Неизвестно, что могло ожидать Кеплера в Англии, но в Италию ехать было прямо опасно, потому что в это время только что состоялось осуждение книги Коперника. Об этом можно судить по тому, что в скором времени, по распоряжению штирийского правительства, даже в полупротестантском Греце все экземпляры календарей Кеплера были сожжены рукою палача в 1624 году. Этим, вероятно, и объясняется, что до нас не дошло ни одного экземпляра Кеплеровых календарей за первые три года издания с 1595 по 1597 год включительно. Услыхав о запрещении своего учебника астрономии (Epitome), Кеплер просит своего приятеля Ремуса сообщить ему, какими, собственно, местами книги вызвано это запрещение. Упоминая о приглашении в Падую, он замечает: «Зачем поеду я в Италию? Разве для того, чтобы познакомиться с ее тюрьмами?» – и высказывает при этом опасение, не запретили бы ему преподавание и в Австрии. Ремус успокаивает его, уверяя, что ему нечего бояться ни в Австрии, ни в Италии – надо лишь быть осторожным и не давать воли своим страстям. Между тем по смерти императора Матвея на престол священной Римской империи вступил Фердинанд Австрийский, тот самый, что двадцать лет тому назад занимался искоренением протестантства в Штирии; с воцарением его начались всюду гонения против всяких еретиков. «Куда мне бежать? – пишет Кеплер к одному из своих друзей. – Бежать ли в какую-нибудь из разоренных провинций, или в одну из тех, которым скоро предстоит та же самая участь?»
Положение великого человека, действительно, было далеко не безопасным: в 1626 году чернь напала на его квартиру в Линце и держала ее некоторое время в осаде; сам он спасся от преследования только благодаря своему званию императорского математика, но принужден был бежать в Регенсбург. Его библиотека не была разграблена и уничтожена только благодаря вмешательству иезуитов, опечатавших ее и тем успокоивших толпу.
В качестве ученого, несмотря на свой протестантизм, Кеплер был дружен с некоторыми отцами из общества Иисуса, оказавшими ему немаловажные услуги. Иезуиты были вообще очень образованными людьми и умели, когда было нужно, отделять науку от религии. Например, отец Грембергер, математик в Римской Коллегии, писал по поводу процесса над Галилеем: «Отчего Галилей не был в хороших отношениях с нашими отцами? Тогда ничего неприятного с ним не случилось бы. Он остался бы славным и великим в глазах света и мог бы писать все, что ему угодно, даже о движении Земли, и никто бы не тронул его». Но, конечно, это высказано было, во-первых, задним числом, а во-вторых, – отцом иезуитом, а иезуиты никогда не отличались особенной последовательностью и искренностью. Тем не менее, благодаря их всемогущему влиянию на Фердинанда, этот последний отнесся к Кеплеру довольно благосклонно и в 1622 году приказал выплатить ему все жалованье. Но беда в том, что денег было взять негде, и императорское повеление не могло быть исполнено. Двое императоров, на службе которых Кеплер состоял, так и остались у него в долгу, не заплатив ничего даже и его детям, когда Кеплера уже не стало. За 20 лет его службы ему было недодано 29 тысяч флоринов из 30 тысяч, которые ему приходилось получить, так что за эти 20 лет ему была выдана лишь одна тысяча флоринов, то есть только две трети того, что обещано было за один год.
Вот как платили некогда жалованье знаменитым ученым, состоявшим непосредственно на императорской службе! Отсюда можно легко составить себе понятие о том, насколько необеспеченной была жизнь Кеплера; и, несмотря на все это, он был до такой степени деликатен и честен в денежных делах, что всю жизнь свою беспокоился мыслью о том, что некогда пользовался даровыми уроками любимого своего наставника Мэстлина и не был в состоянии отблагодарить его достойным образом. Будучи учителем в Линце, он послал Мэстлину серебряный позолоченный стакан. Мэстлин принял этот подарок, и вот что писал потом Кеплеру: «Ваша матушка вбила себе в голову, что вы мне должны 200 флоринов, и принесла 15 флоринов и серебряный канделябр в уплату этого долга. Я посоветовал ей переслать все это вам и пригласил ее пообедать со мною, но она отказалась; тогда мы выпили с нею вина из вашей серебряной чаши, ибо, как вы знаете, ее вечно мучит жажда».
Среди всех несчастий, начавшихся для Кеплера с переездом его в Линц, он находил утешение в одном лишь непрерывном труде и ученых изысканиях. С особенною любовью работал он над сочинением, названным им Мировой Гармонией (Harmonice mundi), вышедшим в 1619 году и доставившим ему гораздо большее удовлетворение, чем всем читателям этой книги, вместе взятым. Сочинение это представляет, в сущности, второе издание Продромоса, снабженное обширными прибавлениями, и содержит в себе третий закон Кеплера, в который отлились окончательно его идеи о числе, расстояниях и временах обращения или скоростях планет. Открытие этого закона доставило Кеплеру наибольшую радость, и вся книга его, равно как и все добавления к ней, проникнуты искреннею и чисто юношескою восторженностью.
«Что шестнадцать лет тому назад, – говорит он, – я считал нужным искать, ради чего я отправился к Тихо, ради чего посвятил я лучшую пору своей жизни астрономическим созерцаниям – все это я теперь нашел, объяснил и убедился в этом сверх всех самых пылких моих ожиданий». Обращаясь к осудившим книгу Коперника, он говорит: «Уже 80 лет учение Коперника о движении Земли и неподвижности Солнца распространяется беспрепятственно, так как считалось позволительным рассуждать о природе и истолковывать дела Божий; неужели же теперь, когда открыто новое доказательство, неизвестное раньше духовным судьям, вы запретите обнародовать истинное устройство вселенной?» Затем обращается к теологам вообще: «Послушайте, вы, столь ученые и столь глубокомысленные люди! Если правда на стороне Птолемея, то нет никакого постоянного отношения между временами обращения и расстояниями планет; если прав Тихо, то наше (тогдашнее) пророчество оказывается верным для всех тел, обращающихся вокруг Солнца; оно будет верным и для Солнца, и для Марса, и мы будем иметь два центра вместо одного – Солнце будет сообщать движение планетам, Земля – Солнцу. Если же, наконец, Аристарх имел основание считать Солнце единственным центром, то наше правило будет общим для всех планет, и не будет уже никакого исключения из него, а это доказывается всеми наблюдениями».
Титульный лист «Гармонии мира»
Историю открытия своего третьего закона Кеплер рассказывает так: «Восемь месяцев тому передо мной блеснул первый луч света, за три месяца я увидел день и, наконец, за несколько дней удостоился созерцать само лучезарное Солнце». Вслед за этим с пера его срываются дивные слова, до сих пор производящие потрясающее впечатление на читателя и сообщающие ему часть священного экстаза Кеплера: «Я предаюсь своему энтузиазму и не стесняюсь похвалиться перед смертными своим признанием: я похитил золотые сосуды египтян, чтобы создать из них храм моему Богу вдали от пределов Египта. Если вы простите мне это – я порадуюсь, если укорите меня – снесу укор. Но жребий брошен; я пишу свою книгу. Прочтется ли она современниками моими или потомством – мне нет до этого дела – она подождет своего читателя. Разве Господь Бог не ждал шесть тысяч лет созерцателя своего творения?» Свое открытие он выражает следующими словами: «Отношение между периодами обращения каких-нибудь двух планет в точности равно полуторному отношению их средних расстояний, или радиусов их орбит. Период Земли есть 1 год, период Сатурна 30 лет. Возьмем кубический корень из отношения 1 к 30, возведенного в квадрат, – мы получим отношение расстояний этих планет». Вот закон, который, по словам Кеплера, он предсказал 22 года тому назад, когда открыл соотношение небесных тел с пятью Платоновыми телами, и на который намекал самым названием своего первого сочинения – Mysterium cosmographidum.
Но не нужно думать, что пять частей его книги посвящены лишь этому третьему закону; напротив, изложение его со всеми относящимися к нему обстоятельствами занимает немного места. Мировая Гармония представляет, в сущности, нечто вроде астрономического Апокалипсиса и, по установившемуся мнению, не заслуживает вообще внимания ученых, хотя нам кажется, что она просто еще «не дождалась» своего читателя и до сих пор, так как еще не явился гений, родственный с Кеплеровым. Книга эта содержит в себе множество идей, кажущихся нам странными главным образом потому, что они не согласуются с современными позитивными взглядами на вещи, и, может быть, нуждающихся лишь в новой редакции, чтобы обратить на себя внимание. Во всяком случае, Кеплер, всю жизнь свою имевший твердое и непоколебимое убеждение в существовании общего начала, управляющего мировою жизнью, и доказавший справедливость своих воззрений открытием прекрасного третьего закона, не может не считаться глубоко проницательным мыслителем. Поэтому необходимо относиться весьма внимательно и осторожно ко всем его мнениям и хорошо помнить, что мы смотрим на них через призму современных воззрений, без сомнения, очень ошибочных во многих отношениях. Понятно, что когда, например, Кеплер говорит о духах, движущих планеты, то этим он никому не дает права материализировать их, снабжая руками и крыльями. Не надо забывать, что Кеплер прежде всего был поэт, выражавшийся не понятиями, а образами, и что во многих случаях его мысли только этим и отличаются от современных нам воззрений. Мы должны предположить одно из двух, – говорит он в главе 20 Мировой Гармонии: или движущие их (планеты) духи становятся слабее по мере своего удаления от Солнца, или существует один движущий дух, заключенный в центре всех орбит, то есть в Солнце, и действующий на планету сильнее, когда он находится от нее ближе, и слабее – на более далеких расстояниях, вследствие этой отдаленности.
Очевидно, что слово «дух» нисколько не мешает ясности суждений Кеплера и нисколько не хуже очень неглубокого по своему первоначальному смыслу слова «сила», употребляемого нами теперь. Неудивительно поэтому, что царящая в мире чудная гармония понималась Кеплером не в отвлеченном только смысле благоустройства, а звучала в его поэтической душе настоящей музыкой, которую мы могли бы понять не иначе, как совершенно войдя в круг его идей и проникшись его могучим энтузиазмом к дивному устройству мира и пифагорейским благоговением перед числовыми отношениями. В самом деле, разве не удивительно, что «прекрасное» для слуха зависит от строгого численного соотношения, например, между длинами струн, производящих звуки, – соотношения, открытого Пифагором? Но в Кеплере, несомненно, обитала часть души Пифагора, и мудрено ли, что он усматривал числовые соотношения Пифагора в открытом и объясненном им планетном космосе?