Иосиф разбил свой лагерь в нескольких километрах от римского. Началось затяжное противостояние, в ходе которого евреи и римляне не раз выходили друг против друга, но дальше обстрелов из пращей и луков дело так и не дошло.
По признанию самого Иосифа, его уход с армией в сторону Птолемаиды был лишь отвлекающим маневром — чтобы не сталкиваться до времени с прибывшей в Галилею комиссией. Так что не исключено, что это не Плацид спровоцировал его на небольшую позиционную войну, а он Плацида.
Во втором часу ночи, когда Иосиф с друзьями и знатными жителями Галилеи возлежал за обильной трапезой, явно не отказывая себе в выпивке, ему доложили, что прибыл какой-то всадник и требует допустить его к коменданту, так как он должен передать присланное тому письмо из рук в руки. Иосиф велел впустить курьера, и, тот, войдя, не только не поклонился, но даже не произнес требуемых правилами приличия слов приветствия, а лишь протянул письмо и сказал: «Это послали тебе прибывшие из Иерусалима. Напиши ответ немедленно, так как я спешу».
Находившиеся в зале на миг онемели от такой откровенной дерзости: всем своим видом курьер показывал, что не признаёт полномочий Иосифа и не собирается оказывать ему какие-либо знаки почтения как наместнику Галилеи. Присмотревшись, Иосиф вспомнил, где он мог видеть этого молодого воина: тот какое-то время служил у царя Агриппы. Разумеется, он был взбешен хамством этого юнца, но внешне сохранил хладнокровие и даже пригласил его сесть и разделить с ними трапезу, чем еще больше удивил своих гостей.
Курьер наотрез отказался принять приглашение и остался стоять посреди залы. Иосиф же вернулся на свое ложе и какое-то время, не распечатывая письма, продолжал беседовать с друзьями.
Наконец, он поднялся, сказал, что время позднее и всем пора спать, но когда гости стали расходиться, попросил четырех самых близких друзей остаться, а слуге велел подать новые кувшины с вином. Отдавая это распоряжение, он повернулся к почтальону спиной, быстро распечатал письмо и пробежал по нему глазами.
«Ионаф и вместе с другими иерусалимцами (прибыли, чтобы сказать) Иосифу: мир! — говорилось в письме. — Почтенные граждане Иерусалима услышали, что Иоанн из Гуш-Халав многократно досаждал тебе, а потому послали нас потребовать от него, чтобы в будущем он слушался твоих указаний. Поэтому мы хотим посоветоваться с тобой о совместных действиях и приглашаем тебя явиться к нам с небольшой свитой, поскольку деревня, в которой мы находимся, не способна прокормить много людей».
Иосиф усмехнулся: не нужно было долго думать, чтобы понять: это ловушка. Стоит ему сделать то, о чем его просят, и в лучшем случае сразу после прибытия на встречу он будет арестован и в кандалах отправлен в Иерусалим. В худшем его убьют на месте, без суда, а потом скажут, что это было сделано, когда он стал оказывать сопротивление. Он знал это абсолютно точно, так как и сам уже не раз пользовался подобным приемом.
Наспех заклеив печать так, чтобы курьер не понял, что он уже прочитал письмо, Иосиф поблагодарил того за службу и велел дать ему двадцать драхм на дорогу — целое состояние: примерно месячное жалованье легионера. Увидев, как блеснули при упоминании о драхмах глаза юноши, он понял, что тот жаден до денег, а значит ловить его надо именно на эту наживку. Заметим, что это был далеко не первый раз, когда Иосиф проявил себя в качестве знатока человеческой психологии и умелого манипулятора людьми.
— Если ты согласишься выпить с нами, то получишь еще по одной драхме за каждую выпитую чашу, — сказал он, и курьер в ответ с радостью согласился, подсел за стол и начал осушать одну чашу за другой.
Иосиф не называет национальности курьера, но, вероятнее всего, тот был сирийским греком, а не евреем. Дело в том, что и греки, и римляне употребляли вино в больших количествах, но при этом обильно разбавляли его водой, снижая крепость до 4–5 градусов, а иногда и меньше. Вино, разбавленное до 8–9 градусов, считалось крепким. Евреи же чаще всего пили вино неразбавленным, причем крепость вина была даже несколько выше, чем у современных вин — порядка 16–18 градусов. Поэтому, подливая курьеру одну чашу за другой, Иосиф знал, что тот просто не понимает, какое количество алкоголя вливает в себя. Наконец, посланный опьянел настолько, что стал видеть в Иосифе близкого друга и рассказал ему то, о чем Иосиф и сам догадался: как только он появится перед членами комиссии, на него набросятся со всех сторон и убьют.
Убедившись в справедливости своих подозрений, Иосиф сел за стол и написал следующий ответ: «Иосиф Ионафу и его людям: мир вам! Я радуюсь, узнав, что вы прибыли в Галилею в добром здравии, а особенно потому, что смогу, передав вам управление здешними делами, отправиться на родину — ибо я давно уже хотел это сделать. Итак, следовало бы мне прибыть к вам не то что в Ксалот, но и дальше, и без просьбы. Однако прошу извинить меня, что не могу этого сделать. Ибо я стерегу в Хаболоне Плацида, который задумал вторгнуться в Галилею. Итак, приходите вы ко мне, прочтя это письмо. Будьте здоровы» (ЖО, 44:226–227).
Запечатав письмо, он вручил его молодому воину и отправил вместе с ним 30 знатных галилеян, к каждому из которых приставил телохранителя, с наказом приветствовать высоких гостей из Иерусалима, но ни о чем с ними не говорить. Через какое-то время ему был доставлен ответ, в котором говорилось буквально следующее: «Ионаф и его спутники Иосифу: мир тебе. Мы предписываем тебе на третий день явиться к нам без гоплитов в селение Габаро, чтобы мы выслушали обвинения, которые ты имеешь против Иоанна» (ЖО, 45:229).
Итак, маска была сброшена: это был уже прямой приказ, и для того, чтобы отдать его, у комиссии должны были быть соответствующие полномочия. Разумеется, ни на какую встречу Иосиф не торопился, но отдал указание своим людям пристально следить за всеми перемещениями членов комиссии и соответствующим образом настраивать местных жителей всюду, где те только могут появиться.
Поэтому когда иерусалимская делегация прибыла в большую, богатую и хорошо укрепленную деревню Яфу, местные жители стали кричать, что у них хороший стратег, которого они всячески поддерживают, а незваным гостям лучше поскорее убраться не только из их деревни, но и вообще из Галилеи. Ионафа и его людей эти крики выводили из себя, но взяться за мечи они не решились. Вместо этого они последовали в другую деревню, затем в третью и четвертую, но всюду их ждал такой же прием. Так они пришли в Сепфорис, где их встретили более или менее радушно. Но, как уже говорилось, будучи проримски настроенными, жители этого города желали иметь дело с посланцами из Иерусалима и с Иоанном еще меньше, чем с Иосифом, а потому отказались говорить о последнем ни плохого, ни хорошего. Таким образом, выходило, что Иоанн в своем письме Синедриону лгал, по меньшей мере, в том, что галилеяне ненавидят Иосифа как тирана — все свидетельствовало о том, что, напротив, он очень любим местным населением.
Когда члены комиссии со свитой добрались до деревни Асохис и местные жители снова стали проклинать их и славить Иосифа, Ионаф, решив (отчасти, видимо, справедливо), что речь идет о хорошо проплаченном фарсе, велел сопровождавшей его страже избить наиболее активных участников демонстрации палками.
Из Асохиса иерусалимцы направились в Габару, где их встретил Иоанн Гисхальский со своим войском. Когда Иосифу донесли об этом, он понял, что воевать с комиссией все же придется и, оставив в лагере на границе небольшой гарнизон, прибыл с большей частью армии в Йодфату, расположенную всего в 8 километрах от Габары.
Вскоре после прибытия он направил своим противникам следующее письмо: «Если вы хотите, чтобы я непременно пришел к вам, то в Галилее двести четыре города и селения: я приду в какой хотите из них, кроме Габары и Гисхалы — ибо первая родина Иоанна, вторая же ему друг и союзник» (ЖО, 45:235).
Ионаф, Хнания Иозар, Симон и Иоанн решили на это послание уже не отвечать, а вместо этого созвали совещание, с тем чтобы решить, что делать дальше.
Иоанн заявил, что демонстрируемая Иосифу поддержка населения — не что иное, как устроенный им же спектакль, и он в каждом населенном пункте знает немало тех, кто пылает ненавистью к коменданту. Следовательно, надо написать им, чтобы они, во-первых, готовились присоединиться к восстанию против Иосифа, а во-вторых, отослали в Иерусалим письма с требованием объявить Иосифа «врагом народа», ну, а после того, как Синедрион это сделает, никто больше сына Маттитьягу поддерживать не решится.
Предложение было утверждено, а около девяти вечера к Иосифу перебежал некий Захи, один из участников этого тайного совещания, и сообщил о принятом там решении.
Иосиф, не медля, приказал расставить посты на всех дорогах и арестовывать любого, у кого будет найдено какое-либо письмо, заковывать его в колодки и охранять, а письма доставлять ему. Одновременно он отправился в Габару, велев собрать возле нее побольше своих сторонников, владеющих оружием.
Снова собралась огромная толпа, снова Иосиф произнес страстную речь, и снова собравшиеся стали громко выражать ему поддержку, «называя благодетелем и спасителем». И вновь Иосиф, поблагодарив, призвал ополчение проявлять сдержанность — просто стоять лагерем на равнине и ждать его дальнейших приказов, а он тем временем попытается уладить дело без пролития братской крови.
И вновь Иосифа трудно заподозрить в лицемерии: допустить, чтобы что-либо случилось с послами, он не мог. Ему было крайне важно, чтобы те вернулись в Иерусалим целыми и невредимыми, а желательно, чтобы еще и обвинили во лжи и в своих бедах Иоанна Гисхальского.
В тот же день, когда Иосиф устроил смотр своим силам, он получил донесения о том, что его солдаты перехватили нескольких курьеров, пытавшихся доставить послания от его противников в Иерусалим. Письма эти, по его словам, «были полны лжи и ругательств». Теперь он с чистой совестью двинул свою армию на Габару, в которой в полном составе находились иерусалимская делегация, а также Иоанн Гисхальский с небольшой группой своих людей.