Не слишком много людей так же сильно стремятся к свободе, так же страстно ее желают, как Иосиф, который этой свободой обладал и исповедовал ее в поэзии. Возможно, в этом причина его неприятия некоторыми английскими поэтами?
Не думаю. Мне кажется, он был любим и почитаем младшим поколением английских поэтов (таких как Глин Максвелл, Аллан Дженкинс, Майкл Хофман, Лахлан Маккин- нон). На мой взгляд, его английские почитатели острее, глубже осознают его значимость, чем очень многие его американские друзья.
Бродский писал в своем эссе "Памяти Стивена Спендера": "Люди — это то, что мы о них помним". Что вы помните об Иосифе?
Все вышесказанное и есть память о нем, поскольку он все возводил в разряд личного, а личное — в принцип. Он был очень цельной натурой.
Меня особенно привлекал в нем талант к плохим поступкам. Обидно, что он стал так знаменит, так востребован — это мешало ему проявлять свои людоедские наклонности. Хотя хорошо, что он уехал в Америку — тогдашнюю Америку, — а не обосновался в тогдашней Англии. Он любил большие машины…
Помню, он говорил о себе: "Я — нервный".
Перевод с английского Лидии Семеновой
РОДЖЕР СТРАУС[206], НОЯБРЬ 2003, НЬЮ-ЙОРК
Кто познакомил вас с поэзией Бродского?
Мне кажется, я знал ее всегда. Не могу вспомнить, кто познакомил меня с Иосифом. Знаете, я очень любил Иосифа, мы были близкими друзьями. Мы перезванивались практически ежедневно. Он обычно звонил и спрашивал: "Привет, шеф, что новенького?" Или я звонил ему. И так было всегда. Просто чудесно. У меня в кабинете, в моем загородном доме, висит замечательная фотография Бродского — он на ней слегка улыбается. Ну и так далее…
22 октября, когда стало известно, что Бродскому присудили Нобелевскую премию, вы были в Лондоне. Джон ле Карре рассказывал мне, что в тот день он обедал с Иосифом в китайском ресторане в Хэмстеде, и вдруг туда ворвалась Рене Брендель, жена Альфреда Бренделя, со словами: "Иосиф, вы должны срочно вернуться домой!" Бродский спросил: "Почему?" — "Потому что вам дали премию!" — "Какую премию?" — "Нобелевскую!" И тогда Джон ле Карре спросил: "Откуда вы знаете?" — "Репортеры дежурят у нашего дома". Вы были в то время в Лондоне, в отеле. Какова ваша версия этой истории? Вы тоже узнали о присуждении Иосифу Нобелевской премии раньше его самого?
Мне позвонил один швед и сказал, что Бродский вот- вот получит Нобелевскую премию или уже получил. Я забыл, что был в тот момент в Лондоне. А затем встал вопрос, где можно провести пресс-конференцию. Возможности, которыми располагали отели, для этой цели не годились, и тут я вспомнил, что Брендели — большие друзья Иосифа, и решил спросить у них. Вы бывали когда-нибудь у них в доме?
Да-да, такой большой дуплекс.
Так вот, собралось много людей. Пятьдесят человек или что-то около того. Они то приходили, то уходили. Повод был замечательный. А потом мы всемером отправились ужинать.
Фотография, которая висит у вас в офисе, с Бродским и Бренделем, была сделана тогда, в Лондоне?
Да.
Вы ездили в Стокгольм?
Да, конечно.
А королева Швеции действительно такая красавица, как заявлял Иосиф?
Она очень красива. Я всегда рассказываю историю — разумеется, вымышленную — о том, как я приезжал в Стокгольм сначала с Исааком Зингером, затем с Надин Гордимер, затем с Иосифом, затем с Дереком и, наконец, с Шеймасом. Так вот, когда я приехал в очередной раз, король повернулся к одному из своих приближенных и спросил: "Что этот нью- йоркский еврей все время здесь крутится?"
Как вы считаете, Иосиф получил Нобелевскую премию скорее за свои эссе, чем за стихи, в переводе довольно непростые и недоступные? Согласны ли вы с тем, что его первый сборник эссе, "Меньше единицы", сыграл здесь решающую роль?
Да и нет. Не знаю. Мне всегда казалось, что Бродскому присудили премию за его литературный труд в целом. Думаю, что так оно и есть. Ведь в конечном итоге известен он как поэт. Хотя, разумеется, проза его тоже замечательна. "Полторы комнаты" — первоклассная вещь, потрясающая. Но прежде всего Бродский — поэт, всегда считал себя поэтом и интересовался главным образом поэзией; кроме того, он был очень великодушен и щедр в своих отзывах о других поэтах — далеко не всем поэтам, которых я знаю, это свойственно.
Поскольку я уверена, что вы в курсе, скажу: к Нобелевской премии его представляли уже в 1980-м. Я была тогда в Энн Арборе и полгода ходила за ним, как тень, ловя каждое его слово. Однажды утром он сказал мне: "Попахивает Нобелем". Так что, возможно, он номинировался на премию и раньше и наконец получил ее в 1987-м.
Кто знает, знаете ли. У меня на столе как раз лежит сейчас книга одного Нобелевского лауреата, которую я еще не читал, хотя хотел прочитать. И в то же время у меня на примете есть два автора, оба из которых достойны, на мой взгляд, Нобелевской премии. Это Марио Варгас Льоса и Лес Маррей, поэт.
Лес Маррей — великий поэт. Надеюсь, он получит Нобелевскую премию.
Он был в Лондоне на прошлой неделе, вместе с моими друзьями. Не знаю, где он сейчас. Вообще, разговоры о том, что кто-то достоин Нобелевской премии, полная чушь, потому что все это решается совершенно иначе.
Что вы думаете по поводу заявлений некоторых американских поэтов о том, что издательский дом "Farrar, Straus & Giroux" был настоящим промоутером Иосифа?
Иосиф сам был своим промоутером. Мы просто попались ему на пути.
Некоторые писатели, такие, например, как Дж. М. Кутзее, оценивают второй сборник эссе Бродского, "Скорбь и разум", ниже, чем "Меньше единицы". Считаете ли вы, что во втором сборнике Бродский шагнул еще дальше и глубже?
Думаю, это вопрос вкуса. Некоторым людям понравились кое-какие эссе из второго сборника, некоторые отнеслись к нему пристрастно. Думаю, кстати, что Кутзее — очень подходящий кандидат на Нобелевскую премию.
Возвращаясь к поэзии, вы, вероятно, знаете, что между оригиналом и переводом лежит огромная пропасть. Вам, как и многим западным критикам и поэтам, стихи Бродского известны в его авторских переводах. Джон Бейли, в рецензии на сборник стихов Бродского по-английски, заметил, что Бродский по- английски напоминает медведя, играющего на флейте. Он сказал это из желания оскорбить Бродского или в этом есть доля истины?
Переводы Иосифа всегда вызывали горячие споры. Но дело здесь, думается, в том, что Иосиф настолько хорошо знал английский, что мог читать свои переводы сам. Уверен, что какие-нибудь пуристы могли придраться к его произношению: например, он произносил "warp", а на самом деле это должно было означать "whir rip", но сами переводы были очень и очень хорошими. Помню, как на него обрушился с критикой один самодовольный глупец, которого я знавал в Лондоне.
Вы имеете в виду Крейга Рейна?[207]
И заявил, что переводы плохие, лишь для того чтобы унизить Иосифа. Иосиф же был выше всей этой суеты, подобная чушь его не трогала.
Как ему удалось стать Поэтом-лауреатом США?
Интеллектуалам Америки случается время от времени делать что-нибудь по-настоящему умное. Думаю, так случилось и в тот раз. В один прекрасный день они вдруг осознали, что среди них живет великий поэт, выработавший свой особый образ жизни, весьма привлекательный, и что стоит обратить на этого человека внимание публики, поговорить о нем, почитать и послушать.
Кстати, вам нравилась его манера читать стихи?
Да, он замечательно читал. Когда я услышал его чтение впервые — не помню, когда это было, — оно напомнило мне пение в храме, в моем храме; впрочем, эти вещи схожи. Он был замечательным чтецом. Он читал почти всегда одинаково, но его манера была… как бы это сказать, завораживающей. Очень-очень еврейской.
Он никогда не изменял своей манере чтения.
Забавно, сегодня утром я получил длинный факс от моего друга Митчела Крюгера, в котором говорилось, что последний раз он виделся и разговаривал с Иосифом в Мюнхене. Речь тогда шла о покупке авторских прав на сотню стихотворений Бродского, и теперь он хотел бы вернуться к этому вопросу. Желаю ли я это осуществить? Я ответил ему, что не против, но сначала мне нужно переговорить с его вдовой, Марией. Я только что отправил ей длинное письмо, потому что не смог дозвониться. Вы знаете, что Мария живет в Милане и работает у моего друга Калассо. Так что я, скорее всего, на это пойду. Однако есть еще кое-что, что нам всем пришло в голову одновременно, и Иосифу тоже: заново перевести его самые ранние стихи. Это просто необходимо сделать. Многие вовсе не переводились, другие переводились, но очень плохо — по крайней мере, так говорят. Что я об этом могу знать? Мне сказали, и я поверил.
Иосиф отказывался признавать влияние на себя каких- либо поэтов, но для Одена он делал исключение. Как вы думаете, почему он выделял Одена? Что именно привлекало Бродского в его поэзии? Его самообладание, легкий налет абсурда, сдержанный лиризм, нелюбовь к себе?
Когда я думаю об их поэтических голосах, они кажутся мне во многом похожими. Вот как я ответил бы на этот вопрос. Они оба замечательно звучат. У них одинаковая тональность.
Интеллектуальность, отстраненность?
Да.
Как вы думаете, стал бы Бродский Бродским, если бы не суд, приговор, заключение и ссылка, то есть политические преследования, которым он подвергся в молодости? Его всегда возмущало то, что критики уделяют так много внимания испытаниям, выпавшим на его долю в России.
Его это безусловно возмущало, но позвольте с вами не согласиться. Мне не кажется, что на это делался такой уж большой упор. В конце концов, тюрьма не мешала ему писать стихи: он писал стихи и в заключении, и в ссылке, как мы оба прекрасно знаем. Так он справлялся с неволей; даже когда у него не было карандаша и бумаги, он сочинял стихи в уме, а потом записывал. Я печатал Солженицына и знаю, как они оба справлялись с политическими проблемами.