А потом все выходили курить на улицу.
Вот и сейчас все тоже вышли на улицу.
Кто-то предложил зажечь костер, потому что Ахматова так любила.
Пошли искать в темноте дрова.
Нашли, но сырые.
В результате попытка не увенчалась успехом, только пропахли едким дымом, какой бывает, когда сухая щепа и обрывки газеты пытаются пересилить мерзлую кору и мокрый лапник.
После завершения эпопеи с издательством, вернее сказать, с неизданием рукописи «Зимняя почта» в «Советском писателе» Бродского (после длительного, следует заметить, перерыва) вновь пригласили в КГБ.
Беседовали дружелюбно, почти по-семейному.
Делали вид, что не интересуются его публикациями на Западе и многочисленными иностранными друзьями, которые постоянно посещали Иосифа в Ленинграде. Опять же делали вид, что обеспокоены тем, что такой молодой и талантливый поэт до сих пор не имеет своей книги в СССР, стране, где поэзия всегда была любима народом.
Из интервью Иосифа Бродского Соломону Волкову: «Поздоровавшись, они начинают разговор о погоде, здоровье и прочем… такая светская беседа… потом начинают играть на два смычка совершенно замечательную музыку. Один поет, что вот – ненормальная, Иосиф Александрович, ситуация сложилась с вашей биографией. И особенно с вашей – как бы это сказать – литературной деятельностью. “Ваши книги выходят на Западе, и я думаю, что и вы, и мы одинаково заинтересованы в том, чтобы внести во все это ясность. Мы хотели бы все поставить на свои места, чтобы вы были нормальным, печатающимся в Советском Союзе автором”. Я комментирую: “О Господи! Это – музыка для моих ушей!” Но с другой стороны раздаются звуки несколько иного рода: “Вот к вам все время приезжают какие-то иностранцы. Среди них есть настоящие друзья Советского Союза. Но есть, как вы понимаете, и люди, которые работают на вражеские разведки…”
“Ну, – я говорю, – вам виднее. Я не знаю”. Они говорят: “Вы знаете, Иосиф Александрович, нам, конечно, виднее, но вы человек образованный…“ Это я-то, с восьмью классами! “…и потому мы чрезвычайно ценим ваше мнение». А с другой стороны человек поет: “Пора, пора вам уже книгу выпускать!” И это все идет параллельно! С одной стороны: “Время от времени мы были бы чрезвычайно заинтересованы в вашей оценке, в ваших впечатлениях от того или иного человека. Вы понимаете, что среди них…” А с другой стороны: “Надо вам уже книгу печатать!” И разговор этот, вы знаете, идет на таком… естественном уровне…
– Если я правильно понимаю то, что сейчас происходит, то вы предлагаете напечатать книжку моих стихов, если я соглашусь с вами сотрудничать, да?
– Ну зачем так резко ставить вопрос?
– Нет, я просто хотел бы понять, о чем идет речь.
– Мы считаем, что с вашей книжкой сложилась ненормальная ситуация. И мы с удовольствием вам поможем – напечатаем ее безо всякой цензуры, на хорошей финской бумаге».
Сейчас уже трудно сказать, кто в том разговоре делал вид и какой именно, а кто вид не делал.
Быть опубликованным «здесь» или «там» – этот вопрос носил, скорее, экзистенциальный характер, потому что в сложившейся ситуации и «там» и «здесь» русский поэт, чье имя после показательного процесса, ссылки и прочих «свинцовых мерзостей» совдепии, было хорошо известно на Западе, был обречен стать предметом особого внимания спецслужб по обе стороны «железного занавеса».
События, произошедшие на рубеже 60–70-х годов, это подтвердили.
Людмила Штерн в своей книге «Поэт без пьедестала» писала: «В компанию… входили Геннадий Шмаков, Константин Азадовский, Михаил Мейлах и несколько итальянских славистов. С “нашими” итальянцами Иосиф дружил всю жизнь, и они заслуживают отдельного рассказа… Итальянцы возникли в нашей жизни в 1965 году, приехав в Ленинград учиться в аспирантуре. Удивляло, что они, столь далекие по происхождению, воспитанию и жизненному опыту, оказались такими близкими нам по духу. Они любили ту же музыку и живопись, зачитывались теми же книгами, декламировали наизусть тех же поэтов и были “порчены” русской литературой. Среди них Иосиф особенно сблизился с Джанни Буттафава, Фаусто Мальковати, Сильваной Давидович и Анной Дони… Красавица Сильвана казалась нам кинозвездой, наверно, потому, что была тезкой Сильваны Пампанини, очень тогда популярной. О ее семье мы мало что знали. А об Анне – что она венецианка и очень знатного рода. У Анны были рассыпанные по плечам золотые волосы, точеные черты лица и замечательная фигура. Ей только что исполнилось двадцать лет. Ее католическая семья – по непроверенным слухам, потомки Медичи – была очень религиозной. Детей воспитывали в строгости, о выпивках, куренье и поздних вечеринках не могло быть и речи. К тому же, Анна была очень застенчивой. Особенно она стеснялась говорить по-русски, хотя язык знала совсем неплохо. Ей казалось, что ее русский слишком книжный и искусственный, она хотела знать идиомы и сленг, записывала и выучивала наизусть песни Галича, Высоцкого и Окуджавы».
Следует понимать, что в те годы общение с иностранцами было явлением не столько весьма редкими, сколько весьма специфическим, особенно если встречались люди разных полов, молодые, аполитичные, не видящие никаких реальных возможностей реализовать себя в этой стране. Под «этой» страной подразумевался, разумеется, СССР.
Мысль о выезде из Союза витала в воздухе.
Кто-то не решался признаться в этом даже своим самым близким, а кто-то, напротив, превращал разговоры об иммиграции в браваду и цирк.
Напомним, что на тот момент существовало лишь три (общеизвестных) способа покинуть СССР.
Первый – бегство из страны. К этому способу прибегали люди, имевшие возможность, например, по долгу службы, пересекать государственную границу СССР (также именовались «невозвращенцами»). Речь в данном случае идет о дипломатах, сотрудниках спецслужб, ученых, деятелях искусства, спортсменах. Наиболее известными «невозвращенцами» в те годы стали: писатель Анатолий Кузнецов (1929–1979), танцовщик Рудольф Нуреев (1938–1993), филолог, переводчик Светлана Аллилуева (1926–2011), танцовщик Михаил Барышников (1948 г.р.), социолог Михаил Восленский (1920–1997), фигуристы Олег Протопопов (1932 г.р.) и Людмила Белоусова (1935 г.р.), шахматист Виктор Корчной (1931–2016), дипломат Аркадий Шевченко (1930–1998).
В УК РСФСР от 1960 года «бегство» из Союза было выделено в отдельную 64-ю статью «измена Родине», которая предусматривала наказание в виде «лишения свободы на срок от десяти до пятнадцати лет с конфискацией имущества и со ссылкой на срок от двух до пяти лет, или без ссылки, или смертной казнью с конфискацией имущества». Второй способ – репатриация. В начале 70-х годов возможность легально покинуть СССР без приобретения билетов в обратную сторону давала только израильская виза. Согласно закону «О возвращении», принятом в Государстве Израиль в 1950 году, алию (возвращение на свою историческую родину) в праве совершить каждый этнический еврей, в какой бы стране мира он не жил. И СССР не стал исключением. Выезд на ПМЖ в Израиль осуществлялся, таким образом, на законных основаниях и предполагал утрату советского гражданства, а также утрату движимого и недвижимого имущества в СССР. Этот способ выезда для подавляющего большинства советских евреев был весьма болезненным. Со своими родственниками, друзьями, фактической родиной люди расставались навсегда. Опять же специфика ближневосточной жизни устраивала далеко не всех (после Москвы, Ленинграда, Киева, Вильнюса или Риги), поэтому подавляющее большинство еврейских репатриантов направлялось не в Тель-Авив, а в Нью-Йорк. Особую роль в определении права на алию имели родственные и семейные связи. Именно в те годы появилась знаменитая (и весьма циничная) поговорка: «еврейская жена – не роскошь, а средство передвижения».
И наконец, третий способ покинуть «империю зла» – брак с иностранцем.
Этот вариант был наиболее либеральным, если угодно, но и наиболее сложным в исполнении. С одной стороны, выезд из СССР в качестве мужа или жены гражданина иностранного государства не предполагал лишения советского гражданства, а также допускал двойное гражданство – СССР и той страны, куда выехал(ла) гражданин(ка) Союза. Но с другой стороны, все прекрасно понимали, что в 90 % случаев речь шла о фиктивном браке, который заключался только для преодоления границы СССР. Нравственная составляющая такого рода процедуры усложнялась и тем, что ряд стран рассматривали фиктивный брак как уголовное преступление и нарушение прав и свобод своих граждан (например, США).
Нет никакого сомнения в том, что все эти варианты (кроме, разве что, первого) обсуждались и рассматривались в кругу как ленинградских, так и иностранных друзей Иосифа. Однако ни в коей мере при этом не следует усматривать в подобных разговорах нечто антисоветское, антипатриотичное и злокозненное. Просто это был стиль молодых людей, вышедших из «оттепели», слушавших «Голос Америки» и BBC, читавших англоязычную литературу в подлиннике, любивших джаз и рок-н-ролл, в известном смысле остроумных и саркастичных, а еще смертельно уставших от советского идиотизма и свято уверенных в том, что «там» все по-другому.
Те, кому в результате тогда удалось покинуть СССР, в большинстве своем убедились, что в Израиле или Штатах, Германии или Франции все действительно было совсем по-другому.
То есть совсем нет так, как об этом мечталось на московских и ленинградских кухнях.
Эписодий Пятнадцатый
В 1971 году на стажировку в Ленинград приехала американская студентка-славистка Кэрол Аншютц.
Белые ночи, Эрмитаж, уникальная архитектура Северной столицы не могли не восхитить юную Кэрол. Опять же, не для кого не было секретом, что знакомство с экзотикой поэтического Ленинградского андеграуда было непременным условием постижения русского языка, русской литературы, а также загадочной русской души в целом. Следовательно, вполне закономерно, что на одном из «квартирников», где в «угрюмой» питерской коммуналке собирались филологи, поэты, переводчики и музыканты, Кэрол познакомилась с Иосифом.