На следующий день восставшие сумели прорваться в Антонию и в ходе развернувшегося уже внутри самой крепости сражения перебили весь римский гарнизон. Теперь для полной победы им оставалось овладеть дворцом Ирода, но тот для того и строил крепость, чтобы она выдержала длительную осаду в случае мятежа недовольных его царствованием, а таких, как известно, хватало.
В течение двух дней мятежники раз за разом пытались атаковать дворец, но каждый раз отступали под градом стрел его защитников, неся огромные потери. Осадных орудий у них не было, так что пробить стены они не могли; подобраться к ним поближе и сделать подкоп — тоже, из-за тех же лучников.
И тут в Иерусалим явился Менахем бен Иегуда. Завоеватель Масады въехал в город в наброшенном на доспехи пурпуровом плаще, не оставлявшем сомнений в том, что он видит себя будущим царем Иудеи. В голове Менахема мгновенно созрел оригинальный план взятия крепости. Он предложил вести подкоп издалека — с места, до которого не долетают стрелы. Осаждавшие подвели такой подкоп к одной из башен, укрепили получившийся тоннель деревянными подпорками, а затем подожгли их. Как только горящие подпорки рухнули, вместе с ними рухнула и башня. Но римляне, как выяснилось, уже разгадали замысел мятежников и успели соорудить вторую стену, чем немало поразили своих противников.
Тем мне менее защитникам дворца стало ясно, что дальнейшее сопротивление безнадежно. Находившиеся в составе римского гарнизона самаритяне и местные греки направили к осаждавшим парламентариев с просьбой предоставить им свободный выход в обмен на сдачу оружия. И Менахем дал на это добро. Римские солдаты беспрепятственно покинули крепость, а затем и город. Однако несколько сотен оставшихся за ее стенами солдат во главе с офицером Метилием, будучи урожденными римлянами, посчитали такую сдачу позором для римского оружия и укрылись в трех башнях дворца — Гиппикусе, Фазаиле и Мариамне. Тем временем воины Менахема, ворвавшись во дворец, стали безжалостно убивать находившихся там сторонников римлян. Тех, кто пытался спрятаться, находили и приканчивали на месте. Среди убитых оказался и первосвященник Ханания, пытавшийся с братом укрыться в водостоке. То самый Ханания, который в свое время умолил прокуратора Феликса выкупить из плена своего сына Эльазара, ставшего одним из предводителей его убийц…
Пока римляне сидели в осаде в башнях, Менахем явился в Храм в окружении своих бойцов во все той же пурпурной мантии и предъявил претензии на власть над Иерусалимом, а значит и над всей страной. Причем он явился в Храм, будучи при оружии, что было грубейшим нарушением Закона. Это повергло в шок Эльазара и его приближенных.
Как объяснял сам Иосиф, дело было не в том, что Эльазар увидел в Менахеме нового диктатора, желающего узурпировать власть вместо римлян, а в том, что сам Эльазар видел себя вследствие своего знатного происхождения куда более подходящим на эту роль. А так как Храм был «его территорией» (вспомним, что он был еще и начальником храмовой стражи), то ему не стоило большого труда натравить собравшийся там народ на Менахема и его приверженцев.
Под градом камней Менахем и его люди вынуждены были бежать из Храма. А как только они оказались на улице, где можно было применять оружие, их начали убивать.
«Манаим с его людьми держались некоторое время, но, увидев, что весь народ восстал против них, каждый бросился бежать, куда мог. Те, которых удалось поймать, были убиты, другие, пытавшиеся укрыться, подверглись преследованию; только немногие спаслись бегством в Масаду, в том числе был и Элеазар, сын Иаира, близкий родственник Манаима, сделавшийся потом тираном в Масаде. Сам Манаим, бежавший в так называемую Офлу и трусливо спрятавшийся там, был вытащен оттуда и после многих мучений лишен жизни; той же участи подверглись его военачальники, а также Авесалом, бывший худшим орудием его тирании» (ИВ, 2:17:9), — сообщает Флавий.
Тем временем римляне поняли, что дольше находиться в осаде они не могут, и предложили капитуляцию на тех же условиях, что до этого их товарищи по оружию: они прекращают сопротивление и разоружаются в обмен на право покинуть город. Эльазар принял эти условия, но, как только римляне сложили оружие, отдал указание их всех перерезать. В живых был оставлен только Метилий, вымоливший себе жизнь в обмен на обещание перейти в иудаизм и сделать обрезание. Если, конечно, Иосиф не придумал эту историю, чтобы подготовить оправдание поступку, который ему самому еще предстояло совершить.
С его же точки зрения, самое страшное заключалось в том, что эта резня римлян была учинена в субботу — в день, когда евреям запрещается без крайней нужды браться за оружие, а в данном случае такой нужды не было.
Сбывались слова, сказанные Агриппой в речи на площади: «Если же, наоборот, во время войны вы сами будете нарушать отцовские законы, то я не понимаю, из-за чего вам еще воевать…»
Вскоре сбылось и другое предвидение царя: как только весть о случившемся в Иерусалиме докатилась до Кейсарии, в городе начался еврейский погром, и, по словам Иосифа, за час (видимо, эти слова не надо понимать буквально) было убито 20 тысяч человек. Тех же евреев, которые пытались бежать из города, по приказу Флора ловили, обращали в рабов и отправляли на галеры.
Резня, устроенная в Кейсарии, побудила многих евреев примкнуть к бандам разбойников, которые, превратившись в мощные боевые отряды, стали нападать на греков, живущих в окрестных городах, дойдя на юге до Газы, а на севере до современного Акко. В ответ греки начали массовые убийства евреев в городах Сирии, и счет жертв погромов и грабежей пошел на десятки, а затем на сотни тысяч. По свидетельству Иосифа, зверскую жестокость проявляли обе стороны, причем погромщики нередко уже не разбирались, где свои, где чужие: «Вся Сирия была в страшном волнении; каждый отдельный город разделился на два враждебных лагеря, каждая часть искала спасения в гибели другой. Дни проходили в кровопролитиях, а ночи страх делал еще ужаснее, чем дни. Там, где кончали с иудеями, начинали бояться друзей иудейства… Жадность к легкой наживе толкала на убийства самых благонамеренных людей из обеих партий, потому что имущество убитых разграблялось без всякого стеснения — его присваивали, точно добычу, доставшуюся на войне. Кто больше награбил, тот восхвалялся как победитель наибольшего числа врагов. Города были переполнены непогребенными трупами, старцы валялись распростертыми возле бессловесных детей, тела умерщвленных женщин оставлялись обнаженными, с непокрытыми срамными частями. Вся провинция была полна ужасов; но страшнее всех совершавшихся злодейств были опасения за те потрясения, которые грозили еще всей стране» (ИВ, 2:18:2).
Еврейские погромы происходили и на территории царства Агриппы, который уехал к губернатору Цестию Галлу, оставив бразды правления в руках своего друга Вара, а тот стал беспощадно расправляться с еврейскими мятежниками. Далее погромы докатились до Александрии, где всегда существовала напряженность между евреями и греками. При попустительстве губернатора Тиберия Александра здесь было убито свыше 50 тысяч человек: еврейские кварталы были буквально усеяны трупами, которых некому было хоронить, так как кого-либо в живых там не осталось.
В начале осени 66 года Цестий Галл решил, что пришло время для широкомасштабной карательной операции и подавления еврейского бунта. Он выступил из Антиохии, собрав под своим командованием 12-й легион, к которому присоединил две тысячи солдат из других легионов, шесть когорт пехоты и четыре конных отряда. К этим силам были присоединены две тысячи всадников и три тысячи пехоты царя Коммагены Антиоха, две тысячи пехоты и две тысячи всадников Агриппы, три тысячи пехотинцев и сто всадников царя Соема. Подойдя к Птолемаиде, Цестий увеличил эту и без того огромную армию вспомогательными отрядами и в сопровождении Агриппы, игравшего роль проводника и снабженца, вошел на территорию Галилеи.
Жители первого вставшего на его пути небольшого пограничного города Хавулона при его приближении бежали в горы, оставив всё свое имущество на разграбление. Жители Иоппии-Яффо, до которых Галл добрался по морю, бежать не успели и были убиты римскими солдатами все до единого.
На усмирение Галилеи Галл направил командира 12-го легиона с частью этого подразделения, которую он считал достаточной для усмирения области. Но жители столицы Галилеи Сепфориса (Ципори) сами открыли ему ворота и проявили такое дружелюбие, что Галл не стал трогать тамошнее население, после чего примеру этого города последовали и все остальные. Затем он провел несколько карательных операций против местных разбойников и, увидев, что в области царит спокойствие, направился со своим корпусом в Кейсарию.
Цестий Галл тем временем медленно, но верно продвигался к Иерусалиму, сжигая все попадавшиеся ему по пути города. Тех из их жителей, которые не успели убежать при приближении римлян, убивали. Когда армия Галла оказалась в 10 километрах от Иерусалима, было решено прервать отмечавшийся в эти дни Праздник Кущей (Суккот) и даже святую субботу и начать готовиться к войне. Группа еврейских бойцов совершила дерзкую вылазку в лагерь римлян, в результате которой 515 римлян было убито, в то время как потери евреев составили 22 человека.
В это же время атаман разбойников Симон (Шимон) бар Гиора, которого евреи долгое время отказывались даже пускать в Иерусалим, напал с тыла на римлян, отнял у них множество нагруженных продовольствием вьючных животных и вступил с ними в город. С этого момента он был признан и вскоре стал одним из руководителей восстания.
Однако в самом Иерусалиме всё больше жителей склонялись к тому, что дело зашло слишком далеко и надо бы как-то задобрить римлян и остановить их от разрушения и разграбления города. Узнав об этих настроениях, Агриппа послал двух своих приближенных в качестве послов, которые должны были пообещать полную амнистию от римлян, если горожане сложат оружие. Но послы были задержаны одним из отрядов мятежников, и один из них был убит, а второй, будучи ранен, чудом успел бежать.