Смит – страховщик, который переусердствовал с договорами страховки. Он все еще помнил выражение лица Смита, когда судья вынес приговор, – Смит походил на избалованного ребенка, чей проступок раскрыли. Джонс – врач, решивший поиграть в Бога и убивавший пациентов, чье поведение он не одобрял. Это был запутанный случай. Джонс «помогал» следствию в качестве эксперта и свидетеля, и лишь после того, как изменились кое-какие показания, Бэрроу сумел по-новому взглянуть на участие Джонса в этом деле. Боже мой, чего ему стоило убедить начальство покопаться в прошлом Джонса более тщательно. Браун – шляпник с обширной частной коллекцией бюстов, которые он использовал для создания своих изделий. Если и жил на планете человек, который наслаждался своим безумием, то это был Браун. Он и шляпником-то стал, потому что профессия ассоциировалась с сумасшествием. Когда ему вынесли приговор, он попросил о личной встрече с тем, кто его поймал. В тот момент, когда тюремная карета уже ждала его, Браун наклонился к Бэрроу и, тихо посмеиваясь, прошептал: «На самом деле я вовсе не сумасшедший. Я просто притворяюсь, только притворяюсь!» Пока его вели к экипажу, он все смотрел на Бэрроу и повторял «Тссс»: то, что сказал Браун, должно было стать их с Фрэнком маленьким секретом.
И был еще Симпкинс – человек, который убивал просто потому, что мог. Его арестовали по обвинению в пятнадцати убийствах, а в допросной он спокойно предложил им добавить к этому счету еще тридцать два пропавших человека. Бэрроу до сих пор помнил, как Симпкинс с совершенно невозмутимым видом сидел на скамье подсудимых, когда ему зачитывали обвинения. Можно сказать, он выглядел любезным, а то и заскучавшим.
– Вы признаете свою вину?
Симпкинс поправил очки на носу, слегка улыбнулся, словно демонстрируя, что хочет помочь, и сказал: «О да, виновен. Несомненно».
Во время допросов Симпкинс говорил только с Бэрроу и игнорировал вопросы остальных следователей, даже если Бэрроу отсутствовал в комнате.
– Почему для вас так важно говорить именно со мной? – наконец поинтересовался Бэрроу. – Ведь это неудобно.
– Вы можете меня видеть, детектив инспектор Бэрроу. Остальные теряют интерес спустя какое-то время. Вы же всегда меня замечаете, что восхитительно.
– Я не понимаю.
– Всю свою жизнь я был лишь неяркой пометкой на полях, сделанной мягким карандашом. Люди проходили мимо меня, не замечали, игнорировали. Меня это невероятно расстраивало – я даже не могу выразить, насколько это было болезненно. С детства меня всегда последним выбирали в команду, если вообще вспоминали обо мне. Я стоял к ним лицом и кричал: «Меня! Меня! Меня!», но они оставляли меня у стены. Никто меня не любил и не презирал. Я вообще не вызывал у людей никаких эмоций. Альфред Симпкинс – человек-невидимка. Спустя какое-то время меня это начало раздражать. Тогда-то я и решил – пусть люди меня заметят.
– И вы начали их убивать.
– Да. Но даже это стало разочарованием. Я надеялся, что уж те, кого я убиваю, будут испытывать сильные чувства. Какой-то хилый маленький человечек – да, я не питаю иллюзий по поводу того, каким меня видят, – убивает вас, просто чтобы что-то доказать. Можно было подумать, людей это по меньшей мере разозлит. Они сочтут это несправедливым. Разве нет? Однако все, чего мне удавалось добиться, это выражение легкого удивления на лицах. Знаете, мне кажется, они не замечали меня, даже когда я их убивал. Я в этом почти уверен. Они выглядели лишь слегка расстроенными, словно их постигла неудача или на то была воля Божья. «Мне перерезали сонную артерию опасной бритвой. Так и знал. Не нужно было налегать на жирную пищу». «Какая досада, на меня напали с боевым топором четырнадцатого века. Неужели?» Я стоял напротив них с пистолетом-пулеметом, нависал над ними, держа в руках фрезу или другое оружие, я кричал им: «Я – Альфред Симпкинс! Я вас убиваю! Пожалуйста, обратите на меня немного вашего чертова внимания. Пожалуйста!» Но они все равно не замечали, и я продолжал. Надежда ведь не угасает.
– Вы же не могли не понимать, что рано или поздно вас поймают?
– Что ж, любой на моем месте думал бы так, правда ведь? Но, бывало, я сидел у себя в гостиной, с ног до головы в крови, и сжимал в руках орудие убийства – не хватало только таблички «Экспонат 1». Ваши коллеги допрашивали меня: «Не видели ли вы в последнее время свою соседку? – Несомненно, видел. Тремя часами ранее, когда проломил ей череп дубинкой, офицер. – Спасибо, сэр, нам нужно опросить других свидетелей. Хорошего вам дня». Они не замечали. Никто не обращает на меня внимания. Только вы, детектив инспектор Бэрроу. Вы меня замечаете. Стоило вам увидеть меня в первый раз, и вы тут же поняли, что это сделал я. Хотите знать, чего я желаю больше всего на свете, детектив инспектор Бэрроу?
– Нет.
– Я хочу убить вас.
Бэрроу сурово посмотрел на Симпкинса.
– Не потому, что я вас ненавижу. Просто вы бы заметили, что вас убивают. Таким образом я хоть как-то смогу доказать, что существую. А после этого мне больше не придется убивать.
Бэрроу отказался исполнить просьбу Симпкинса и был при этом совершенно недипломатичен. Симпкинса отправили в Лэйдстоун и дали ему столько пожизненных сроков, что никакое хорошее поведение не позволило бы ему выйти из тюрьмы раньше, чем наступит новый ледниковый период. Отношение Симпкинса к Бэрроу переменилось – теперь это было уже личное дело.
Бэрроу остановился и задумался, почему именно сейчас он вспомнил о Симпкинсе. Может, все дело в том маленьком человеке, которого он заметил в толпе? Он был тощий как жердь. Скорее всего, внешнее сходство воскресило в памяти образ Симпкинса. Все это, конечно, хорошо – ностальгия по полицейскому прошлому и так далее, но это никоим образом ему не помогало. Ему нужно найти безопасное место и придумать, как остановить Кабала. Казалось, все так просто – всего два слова: «остановить Кабала». Но стоило задуматься о том, как это реализовать, и возникала масса трудностей. Как он его остановит? И что именно он должен остановить? Когда? Ладно, действовать нужно по порядку. Бэрроу вышел из своего укрытия.
Он как ни в чем не бывало подошел к задней части шатра, словно ему полагалось там быть. «Мне всего-то нужен темный уголок, – подумал он. – Место, где я смогу…» Он замер и вдохнул через нос. Что это был за запах? Странный кислый запах, явно синтетический. Бэрроу обладал ненасытной памятью: стоило ему испытать какое-либо ощущение, как оно тут же откладывалось в хранилище. Вот и сейчас он знал, что когда-то уже слышал этот запах. К сожалению, его ненасытная память цеплялась за детали и отказывалась передавать информацию в когнитивные центры, а потому Бэрроу никак не мог вспомнить, где именно он сталкивался с этим запахом. Фрэнк слегка отодвинул полог и заглянул в проем. То, что он увидел, заставило его прирасти к месту. Он оказался по другую, служебную сторону бархатного каната, который не давал посетителям подойти к экспонатам. Он не был уверен, что экспонаты – подходящее слово. Хотя в этом случае оно казалось именно тем, что нужно. Совершенно точно. Ведь вся суть этого представления заключалась в эксгибиционизме.
По ту сторону каната, вдалеке, Бэрроу мог различить силуэты посетителей. Они теснились в полумраке: тусклый мерцающий свет электрических свечей позволял разглядеть лишь общие очертания, но не детали. Посетители не хотели, чтобы их видели и узнали. Многие жаждали прийти сюда, но ни один не желал, чтобы его здесь застали. Предмет их греховного интереса лежал на шезлонге: томно извиваясь, она наблюдала за толпой вспотевших людей, что таращились на нее во все глаза. На лице ее было написано полное безразличие, какого явно не может испытывать человек. После сегодняшнего разговора с братьями Кабал с глаз Бэрроу словно спали шоры. К примеру, он точно знал (как ранее тем же вечером знал Хорст, когда встречался с Клеопатрой), что Латексная Лейла, кем бы она ни была, точно не является леди. Она даже не человек.
Лейла двигалась медленно, неторопливо, так, словно у нее вообще отсутствовали суставы. Было в этих движениях что-то змеиное, но при этом она все еще производила впечатление теплокровного, отчего любующаяся ею толпа тихонько вздыхала и облизывала губы, испуская постоянный шум, выражавший желание. Гладкая кожа Лейлы была темно-темно-серого цвета и слегка поблескивала, словно кожа молодого тюленя, только что выбравшегося на берег. Стоило ей пошевелиться, как раздавалось негромкое естественное шуршание, когда одна поверхность скользила вдоль другой. Бэрроу снова вдохнул. Вот откуда исходил кислый запах – запах резины с примесью сладковатого аромата талька. «Наверняка за день она наносит тонны пудры», – подумал Фрэнк. Каждый дюйм ее тела покрывала гладкая кожа, только шея и голова выглядывали из этого кокона, словно отдельная нарисованная маска. Пока Бэрроу наблюдал за ней, он заметил, что костюм перетекает в плоть и между ними нет никакой границы. Единственной выступающей деталью на Лейле были высокие каблуки, которые, казалось, росли прямо из пяток, как будто таково было строение ее тела. На самом деле так оно и было. Все остальное, даже ногти, скрывалось под латексом.
Жаль, подумал Бэрроу. Будь сцена более откровенной, он мог бы закрыть цирк за развращение общественности. Увы. Кабал не совершит столь глупой ошибки. Все же Фрэнк поймал себя на мысли, что обдумывает, какие именно части тела могла бы продемонстрировать Лейла. Возможно, жаркими тропическими ночами Варгас мечтал именно о такой женщине. Бэрроу крепко зажмурился и сказал себе, что за пределами этого шатра, а может, и внутри него разгуливают люди, которые обрадуются его смерти, а потому ему не мешало бы немного сосредоточиться.
Лейла наблюдала за зрителями с любопытством и надменностью. Типичная толпа: в основном мужчины, несколько женщин, которые задаются неудобными вопросами. Лейла вдохнула – легкий бриз, гуляющий по шатру, принес с собой запах феромонов. Аромат оказался слабее, чем обычно, поскольку ветер дул с севера. Однако Лейла учуяла и другой запах, невероятно вкусный запах. В воздухе парили следы химических веществ. Мелькнул язычок Лейлы, тщательно собирая эти следы, – толпа почитателей забормотала, выражая свое удовольствие. Затем Лейла провела языком по нёбу, словно знаток, который хочет рас