Судья откашливается.
— Простая блудница не должна быть закрыта, — говорит он. — Таков закон. Наказание — шестьдесят палочных ударов и кипящая смола на голову. Готова ли смола?
Помощник подбегает к дальнему краю помоста. Только сейчас Яник замечает котел на треноге и нескольких стражников, усердно раздувающих угли. Нет, смола не готова…
— А этой не повезло, — удовлетворенно отмечает Фатих. — Получит палки, прежде чем сдохнет, сука.
— Ты! — указывает помощник.
— Он познал равного себе… познать его самого!..
Обнаженные ягодицы привязываются враскоряку рядом с помостом: кто хочет воткнуть мясо в мясо?.. подходи, пока дают! И подходят, и втыкают, и много их, желающих… Яник закрывает глаза. Площадь ревет звериным рыком, топталовка стонет: «Уу-у-у..», и белая человеческая плоть студенисто подрагивает под руками насильников. Кто еще? — много. Судье надоело ждать, он делает знак помощнику — давай нового. Помощник снова подходит к краю помоста.
— Ты!
Никто не выходит. Почему? Яник поднимает голову. Почему никто не выходит?
— Ты! — палец помощника указывает прямо на него, на Яника. Почему на него, при чем тут он?
— Ты!
Фатих толкает его в бок — иди, это тебя!.. ну иди же!
— Как это? Почему? Я тут ни при чем, я не отсюда…
— Ты ни при чем? — сердится Фатих. — Ты ни при чем? А кто не зашил мне живот, а? Разве я не просил тебя? А ты? А ты убежал. Так что иди на суд, иди, а я посмотрю, как тебя на кол насаживать будут, посмотрю и порадуюсь, да.
Нет-нет, я сейчас проснусь, вот только напрягусь еще немного и проснусь… ну же, просыпайся, просыпайся скорее… С помоста спускаются стражники; расталкивая толпу, они пробираются к Янику, все ближе и ближе, а ему все никак не проснуться… — значит, надо бежать, бежать, бежать. Но и это непросто; он и встает-то через силу, и ноги такие тяжелые — не поднять. Но делать нечего — стража уже совсем рядом, и он бежит, с неимоверным трудом переставляя свои босые растрескавшиеся ноги-коряги.
Он бежит, а площадь тянется за ним сотнями рук — страшных, узловатых, с обрубленными пальцами, хватает за полы рубахи… Площадь вопит и улюлюкает — уу-у-у!.. уу-у-у!.. Яник забегает в переулок, а там почему-то ночь, и турок в кожаной куртке стоит у стены и держит в руках отрезанную человеческую голову с размозженным затылком. Он внимательно рассматривает ее и качает головой.
— Трудно будет починить… — говорит он пробегающему Янику. — Но ничего. Заклеим эпоксидкой, будет как новая.
Яник кивает и бежит изо всех сил — надо миновать его как можно скорее, пока не узнал; но турок оказывается каким-то нескончаемым, и Янику приходится бежать мимо него долго-долго, как вдоль крепостной стены.
Главное — завернуть за угол — вон за тот, главное — успеть. Он добегает до угла и останавливается. Что же ты остановился, Яник? Ты ведь так хотел туда, за угол… — чего боишься? Ага… чего боюсь… — будто не знаете… Он пятится от угла, назад, к турку, к погоне, к страшному помосту… лучше уж туда. Экий ты непостоянный, Яник… ну что ж, мы не гордые — коли ты к нам не хочешь, то мы — сами. Сначала он видит фиолетовую юбку с разводами, а потом уже и ее, давнюю знакомицу, бабку-ёжку. Старуха выходит из-за угла, неся на вытянутых руках сверток в коричневом байковом одеяле с желтой каймою. На! Бери!
— Нет! — кричит Яник и просыпается, судорожно хватая за руки склонившегося над ним испуганного Мишаню.
— Что с тобой, Яник, дружище? Кошмары? Не удивительно — после такого-то денька… хочешь таблетку? У меня есть прекрасное снотворное…
— Нет-нет, Мишаня, спасибо, не надо… Да ты ложись, ложись… я — в порядке…
Яник садится на кровати. Вот ведь какие дела, господин Каган. Вернулся к тебе твой сон — видать, соскучился. Стоило только заикнуться о возвращении домой — и вот он, тут как тут, свеженький, как утро младенца. Шаг вправо, шаг влево — побег, конвой стреляет без предупреждения… Так что не рыпайся.
Яник одевается и выходит из комнаты.
Андрей открывает почти сразу — как видно, ему тоже не спится.
— Что случилось?
— Я передумал, — говорит Яник. — Согласен на твои условия. Сколько ты говорил? Втрое? Годится.
— Ну и чудно. Только зачем ты мне среди ночи об этом сообщаешь? Не мог подождать до утра? Я только-только задремал…
— Не мог, — отвечает Яник.
— Мы ведем наш репортаж с берегов Тигра, из Диярбакыра, города с четырехтысячелетней историей, одного из древнейших на планете Земля. Чего только не видали здешние небеса! Кто только здесь не перебывал! Хетты и митанни, ассирийцы и персы, византийцы и сельджуки… и вот теперь — ваш покорный слуга, собственный корреспондент канала «САС-Ти-Ви», Андрей Белик со товарищи, прошу любить и жаловать!
Андрей делает шутливый полупоклон и ослепительно улыбается объективу Мишаниной камеры. Что и говорить, смотрится он замечательно. Микрофон растет из его руки как ее прямое и естественное продолжение.
— Надеюсь, наш визит причинит древнему городу меньший ущерб, чем тот, что нанесли ему в свое время вышеперечисленные гости… хотя — как знать… Одно несомненно — мы твердо намерены держать вас, дорогие телезрители, в полном курсе относительно происходящего вокруг Ирака, с турецкой стороны этого самого «вокруг». Обещаю вам, мы не будем сидеть на месте, мы возьмем вас в самые горячие места заваривающейся здесь заварушки — туда, где вы еще никогда не бывали в прошлом и вряд ли окажетесь в будущем. Мы собираемся делать это с помощью вот этого микрофона и вот этой камеры, при непосредственном участии оператора Михаила Чернова, техника Ионы Кагана и меня, Андрея Белика, вашего верного собкора на второй иракской войне…
— Класс! — восторженно шепчет Мишаня.
Он счастлив сбывшейся мечтой и оттого потеет пуще обычного. Яник смотрит на часы — он договорился с Пал о встрече. Они не виделись со вчерашнего вечера — с того момента, как расстались после долгого и утомительного переезда из Анкары в Диярбакыр. Во время самой поездки Пал все больше молчала, отрешенно глядя в окно на великолепные каппадокийские пейзажи, а потом и вовсе спала или пыталась заснуть. Яник изо всех сил старался шутить, что не очень-то получалось, так что под конец он тоже замолчал, отхватив в качестве компенсации ее руку, которую она, к его радости, не отнимала и даже, наоборот, время от времени отвечала на утешающие яниковы поглаживания слабым благодарным пожатием.
Видимо, многозначительный массаж ладони возымел действие. Перед тем как подняться в номер, Пал сама предложила Янику посетить на следующий день, как она сказала, «одну из знаменитых диярбакырских чайных». Она даже поцеловала его в щеку, извинившись за то, что она сегодня «такая рыба»… просто ей все никак не отойти от вчерашнего… это было так страшно… но ничего, пройдет; главное теперь — выспаться, а то ведь она всю ночь глаз не сомкнула; пока, дорогой.
Это «дорогой» Яник осторожно, чтобы не повредить, взял с собой, положил на гостиничную тумбочку рядом с часами и долго смотрел на него, засыпая; а утром, когда проснулся, «дорогой» было все еще там и сияло все тем же фантастически счастливым светом. Потом, уходя из гостиницы работать, Яник тщательно спрятал его в нагрудный карман, и вот теперь это замечательное слово тихой щемящей радостью позвякивало где-то под самым сердцем. Дорогой!..
— …дорогой сердцу каждого курда, — произносит Андрей, странным образом резонируя со своим витающим в облаках техником. — Столица юго-восточных областей Турции. Еще не так давно Диярбакыр был центром жестокой войны между турецкими властями и террористами из Пи-Кей-Кей — Рабочей Партии Курдистана — войны, унесшей жизни более 30 тысяч человек. Лет пять тому назад эти улицы патрулировались армейскими бронетранспортерами, на каждом углу торчали блокпосты, и стрельба слышалась чаще, чем песни и молитвы. Сейчас Пи-Кей-Кей более или менее придерживается прекращения огня, объявленного этой марксистской партией после ареста и осуждения ее бессменного вождя Абдаллы Очалана. Кровь если и льется, то не прежними реками; жизнь продолжается, и город, как вы видите, производит вполне мирное впечатление.
Андрей делает широкий жест, приглашая Мишанину камеру в небольшую экскурсию по пестрой рыночной площади с примыкающей к ней крепостной стеной. Яник следит взглядом за плавным поворотом объектива, и смутное воспоминание поднимается откуда-то снизу, неприятно клубясь и туманя светлую радость, копошащуюся в нагрудном кармане. Где-то он уже видел что-то подобное… рынок… и крепостную стену… что-то очень неприятное; да ну его к черту!.. брысь!.. Но настроение уже подпорчено… надо же, какая жалость!
— Местные власти придерживаются жесткой политики подавления сепаратизма, — продолжает Белик. — Согласно официальной доктрине, на территории Турции существует лишь одна этническая общность — турецкий народ. Все тут — турки, и точка. С одной стороны, даже младенцу понятно, что все не так просто. На этой древней земле сталкивались, исчезали и возникали многие десятки государств, племен и народов. Стоит лишь копнуть совсем чуть-чуть, и вы обнаружите здесь армян и азеров, греков и арабов, хатту и ассирийцев и еще многих-многих других. С другой стороны — а надо ли копать? Тому же младенцу должно быть ясно, что дай только волю — и вся эта пестрая мозаика немедленно развалится, разрушая страну, принося потрясения, разруху, войны и, конечно же, — смерти, очень много смертей.
— Черт национального самосознания слишком опасен, чтобы играть с ним. Тут коготку увязнуть — всей птичке пропасть, и подтверждение тому мы имели несчастье наблюдать неоднократно. Возможно, поэтому турки пресекают даже самые мелкие проявления сепаратизма. Преподавание курдского языка еще до недавнего времени было запрещено; за публичное, демонстративное объявление себя курдом сажали в тюрьму; до сих пор сплошь и рядом власти отказываются записывать новорожденных под типично курдскими именами. Параллельно с репрессиями в отношении упорствующих вкладываются огромные средства в поощрение ассимиляции курдов в рамках общетурецкой идентичности. И следует признать, что в последние годы эта политика имеет несомненный успех. Хорошо ли это? — Решайте сами.