— Эй, Андрюша, как ты, братишка? Ничего, не боись, выберемся… Теперь-то я знаю, чем их пронять, мракобесов. Бей врага его же оружием! Ничего…
Он пробует привести Белика в чувство… бесполезно — тот в глубоком обмороке. Надо же! Умеют, гады… как это они так ловко отключают? Не вредно бы научиться… Ну, ничего, вот Андрей придет в себя, и сразу двинем наверх, на свет Божий. Благо дверь открыта. Хотя, с другой стороны, она ведь наверняка не последняя. Ну и что? Последняя… не последняя… пусть только попробуют на наби Юнуса хвост задирать! Прорвемся…
Яник присаживается на пол рядом с Андреем. Подождем. Жаль, воды нету… может, сходить, поискать? Он уже приподнимается, когда неожиданный шум переключает его внимание на себя. Наверху хлопает дверь, слышны торопливые шаги многих ног… возвращаются?.. с чем только, интересно… Яник принимает максимально грозный вид. Эдакий господин ротный старшина, гроза салаг и молодых офицеров… вот ведь не думал, что этот опыт так пригодится в жизни…
Коридор ярко освещается десятками ламп. Черные тюрбаны робко заглядывают в дверь, но заходить не рискуют. Впрочем, что-то изменилось в их поведении — они еще боятся, но уже без прежней паники; теперь они явно знают, что делать. Небось начальника привели… Набычившись, Яник смотрит поверх двери, надменно игнорируя суету шерстяных спин там, внизу. Ну, подавайте сюда вашего босса… посмотрим, чем он дышит, клопина поганый. Движение возле двери замирает, в образовавшейся мертвой тишине слышны лишь чьи-то неспешные шаги. Они падают с раздражающей равномерностью метронома, как будто старый кухонный кран отмеривает каплю за каплей в спящей ночной квартире. Давай-давай, подходи, волчара, сейчас я тебе накапаю…
Он входит в дверь, высокий человек в белом тюрбане, с бородою до самых глаз, одетый в длинную хламиду из белой шерсти. Ага. Все в дерьме, и тут выхожу я — в белом фраке… ну-ну… Бородач проходит на середину комнаты и останавливается, глядя прямо на Яника. В глазах у него нету страха, только изучающее, отстраненное внимание. В коридоре зарождается быстрое шустрение — шерстяные спины вносят в подвал несколько ламп и два низких табурета. Человек садится и знаком приглашает Яника сесть напротив. Ну уж нет, дядя. Яник не двигается. Он продолжает играть свою дембельскую сонату, сидя в небрежно-ленивой позе и уставившись стеклянным взглядом в полоску лба под белым тюрбаном.
Только ведь не салага это перед тобою, Яник. И чем дольше он глядит на тебя, тем яснее становится, что прежние понты здесь не сработают, ох, не сработают… Яник переводит взгляд в темные внимательные глаза и вопросительно дергает бровью — мол, какого хрена? Долго в гляделки играть будем? Говори, зачем пришел… Шейх кивает, не меняя выражения лица.
— Так ты — Иона? — спрашивает он по-английски. — Ты один?
— С ним. — Яник кивает на Андрея.
— Он — не Иона, — спокойно констатирует шейх. — Есть кто-нибудь еще?
Яник демонстративно оглядывается, будто ища кого-то.
— Глупый вопрос. Ты видишь тут кого-нибудь еще, кроме нас и твоих людей?
По бородатому лицу пробегает легкая тень. Гнева? Обиды? Разочарования?
— В таком случае ты — не тот, — говорит шейх и встает. — Мы действительно ожидаем гостя. Но в пророчестве сказано: «Пара голубей прилетит с запада во время большой войны…» — а ты один. Не каждый обладатель имени «Иона» — посланник Таус-Мелека. Ты, к примеру, просто мошенник, как и твой приятель. Вы оба умрете.
Он поворачивается и идет к выходу. Все? Яник отчетливо осознает, что если сейчас же, немедленно, в следующие три секунды, он не придумает чего-то экстраординарного, то все на этом и закончится, что и его, и Андрея снова будет ждать неминуемая мучительная смерть, уже, казалось, выпустившая их из своих цепких павлиньих когтей… и не только их, но, вероятно, и Пал… Пал… подожди… Пал! Вот оно! Он еле сдерживается, чтобы не закричать. Осторожнее, не торопись, не спугни его, ради Бога, спокойнее…
— Эй! — произносит он негромко и повелительно. — Вернись, раб!
Шейх останавливается у самых дверей. Он даже не оборачивается, просто стоит спиной к пленникам и ждет. Яник переводит дух. Он старается цедить слова, медленно и презрительно.
— За день до меня к вам пришла моя женщина. Ее зовут — Палома. На языке пророков это значит «йона», голубка. Мы оба прилетели к вам с запада. Чего еще тебе надо, глупец?
Долгое молчание повисает в подземелье. Сработало?.. Нет?.. Яник закрывает глаза. На него вдруг наваливается страшная усталость, смешанная с безразличием… нет — так нет, будь что будет… Тишина все длится и длится; он чувствует какое-то шевеление сбоку… наверное, Андрей… пришел в себя, бедолага? Пора бы посмотреть, что там происходит, хотя не больно-то хочется. Он разлепляет веки.
Бородач в белой хламиде стоит перед ним на коленях, и глаза его сияют. Он смотрит на Яника с каким-то торжественным восторгом, как ребенок — на необыкновенный новогодний подарок. Его вытянутые вперед руки мелко подрагивают в сантиметрах от замызганной яниковой ладони, будто он ужасно хочет, но не решается дотронуться до столь неимоверно святого объекта. Поймав наконец ответный взгляд Яника, шейх вдруг начинает говорить — быстро, горячо и совершенно непонятно. Он помогает себе судорожными жестами, трясет головой и кланяется. Он молит и молится, обещает и благодарит…
Яник устало вздыхает — поймешь их, папуасов… то жрут поедом, то в идолы записывают… Однако надо плыть вперед, пока ветер не поменялся. Он повелительно поднимает руку.
— Хватит. Я хочу видеть мою женщину, Палому. Сейчас.
Шейх часто-часто кивает.
— Конечно, конечно… а как же иначе… прямо сейчас и отправимся… правда, госпожа не здесь, она в Синджаре. Пусть уж господин простит нас, неразумных — не ведали, не узнали… Но она — в полном порядке, так что беспокоиться не о чем, сейчас и поедем… эй!..
Шейх делает знак, черный тюрбан с красной полосой подскакивает к нему, предупредительно сгорбившись, и, получив короткое указание, убегает быстрой крысиной опрометью.
— Вот прямо сейчас и позвонят туда, в Синджар, пусть встречают, готовятся… Господи! Счастье-то какое!.. — он снова впадает в режим восторженного бормотания.
Так. Теперь пора позаботиться об Андрее. Он уже совсем пришел в себя… вот — сидит рядом, обхватив голову руками и крупно дрожа. Яник трогает его за плечо:
— Ну что, Андрюша…
— Ай! — Белик резко отшатывается. — Нет! Я не хочу! Не трогайте меня!..
— Ты что, Андрей, — говорит Яник как можно спокойнее. — Это ведь я, Яник. Ты меня опять не узнал… это я… сейчас мы отсюда выберемся, не бойся…
Белик в ужасе мотает слепым кровоточащим лицом.
— Ты… — шепчет он. — Ты с ними заодно… теперь я все понял. Я все слышал… ты — один из них… Нет, ты еще страшнее; тебя они ждали, на тебя они молятся… это ты привел меня сюда, заманил… и Мишаню тоже… а врал-то как гладко, притворялся — даже я, стреляный воробей, и то поверил… хитрый, гад! Гад, подонок, убийца! Убийца — вот ты кто… Кровь моя на тебе, убийца!
«Все, — думает Яник. — Трюхнулся мужик. И, главное, как не вовремя-то! Что с ним, с таким, теперь делать?»
Яник беспомощно оглядывается. Вокруг только черные шерстяные спины, склоненные в почтительном поклоне, да бессвязно бормочущий шейх.
— Погоди, Андрюша, — пробует он еще раз. — Мы выберемся, я тебе помогу…
— Ты — поможешь?! — свистящий беликов шепот переходит в крик. — Ты — поможешь?! Ты — сатана! Будь проклят, чертово отродье! Таус-Мелек!
Андрей как-то по-кошачьи подбирается и вдруг, прыгнув на Яника, вцепляется в его горло торопливыми, неожиданно сильными руками. Нападение застает Яника врасплох, он неловко барахтается, задыхаясь, не в силах оказать сопротивления; красно-желтые круги плывут перед глазами.
— Оставь… — хрипит он. — Оставь… дурак…
И Белик ослабляет хватку — внезапно и сразу, как будто вняв предостерегающему яникову хрипу. Его воздетое над Яником, искаженное болью и смертельной ненавистью лицо меняется, успокаиваясь, принимая какое-то удивленное, даже умиротворенное выражение.
«Ну слава Богу, сообразил… чуть ведь не задушил, псих,» — думает Яник.
Андрей слегка улыбается ему своей привычной усмешкой… нет, усмешка другая… да и не усмешка это вовсе, а улыбка — застенчивая такая, добрая улыбка, за Беликом до того не замеченная. Яник еще успевает отметить этот удивительный факт, перед тем как первая черная капля выкатывается из уголка беликова рта и падает ему на лоб… за ней еще и еще… и вот уже кровь хлещет струей, заливая Янику глаза… не-ет!.. в ужасе он сталкивает с себя обмякшего Андрея и вскакивает на ноги, судорожно вытирая рукавом липкое лицо.
Вокруг суетятся черные шерстяные спины; тени, нахлестываясь и давя друг друга, мечутся по стенам, но во всей этой дикой, невообразимой суете Яник видит только одно: страшное, нестираемое, неподвижное пятно на полу — мертвое тело Андрея с кинжалом, по самую рукоять всаженным в спину.
— Нет, — просит он. — Не надо… — и сознание, осознав свою полнейшую неуместность, услужливо уплывает прочь в блещущее темнотой никуда.
— Жил на свете славный жук, славный, славный жук… — распевает жук, держа Яника на весу всего-навсего одной своей лапой. Всего одной! А еще их у него в запасе — пять… или семь… или сорок девять — в общем, чертова туча. Есть что за что закинуть, есть что на груди скрестить, есть на что облокотиться, чем башку почесать, чем в носу поковырять… — и все одновременно! Круто… А башка у жука мохнатая, отовсюду торчат острые жесткие волосья, медленно шевелятся мощные челюсти… и зубки тоже ничего себе — черные, блестящие липкой ядовитой слюной… и остатки еды застряли, смердят… — фу, как неприятно.
— Ты, наверно, не жук, ты — паук.
— Ага, паук я, — соглашается паук. — Я тебя съем?
— Ешь меня скорее, паук, плохо мне.
— Не, я тебя есть не буду… Ты — пророк Иона, наби Юнус, важная птица. Мы, пауки, птиц не потребляем.
Так говорит паук и бросает Яника вниз, и он летит, опережая собственное дыхание, в этот самый низ, в самый-самый… даже ниже, чем самый-самый, потому что он все никак не настанет, этот низ, а уж скорее бы. Скорее бы, ведь тошнит… нет, правда, тошнит со страшной силой; это как жилу из тебя тянут, тянут-потянут,