Не забывает Иосиф упомянуть и о своих военных победах над римлянами, которые время от времени пытались совершать вылазки на территорию Галилеи.
Как раз в те самые дни восстала Гамла, находившаяся до того под властью наместника Агриппы юдофоба и интригана Вара. Сменивший Вара Эква Модия направился к городу и, не сумев взять его штурмом, начал осаду. Один из офицеров Эква Модии, Эбутий, узнав, что Иосиф с частью своей армии находится на границе Галилеи в деревне Симония, решил внезапно напасть на него ночью с сотней всадников и двумястами пехотинцами. Однако Иосиф своевременно получил донесение разведчиков о приближении римлян, вышел навстречу Эбутию с десятикратно превосходящим его по численности отрядом и выстроил своих воинов по склонам.
В сложившейся ситуации Эбутий попытался выманить пеших евреев на равнину, чтобы использовать свою конницу, но Иосиф не поддался на эту уловку, и в результате Эбутий с позором бежал, оставив на поле боя трех своих солдат, а Иосиф преследовал его почти до расположенного в районе Птолемаиды принадлежащего принцессе Беренике городка Бесара. Здесь он напал на зернохранилище и на ослах и верблюдах вывез все имевшиеся в городе запасы зерна.
Эбутий, под охраной которого была эта территория, так и не решился вступить в бой с 2500 воинами Иосифа, так что груженный зерном караван беспрепятственно добрался до Галилеи.
Еще одну победу Иосиф одержал над стоявшим со своей конницей в Скифополе римским офицером Неаполитаном, грабившим деревни близ Тверии. О численности отряда Неаполитана не сообщается, но хотя он и был полностью конным, ясно, что пехота Иосифа имела и здесь огромное численное преимущество, так что говорить в обоих этих случаях о каком-то полководческом таланте Иосифа явно не приходится.
Однако он рассказывает о своих столкновениях с Эбутием и Неаполитаном прежде всего для того, чтобы доказать успешность своей деятельности в Галилее не только в качестве администратора, но и в роли полицмейстера и главнокомандующего. Именно это, по его мнению, и возбуждало зависть и злобу Иоанна Гисхальского, который, если поверить Иосифу, только и искал новый повод для его смещения с поста или вынашивал новые планы его убийства.
Вслед за этим произошло еще одно событие, едва не стоившее Иосифу жизни.
Управляющий делами Агриппы и Вереники эллинизированный еврей Птолемей[37] решил, что пришло время бежать из Галилеи к римлянам, и под защитой небольшого отряда отправился в Кейсарию. Но по дороге на него напали те самые разбойники из деревни Дабаритта, которым платил Иосиф. Милостиво дав возможность самому Птолемею бежать, они захватили его багаж и, гордясь своим «подвигом», доставили захваченные 600 золотых слитков, множество серебряных бокалов, массу дорогих тканей и другие ценности Иосифу.
Бандиты явно ждали одобрения своих действий комендантом и того, что он разделит с ними добычу, пусть даже возьмет себе львиную долю. Но вместо этого Иосиф начал объяснять, что грабить и воровать нехорошо, что Тора в равной степени запрещает подобные действия по отношению к любому человеку, даже нееврею, а тут речь шла об их соплеменнике. После такой длинной нотации Иосиф велел отослать всю добычу в свою резиденцию в Тарихеи и объявил, что при случае вернет награбленное законному хозяину.
Это решение привело разбойников в ярость, и они увидели в этом еще одно доказательство того, что Иосиф «спелся» с римлянами и защищает прежде всего их интересы в ущерб интересам народа — ведь в противном случае он сам бы всячески препятствовал вывозу ценностей из Галилеи на подвластную врагу территорию.
Сначала они поделились своим возмущением в родной деревне, потом — в близлежащем городе, а затем весть о поступке коменданта докатилась и до других городов, и огромная толпа во главе с председателем городского совета Тверии Иисусом бен Сафия и Иоанном Гисхальским направилась в Тарихею. Здесь к ней присоединились местные жители, и в результате на городском ипподроме собралось около 40 тысяч человек.
Выступавшие перед собравшимися ораторы один из другим обвиняли Иосифа в предательстве. Дальше всех пошел Иисус бен Сафия. Взяв в руки свиток Торы Иисус заявил: «Граждане! Если вы не возненавидите Иосифа за то, что он хочет предать вашу отчизну врагу, то вы должны ненавидеть его за то, что он — враг святой Торы и открыто нарушает ее заветы!»
Толпа в ответ взорвалась возмущенными криками, требуя предать коменданта смертной казни через сожжение. На волне этих настроений Иисус во главе небольшого отряда солдат и потянувшейся за ними толпы направился к резиденции Иосифа, который в это время спал сном праведника, оставшись практически без охраны, — почти все его телохранители примкнули к толпе и находились вместе с ней на ипподроме. О том, что произошло дальше, версии самого Иосифа расходятся, хотя в главном, безусловно, совпадают.
Если верить «Иудейской войне», четыре телохранителя все же сохранили ему верность. Разбудив патрона, они стали советовать ему бежать — и к этому времени толпа уже подожгла дом. Однако Иосиф, не испугавшись многочисленных врагов, вышел к толпе в разорванных черных одеждах, посыпал пеплом голову, повесил меч за спину и, закинув руки назад, попросил дать ему слово…
Согласно «Жизнеописанию», поджога дома не было, но верность Иосифу сохранил только один телохранитель по имени Симон. Видя за окнами разъяренную толпу, он предложил своему патрону в создавшейся ситуации как можно достойнее уйти из жизни — подобно царю Саулу, упасть на подставленный им меч и совершить самоубийство. Однако Иосиф отказался от столь «заманчивого» предложения, оделся в черные одежды, спрятал под одежду меч и, выйдя из дома через заднюю дверь, направился окольным путем на ипподром, где все еще находилось множество народа. Здесь он попросил дать ему возможность сначала разъяснить свои действия, а затем уже предать его смерти, если они сочтут это справедливым.
Всем своим видом и каждым словом Иосиф продуманно взывал к сочувствию толпы — и это сработало.
Согласно «Иудейской войне», его речь перед возмущенными жителями Галилеи звучала так:
«Эти сокровища я не имел в виду ни послать к Агриппе, ни присвоить себе, ибо никогда я не буду считать своим другом нашего противника или личной выгодой то, что вредит нашим общим интересам. Но я видел, что ваш город, о граждане Тарихеи, в высшей степени нуждается в защите и не имеет никаких запасных денег для сооружения его стен — вот почему я решил из боязни перед тивериадцами и другими городами, претендующими на эту добычу, сохранить втайне этот клад для того, чтобы на эти средства выстроить вам стену. Если вы этого не одобряете, то я прикажу принести сюда добытое добро и отдам его на разграбление; если же я имел в виду вашу пользу, то казните вашего благодетеля!»
Сказав это, Иосиф разрыдался и упал на землю, давая понять, что теперь собравшиеся на ипподроме могут сделать с ним всё, что пожелают. Если это было искусной актерской игрой, то Иосиф был поистине гениальным актером, а его хладнокровию можно только позавидовать — он и в самом деле находился в руках толпы и, как поверженный римский гладиатор на арене, целиком зависел от ее настроения.
Но, думается, в тот момент, глядя в лицо смерти, он был предельно искренен. И слезы его тоже были искренними — он плакал прежде всего о себе, твердо уверенный, что расплачивается за свою правоту и верность Богу, которому ненавистны воровство и грабеж. Да, он солгал, когда заявил, что намерен пустить взятые грабежом ценности на строительство стен Тарихеи, но это была для него ложь не только во спасение, но и во имя справедливости. К тому же он и в самом деле собирался обнести Тарихею стенами, уже изыскал на это средства, так что в главном он сказал правду.
И сцена рыдающего наместника Галилеи, полномочного представителя иерусалимского Синедриона, похоже, произвела на собравшихся должное впечатление — как и его речь. Эта речь была встречена криками поддержки и одобрения; настроение толпы в мгновение переменилось. Особенно оставшихся на ипподроме и составлявших, по-видимому, большинство толпы жителей Тарихеи, об интересах которых он, оказывается, думал в первую очередь. К тому же тарихейцы, как уже говорилось, и прежде симпатизировали Иосифу — хотя бы за то, что он избрал в качестве своей ставки именно их городок, почти все жители которого были простолюдинами и жили рыбацким промыслом.
Здесь надо, видимо, ненадолго остановиться и сказать, что мы не знаем, где именно находилась эта самая Тарихея (или Тарихеи). Из произведений Иосифа ясно, что она располагалась всего в 6–7 километрах от Тверии и так же, как и Тверия, стояла на самом берегу Кинерета, так что из одного города в другой можно было легко дойти пешком или доплыть на лодке. Многие исследователи вслед за американским археологом и библеистом Уильямом Ф. Олбрайтом отождествляют Тарихею с Магдалой — той самой, из которой была евангельская Мария Магдалина. Однако есть и исследователи, которые указывают, что Тарихея, о которой говорит Иосиф, располагалась к югу, а не к северу от Тверии и была в итоге до основания разрушена римлянами.
Но вернемся к событиям на тарихейском ипподроме. Не успел Иосиф закончить столь впечатлившую народ речь, не успел он отрыдать до конца, как на беговой дорожке снова появились Иисус бен Сафия и Иоанн Гисхальский со своими соратниками — они вернулись, убедившись, что Иосифа в его доме нет.
Тот при виде своих врагов произнес еще одну речь, и, почувствовав резкую перемену в настроении толпы, которая вот-вот могла повернуться против них самих, Иисус и Иоанн отказались от планов немедленной расправы с Иосифом и ретировались.
Впрочем, как выяснилось, ненадолго — через пару часов, по версии «Иудейской войны», две тысячи, а по «Жизнеописанию», шестьсот вооруженных людей снова собрались у его дома и стали требовать от Иосифа «выйти и поговорить», угрожая в противном случае поджечь дом.