Когда-то станция была в очень хорошем состоянии. Возле платформы стояли клумбы, где теперь настурции и маки стойко боролись с сорняками за каждый клочок земли. На камнях, обрамлявших цветники, еще виднелись следы тщательно нанесенной побелки. Краска на здании облупилась, афиши вывалились из рамок и свисали, окна все были заляпаны грязью. Повсюду виднелись следы хаоса, постепенно уничтожающего порядок. Что интересно, стекла остались целы. За прошедшие несколько недель Кабал многое узнал о человеческой натуре и прекрасно понимал – там, где мальчишки добирались до стекол в заброшенных домах, стоило ждать погромов. Ему уже несколько раз приходилось сталкиваться с упрямыми юнцами, полагавшими, будто возраст и пол дают им право безнаказанно совершать мелкие акты вандализма. Один такой парнишка сильно разозлил Кабала и теперь стал постоянным экспонатом в «Доме медицинских уродств». К счастью, цирк снялся с места прежде, чем делом заинтересовалась местная полиция.
Поскольку окна на станции оказались целы, можно было заключить, что сюда редко кто захаживал, если захаживал вообще. В результате возникал еще один вопрос – зачем строить станцию в безлюдном месте, где ею никто не станет пользоваться? И тут спокойствию Кабала пришел конец. Вплоть до этого самого момента он готов был вернуться обратно к поезду сразу, как только узнает название станции. Но теперь он понимал, что здание хранит некую тайну. А он ненавидел тайны. Внутри него по-прежнему царил переполох чувств, что пугало и одновременно злило Кабала. Казалось, эти эмоции ему… внушали.
Ну, конечно. Как же он мог настолько сглупить и решить, будто причина кроется в нем самом?! Эмоции шли извне. Они исходили от… Некромант взглянул на станцию. Вот он – источник его тревоги. Холодная логика сменила смутные, тревожащие его чувства, и все встало на свои места. Речь шла о своего рода эмпатии – теперь он в этом не сомневался, причем эмпатия явно носила сверхъестественный характер. Кабал по-прежнему испытывал страх, одиночество и чувство невыразимой утраты, но теперь они воспринимались так же, как усталость или тепло: они не задевали его сердца – тело просто регистрировало ощущения. Это сперва он по глупости счел, будто реально испытывает эти эмоции. Кабал вскарабкался по склону, подошел к двери в зал ожидания, по дороге прочитал название станции – Уэлстоун Холт. И вот он оказался внутри.
Если Кабал надеялся тут же обнаружить разгадку тайны, его ждало разочарование. Судя по всему, внутри тоже долгие годы никто не бывал. Здесь разместились несколько столиков, бар с титаном для чая и стеклянная витрина, куда раньше выкладывали сэндвичи и пирожные. Про себя некромант отметил, что странное чувство здесь ощущалось особенно остро. Порой спину схватывал спазм, отчего голова Кабала непроизвольно дергалась. На одном из столиков лежали пожелтевшие газеты. Некромант взял одну и изучил первую страницу. На ней не было ничего, кроме рекламы сигарет – одни лишь названия брендов, напечатанные в столбик несколько раз (для тех времен это был самый продвинутый маркетинг), да заголовки: «ОЖИДАЕТСЯ ЗНАЧИТЕЛЬНЫЙ ПРОРЫВ» и «ВСЕ ЗАКОНЧИТСЯ К РОЖДЕСТВУ». Кабал покачал головой. Такого не бывает. Почему люди всегда ждут, что к Рождеству война прекратится, словно милосердная судьба хочет, чтобы семьи воссоединились к празднику, а все неприятности закончились? Кабал занимался тем, что порождал жизнь из смерти, и, вероятно, потому его война ужасала больше, чем остальных. Сколько раз его изгоняли из города добропорядочные горожане, которые все поголовно считали себя морально куда более совершенными, чем он, но при этом радостно отправляли своих сыновей умирать на поле боя вместо того, чтобы решить проблемы дипломатически. Сам Кабал убивал очень редко, только в случае крайней необходимости. Взять хотя бы ситуацию с Деннисом и Дензилом – это был вопрос евгеники и собственной безопасности. Но война? С презрением некромант швырнул газету обратно на стол.
Он уже так долго ощущал присутствие чего-то потустороннего, что почти привык к этому чувству – так человек привыкает к холоду. Кабал знал, что здесь обитают сверхъестественные силы, но это было не главное. Некромант подошел к заляпанному окну и выглянул на улицу, туда, где властвовал яркий мир. Так он ничего не добьется – нужно возвращаться на поезд: теперь, когда он знает название станции, они определят местоположение и двинутся в путь. Но… он понимал, что не сможет – до тех пор, пока не узнает, откуда здесь эта психическая вонь и почему в течение многих лет на станции никто не появлялся, отчего она пришла в полный упадок. Кабал не просто называл себя ученым – он обладал рядом важных качеств, которых так не хватает многим исследователям: он мог похвастаться пытливым умом и почти болезненным чувством любопытства.
– Всего несколько минут, – произнес он громко. – А затем я уйду.
Ответом ему служила тишина.
– Я – некромант. И понимаю, что вас тревожит. Я мог бы помочь вам.
Вспомнив про коробку с контрактами, Кабал добавил:
– Возможно, мы сумеем помочь друг другу.
Кабал по-прежнему смотрел в окно. Из внутреннего кармана он извлек тонкую сигару. Курил он редко: его прельщала сама идея – иметь хоть один порок, за который его никто не отправит на виселицу. Некромант снял целлофан с сигары – тот приятно шуршал между пальцами – и в этот миг ощутил, как обстановка в комнате изменилась. Он больше не чувствовал одиночества, что витало в воздухе, овладевало им. Кабал хорошо разбирался в подобных вещах и знал, что источник эмоций вот-вот материализуется где-то поблизости и со временем, как будет готов, явится некроманту. Он спрятал целлофановую обертку в карман, прикусил сигару и, достав из жилета серебряную спичечницу, зажег спичку.
– Огоньком не угостите? – раздался голос за его спиной: одновременно такой близкий и такой далекий, словно он шел из могилы.
Некромант замер на миг. Затем зажег сигару. Пламя горело ровно. Медленно Кабал обернулся и протянул все еще зажженную спичку.
– Пожалуйста, – спокойно обратился он к солдату.
Кабал бесстрастно и невозмутимо смотрел, как военный наклонился и прикурил. На нем была форма цвета хаки тех же времен, что и газеты на столе, дешевая форменная фуражка и гамаши. Нашивки выдавали в нем капрала, а пуговицы были начищены до зеркального блеска, но при всем этом свет от них не отражался. Ощущение создавалось такое, словно Кабал смотрел на военного сквозь дымку. Солдат смаковал самокрутку: он втянул дым, задержал дыхание ненадолго, а затем медленно выпустил дым через нос.
– Да возблагодарит вас Господь, сэр. Кажется, с последней затяжки прошла целая вечность. Мой приятель Билли раньше все одалживал у меня спички, да так никогда и не покупал мне новых. Но Билли больше нет. Я все жду, когда откроется буфет, тогда я смогу купить у них спички, но не уверен, что мне повезет. Думаю, все дело в том, что продукты теперь выдают только по карточкам.
– Боюсь, все совсем не так. – Кабал прошествовал к одному из столиков и сел. – Буфет закрыли насовсем. Прошу вас, присаживайтесь.
Некромант сделал жест в сторону стула напротив. Солдат просиял и подошел ближе. Улыбка на его лице слегка опала, когда он увидел, что стул, на который указал Кабал, задвинут под стол. Но рядом стоял еще один: он лишь слегка скрывался под столом, и военный занял его.
– Закрыт насовсем? Но ведь здесь всегда было полным-полно клиентов. Там, за косогором, живет масса народу.
– Правда? Должен признаться, мне это место не показалось оживленным центром торговли. Когда вы в последний раз кого-нибудь здесь видели?
– Совсем недавно. Я и сам всего несколько часов назад сошел с поезда. Хотя странно. Тут никого не оказалось. У начальника станции несомненно будут неприятности.
– Несколько часов, – повторил за ним Кабал. – И чем же вы здесь занимались все это время?
– Я… – Рука солдата легла на лоб, словно он пытался вспомнить. – Я… Думаю, я задремал.
– И что же вам снилось?
Солдат странно посмотрел на собеседника:
– Да кому захочется знать!
– Выглядите вы бледным, – заметил Кабал, явно преуменьшая. – Полагаю, вам снилось нечто неприятное. Иногда сны что-то значат.
– И вы знаете, что именно?
– Возможно. Но пока вы мне не расскажете, я ничем не сумею помочь.
Военный снял фуражку и положил на стол. Он запустил пальцы в соломенные волосы и попытался сосредоточиться.
– А что, если я не хочу знать?
– Что ж, ваше право. Но вам не кажется, что вы уже достаточно долго ничего не хотите знать?
Ответ последовал не сразу. Сперва солдат пристально посмотрел на некроманта, затем сцепил руки и положил их на край стола. С минуту он внимательно разглядывал свои пальцы, и лишь затем тихо заговорил.
– Мне снилось, будто я еду на поезде. Я сидел один в вагоне. Мне дали увольнение. Из части, – он поднял глаза на собеседника, а затем произнес словно давно заезженную мантру: – Как считаете, кончится война к Рождеству?
Кабал стряхнул пепел с сигары в пепельницу. На ней красовалась эмблема железнодорожной компании, которая перешла во внешнее управление еще до того, как Кабал появился на свет.
– Нет, не закончилась. Продолжайте.
– Мне пришлось предупредить кондуктора, чтобы он остановил здесь поезд. Только представьте! Такая оживленная станция, а мне пришлось просить его сделать остановку, – военный сделал затяжку и раздавил окурок. – Я ужасно долго ждал. Пока придут отец и сестренка. И Кэти.
Отчаянные воспоминания вызвали на его лице улыбку.
– Кэти – это моя девушка. Мы встречались еще со школы. Поженимся в следующем году, когда война закончится и я демобилизуюсь. Думаю, тогда я и уснул.
Кабал смотрел, как закручивается дым от сигары.
– И что же вам приснилось?
– Командир моей части. Капитан Тренчард. Он все повторял мне что-то. Снова и снова. Но я никак не мог понять, что он там говорит. Это точно был сон. У капитана трудный характер: он не любит, когда ему приходится повторять. Да он вмиг посадит тебя на гауптвахту, если решит, будто ты его бесишь. Ох уж и нагоняет он на меня страху, да не на меня одного, я уж знаю. Как бы то ни было, он все повт