Ночью Симон бар Гиора отступил к себе в Наин, но вскоре снова появился с еще более сильным войском возле Иродиона — крепости, построенной Иродом Великим внутри горы и считавшейся практически неприступной. Стоя у Иродиона, Симон бар Гиора направил в крепость своего приближенного Элиазара, чтобы тот повел переговоры о сдаче. Однако, услышав столь унизительное предложение, защитники крепости кинулись на парламентария с обнаженными мечами, и тот, убегая, бросился со стены и разбился насмерть.
Идумеи тем временем решили выяснить, какова реальная численность войска бар Гиоры, насколько хорошо оно вооружено, выставляются ли в нем на ночь караулы и т. д., и направили в разведку некого Иакова, добровольно вызвавшегося на эту роль. Но, судя по всему, Иаков изначально в душе симпатизировал Симону, а потому прямо явился к нему и пообещал всяческое содействие в покорении Идумеи. Бывший, видимо, неплохим психологом и отличным манипулятором, бар Гиора тепло принял предателя и пообещал сделать его вождем идумеев в случае, если он одержит над ними победу.
Поэтому, вернувшись, Иаков значительно преувеличил силы бар Гиоры, а когда дело дошло до боя, первым бросился бежать и увлек за собой всю армию. Так, практически без кровопролития, бар Гиора покорил идумеев, а затем внезапным маршем взял Хеврон — город, где покоятся праотцы и праматери еврейского народа, первую столицу царя Давида. Теперь он начал опустошать всю Идумею и Иудею из Хеврона. Его армия насчитывала уже 40 тысяч воинов, и их надо было чем-то кормить.
«Подобно тому, как туча саранчи обнажает целые леса от листьев, так войско Симона оставляло позади себя полнейшую пустыню, сжигая одно, ломая другое, уничтожая все растущее на земле или растаптыванием, или вытравливанием и делая своим походом возделанную землю обнаженнее пустыни. Словом, в опустошенных местностях не осталось ни малейшего признака обитаемости» (ИВ, 4:9:7) — так характеризует Иосиф действия Симона бар Гиоры.
Все это самым непосредственным образом затрагивало интересы снабжения Иерусалима. Не решившись на открытую схватку с Симоном, зелоты устроили засаду и захватили в плен его жену (или одну из жен) с многочисленной свитой. При этом зелоты рассчитывали, что в обмен на освобождение жены Симон будет готов сложить оружие. Но не тут-то было. Вместо этого Симон бар Гиора осадил столицу и стал убивать почти каждого, кто выходил за ее стены. Лишь немногих он оставлял в живых, ограничиваясь тем, что отрубал им руки и приказывал по возвращении в город передать следующее: «Симон клянется Богом, что если ему немедленно не выдадут жену, он начнет штурм, а затем накажет всех жителей города, невзирая на возраст и пол и не разбирая между правым и виноватым».
Получив жену, Симон на какое-то время вернулся в Идумею и так прижал местных жителей, что многие из них бежали в Иерусалим. Но настал день — и Симон появился под стенами Иерусалима.
Между тем, в городе продолжали твориться страшные вещи — в основном руками солдат Иоанна Гисхальского. Рассказ Иосифа об этом выглядит следующим образом: «Симон же, спасши свою жену из рук зелотов, возвратился в пощаженную им еще часть Иудеи и так стеснил народ со всех сторон, что многие бежали в Иерусалим. Но он погнался за ними и туда, еще раз атаковал стену и всех приходивших с полей рабочих, которых только мог поймать, убивал. Из внешних врагов Симон был для народа страшнее римлян, а зелоты внутри города были ему страшнее их обоих. Между тем безнравственность и разнузданность уничтожили также дисциплину в рядах галилейского войска. Ибо после того как Иоанн был возведен последним на вершину могущества, он, в свою очередь, в благодарность за полученную от войска власть предоставил ему делать все, что заблагорассудится. Тогда разбойничья жадность солдат сделалась ненасытной: дома богатых обыскивались; убийства мужчин и оскорбления женщин служили им утехой. Обагренные еще кровью, они пожирали награбленное и из одного пресыщения бесстыдно предавались женским страстям, завивая себе волосы, одевая женское платье, натирая себя пахучим маслом и для красоты расписывали себе глаза. Но не только в наряде и уборе подражали они женщинам, но и в своих страстях, и в избытке сладострастия измышляли противоестественные похоти. Они бесчинствовали в городе, как в непотребном доме, оскверняя его самыми гнусными делами. Женщины на вид — они убивали кулаками; шагая изящной, короткой походкой, они вдруг превращались в нападающих воинов; из-под пестрых верхних платьев они вынимали кинжалы и пронизывали каждого, становившегося им на пути. Если кто бежал от Иоанна, то его ожидал еще более кровожадный Симон; кто спасался от тирана внутри города, тот делался жертвой тирана, стоявшего вне города, так что желавшим перейти к римлянам был отрезан всякий путь» (ИВ, 4:9:10).
Вряд ли воины Иоанна предавались в массовом порядке мужеложству: судя по всему, женская одежда и косметика были нужны им либо для развлечения, либо для маскировки, обеспечивавшей внезапность нападения на очередную жертву. Но единственной силой, которая могла обуздать этот террор, с точки зрения иерусалимцев, был Симон бар Гиора, и потому к нему было решено направить делегацию во главе с бывшим первосвященником Матфием с просьбой войти в город. И Симон милостиво согласился, войдя в открытые перед ним ворота Иерусалима «как спаситель и покровитель». А войдя, сразу же предъявил претензии на верховную власть в городе.
Грабить жителей было к тому времени бессмысленно, и воины бар Гиоры решили руководствоваться принципом «грабь награбленное», то есть отбирать имущество у воинов Иоанна Гисхальского и зелотов. Все это неминуемо привело к вооруженным столкновениям, а затем и к самым настоящим боям, в ходе которых воины бар Гиоры загнали своих противников в Храм. Но тут-то они и оказались в крайне невыгодной позиции: с высоты Храма и построенных Иоанном вокруг него четырех новых башен было легко обстреливать нападавших из луков и катапульт, в то время как достать снизу защитников было крайне нелегко. Понеся большие потери, Симон бар Гиора был вынужден отступить, и с этого времени в городе установилось определенное равновесие: Храм оказался в руках зелотов и Иоанна Гисхальского, а остальной город — под властью Симона бар Гиоры и его армии. При этом время от времени засевшие в Храме продолжали со стен и из башен забрасывать своих противников камнями из катапульт или стрелами из стрелометательных машин, принуждая их нести всё новые потери.
Между тем, римляне, как уже было сказано, не прекратили войну вовсе, а вели ее на «медленном огне», совершая периодические вылазки и один за другим захватывая города и деревни Иудеи, всё еще сохранявшие независимость. Рассчитывать на помощь из Иерусалима их жителям не приходилось — там были заняты сведением счетов друг с другом.
Кольцо вокруг Иерусалима медленно, но верно сжималось, и к осени 69 года фактически сомкнулось.
Глава 3. Вперед, на Иерусалим!
В начале 70 года, то есть в то самое время, когда Веспасиан вступил в Рим и начал заниматься наведением порядка в городе и империи, его сын Тит приблизился вплотную к Иерусалиму вместе со своей поистине огромной армией.
«В Иудее его ждали пятый, десятый и пятнадцатый легионы, состоявшие из солдат, давно уже служивших под командованием Веспасиана. Тит присоединил к ним находившийся дотоле в Сирии двенадцатый легион и выведенные из Александрии двадцать второй и третий. Кроме того, за армией Тита следовали двадцать когорт союзников, восемь конных отрядов, армии царей Агриппы и Сохема, вспомогательные войска царя Антиоха, значительные силы арабов, особенно опасных для иудеев, так как эти два народа питали друг к другу ненависть, обычную между соседями, а также множество людей, на свой страх и риск приехавших из Италии в надежде добиться благосклонности принцепса, до сих пор еще не дарившего никого особым расположением. Во главе всех этих войск, шедших походными колоннами, Тит вступил во вражеские пределы. Продвигаясь вперед, он тщательно разведывал окружающую местность, готовый предупредить любое нападение, и, наконец, разбил лагерь неподалеку от Иеросолимы», — сообщает Тацит в своей истории (V:1:2).
Таким образом, если первоначально армия Веспасиана, брошенная против всей Иудеи вместе с Галилеей, насчитывала 60 тысяч человек, то к Иерусалиму после присоединения к ней 12-го, 22-го и 3-го легионов, а также увеличения вспомогательных войск подошло не менее 80 тысяч. Никогда больше в истории римляне не воевали со столь большим войском, составлявшим более половины численности всей армии империи, включая как расквартированные части в Риме, так и подразделения, разбросанные по всем другим провинциям империи.
Сосредоточение на столь маленьком пятачке земли, вокруг одного города столь мощной военной силы еще раз показывает значение Иудейской войны для римлян. Можно, конечно, вслед за римскими историками повторить, что это было обусловлено тем, что Веспасиану была крайне важна блестящая победа сына над евреями, чтобы после возвращения в Рим никто не мог оспаривать его право на наследование престола. Однако пристрастность и несостоятельность такого объяснения очевидна.
Скорее дело обстояло как раз наоборот: Веспасиан понимал, что потерпи Тит поражение под Иерусалимом, и ему самому на троне не удержаться. Кроме того, никогда прежде римской армии не доводилось брать такой большой и хорошо укрепленный город. Даже Карфаген был значительно меньше: по разным оценкам, за стенами Иерусалима на тот момент находилось более 400 тысяч жителей, а некоторые исследователи считают, что и в полтора, а то и в два раза больше. Тацит, к примеру, называет цифру в 600 тысяч человек, Иосиф — около миллиона, но достоверность этих данных вызывает большие сомнения. Думается, что и цифра в 400 тысяч тоже завышена примерно на четверть.
Кроме того, за время кампании в Иудее евреи зарекомендовали себя отличными воинами, способными к проявлению военной смекалки. Именно поэтому, сознавая всю тяжесть и грандиозность стоявшей военной задачи, Веспасиан отдал под начало сына самую большую армию, какую только мог. Ему надо было обеспечить огромный численный перевес над противником, лишающий того даже минимальных шансов на победу. И нужно заметить, что такого перевеса он добился.