провел перед зеркалом, полируя эту улыбку, улыбку, которая говорила: «Я обращу на вас внимание на несколько секунд, затем вам стоит отвернуться». В ней так же читался едва различимый на сознательном уровне подтекст: «Иначе я проведу опасной бритвой по вашим глазам». Все тут же отвели взгляд.
Кабал невозмутимо прошептал мисс Бэрроу:
– Может, поэтому в мире столько всего плохого. Кальций – мой любимый щелочноземельный металл. Его стоит ценить выше.
Какое-то время они шли молча – Кабал гадал, кем могла быть смертельная гадюка Кэкона, а мисс Бэрроу – серьезно ли Кабал говорил про этические качества кальция. Будь на его месте кто другой, она сочла бы это за шутку, но с ним сомневалась.
– Подозреваемых немного, – Кабал сменил тему. – По крайней мере, в случае с Кэконом. Женщина. По его словам, полагаю, одна из пассажирок. У нас всего четверо кандидаток.
– Леди Нинука, мисс Амберслей и – подозреваю – фрау Роборовски. Кто четвертый?
Кабал не ответил, но продолжил шагать вниз по улице. До нее, наконец, дошло, и мысль ее не порадовала.
– Я? Вы подозреваете меня? О, да вы, Кабал, просто нечто.
– Опять, вы думаете как гражданское лицо, мисс Бэрроу, – пожурил ее Кабал. – Отец расстроился бы, услышь он такие речи.
– Куда меньше, чем увидев, как я гуляю под ручку с негодяем вроде вас.
Кабал задумчиво кивнул.
– Справедливо. Однако, возвращаясь к насущным вопросам, я не могу исключить вас из списка подозреваемых, особенно учитывая, что вы были в этом районе и, судя по всему, следовали за мной.
– Я просто увидела, как вы прячетесь в переулке! Пошла следом – ярдов сто, не больше. Я не останавливалась между делом, чтобы прикончить несчастную свинью Кэкона.