Андрей оглядывается на них и переходит на французский. Теперь у них с Кэрри полный приват. Конспираторы хреновы.
Тем не менее, несмотря на идеальные условия переговоров, заканчиваются они очевидным недовольством обеих сторон. Кэрри надувает губы, а Андрей с досадой хлопает ладонью по столу. Что случилось? После непродолжительного молчания девушки удаляются в дамскую комнату для консультаций.
— Андрей?
— Да ну ее… — неохотно говорит Белик. — Женщины… Ей, видите ли, непременно хочется сделать снимки ночного Хисара. Без этого она умрет несчастной. Все-таки все бабы — дуры, а красивые канадки — в особенности.
— А что тут такого? — не понимает Мишаня. — Давай прямо сейчас подскочим… сколько там?.. десять минут езды… Фатих подвезет. Да и не поздно еще.
— Тьфу! И этот туда же! — Андрей чувствует, что раздражение его и в самом деле выглядит нелогичным, и от этого кипятится еще больше. — Как вы не понимаете: здесь не Канада и не Израиль… А… что с вас взять… дураки непуганые…
Возвращаются Кэрри и Пал. Теперь губы надуты у обеих; они молча усаживаются и с видом оскорбленного достоинства принимаются изучать внутреннее убранство ресторана.
— Яник, — говорит Мишаня. — Поверь пожилому Мишане. Человечество изобрело многие виды наступательного оружия. Против каждого из них в конечном счете находится защита. Против каждого — кроме этого. Этот вид женской атаки еще никогда и никем не отражался. Против этого лома нет приема, и я подозреваю, не будет никогда. И сейчас ты будешь свидетелем очередного подтверждения этому непреложному факту.
Андрей фыркает и сдается.
Старый город Анкары, затаившийся совсем недалеко от помпезной конной статуи Ататюрка, с угрюмой азиатской непреклонностью отрицает европейскую мечту Отца-основателя. Где вы, прямые проспекты и бульвары, парки и стеклобетонные громады? Зачем вы здесь, под черным оттоманским небом, под острым, как нож, лежащим на боку полумесяцем? Ступайте себе прочь в свои глупые европы; здесь вам не место. Истинные хозяева тут они — грубо мощеные улочки покосившихся деревянных домов, византийская цитадель, кривые, как месяц, переулки, пустынный в этот час сельджукский базар да темная полуразрушенная мечеть.
Кэрри впадает в творческий транс; охая и ахая, она мечется от угла к углу, приседает, выбирая ракурс, просит посторониться, пережидает наползшее на месяц облачко, меняет объективы и аппараты и при этом непрестанно щелкает, щелкает, щелкает… Андрей угрюмо наблюдает за ее хаотическими перемещениями; сам он движется довольно скупо; верный Фатих, как привязанный, не отходит от него ни на шаг. Пал и Яник тоже ходят вместе; они больше молчат, лишь изредка обмениваясь незначительными замечаниями: смотри, какой интересный дом… что они, тут совсем не убирают?.. черт, темнотища-то какая… и народу никого, неужели все уже дрыхнут? Мишаня гуляет сам по себе, глазея по сторонам и радуясь вечернему моциону — авось сгинет пара-другая калорий, после стольких-то кебабов.
Улочки и в самом деле безлюдны. Редкие прохожие удивленно пялятся — зачем они здесь, эти чужаки? Не то чтобы кому-то мешают, а так… взгляд спотыкается. Подумаешь… может, у Яника тоже спотыкается… взять хоть того турка — чем-то он Янику определенно знаком; погоди, погоди… — ну конечно! Это ж тот самый, из ресторана, он еще сидел за соседним столиком и отворачивался под сердитым Яниковым взглядом. Вот так совпадение… Нет, Яник, так не бывает; нет в природе таких совпадений, вот что. Половина Яникова мозга еще благодушествует, еще кайфует от близости Пал, от ее руки у него на рукаве, за который она дергает, показывая — мол, глянь туда, Ионыч, да не туда — туда… ну что ж ты такой отмороженный!.. но вторая половина уже занята совсем-совсем другим.
Она уже считает шаги, эта половина, она оценивает расстояния, чертит схемы ситуации, злится на первую — лентяйку. Она и принадлежит-то не этому, нынешнему Янику; она прямиком оттуда, из прошлой жизни, из шхемских закоулков и трущоб Джебалии, где каждый подросток может выхватить пистолет или просто пырнуть ножом, где из каждого окна может высунуться брызжущий пулями ствол калаша, а за каждым углом может оказаться мина, растяжка, смерть. Где он, командир отделения из разведроты саперной бригады ЦАХАЛа, отвечает не только за себя, но и за нескольких товарищей, осторожно, вдоль стеночки, след в след, идущих за ним по вонючему переулку.
Яник пристально, уже не скрываясь, смотрит на турка, а турок неторопливо идет навстречу, и, кстати, он не один — вон как поглядывает на второго, длинного, в кожаной куртке — они явно вместе. Фатих, кстати, тоже напрягся… значит, неспроста я паникую… или нет? Все так же не торопясь, турок из ресторана приближается к Кэрри, ищущей ракурс шагах в десяти впереди всех; прямо за ней — зевающий на луну Мишаня. Яник напружинивается. Что с тобой? — интересуется Пал, но он уже забыл о ней, он уже весь — в подготовке прыжка, в лихорадочном интуитивном просчете вариантов.
Турок тем временем равнодушно обходит скорчившуюся посередине улицы Кэрри и сталкивается с неловким зевакой Мишаней, не вовремя отступившим прямо ему под ноги.
«Надо же… экий я параноик… — досадует сам на себя Яник, глядя на Мишаню и турка, хлопотливо и многословно рассыпающихся в извинениях друг перед другом. — Обычный человек, гуляет, как и мы… так что бывают совпадения, старший сержант Каган, еще как бывают…»
— Да скажи же мне наконец, что случилось? — нетерпеливо спрашивает Пал.
Яник поворачивается к ней, чтобы ответить, что ничего, мол, все о'кей, красивая, никаких обломов не наблюдается, но в этот самый момент турок резко отталкивает Мишаню и прыгает на Фатиха, и нож блестит у него в левой руке, а тот, что в кожанке, у него тоже нож, и он бежит за первым, огибая его, чтобы достать Белика, в ужасе вжавшегося в стену за фатиховой спиной.
Времени раздумывать нету; Яник автоматически делает пару быстрых шагов навстречу кожанке и, упершись рукой в стенку, выбрасывает вперед левую ногу. Главное сейчас — затормозить гада, остановить, разорвать дистанцию, перехватить инициативу, а уж там посмотрим. Кожанка с маху натыкается ребрами на Яникову ногу и отскакивает — не смертельно, но не так уж и приятно… Ясно, что он не ожидал нападения с этой стороны; его объект — Андрей Белик, это очевидно.
Так они, видимо, и задумали: пока первый турок сковывает телохранителя, второй режет Андрея — план прост и эффективен, как кебаб. Даже теперь, переминаясь напротив неожиданно выросшего перед ним Яника, кожанка все время косится на главную цель, на парализованного страхом Андрея — не ушел бы. Яник тоже быстро оглядывается: Фатих с турком, рыча, катаются по мостовой, остальные размазаны по стенкам… на ногах — только он и парень в кожанке, посреди полутемной улицы, друг против друга, одни в целом мире. Теперь необходимо сосредоточиться на руке с ножом. Выбить не получится — во-первых, парень не промах, сразу видно, а во-вторых, ногами Яник не очень-то умеет, так и не научился. Значит, надо держать дистанцию и ждать момента.
Какое-то время они пританцовывают друг против друга; в этой игре у Яника преимущество — время работает на него: а ну как полиция набежит? Турок вынужден спешить. Он делает несколько пробных выпадов и наконец решается на отчаянный бросок.
«Э-э, парень… — успевает подумать Яник. — В Газе-то ребята покруче тебя будут…»
Он резко отбивает руку с ножом и всем телом движется навстречу противнику, сконцентрировав всю энергию, всю силу, весь порыв, весь страх и всю ненависть в одной-единственной, впереди него летящей точке — в пяточке напряженно отогнутой назад ладони правой руки. Теперь главное — попасть. Стремительно и бережно — чтоб не расплескать — несет он этот ужасный многокилограммовый заряд к цели — к основанию вражьего носа — туда, где топорщатся густые турецкие усы, гордость и слава анатолийского самца.
Удар приходится в самое туда. Хруст сминаемых носовых хрящей сливается с громким и странным горловым хлюпом. Голова турка резко дергается назад. Мгновение он стоит неподвижно, уравновешенный силой собственного броска против сокрушительной мощи яникова удара; голова его уже в отключке, но ноги еще не знают об этом и по привычке тщатся сохранить вертикальное положение. Затем он весь складывается и враскоряку обрушивается на землю, как оборвавшая нити марионетка.
«Попал-таки!» — запоздало понимает Яник.
Он отворачивается от кожанки и идет взглянуть, что происходит на параллельном ковре. Фатих близок к победе. Собственно, он уже победил и теперь закрепляет успех, размеренно стуча вражеской головой о камни брусчатки. Судя по неприятному чмокающему звуку, хоронить ресторанного турка придется без затылка. Фатих действует одной рукой, сидя на трупе верхом; второю он держится за собственный живот. Ранен?
Яник наклоняется и трогает его за плечо.
— Фатих? Фатих! Кончай молотить, сезон кончился. Ты о'кей?
Фатих поднимает к нему залитое кровью лицо. В невидящих глазах — боль, много боли. Он бормочет что-то непонятное, будто просит. Яник оглядывается на Белика.
— Что он сказал?
Белик отрывается наконец от стены и подходит вплотную.
— Он просит зашить ему живот.
Фатих, все так же придерживая живот, сползает с трупа. Он подтягивает себя к стене, затем, опираясь на нее свободной рукой, приподнимается на колени и с неимоверным трудом, в три присеста, встает. Он стоит, покачиваясь, и скулит неожиданно тонко и жалобно. Яник делает шаг — помочь, но Андрей останавливает его, с силой схватив за плечо.
— Почему? — удивленно поворачивается к нему Яник, но тут ноги Фатиха разъезжаются на скользкой от крови мостовой, и он сползает вниз, хватаясь за стенку и за воздух обеими бесполезными руками, а из оставленного без присмотра живота неудержимо вываливаются наружу серо-кровавые внутренности. Все так же скуля, Фатих суетливо и безуспешно пытается запихнуть их назад. Он уже не говорит ничего, только скулит, и ноги его начинают подрагивать, мелко-мелко.