Баллисты могли запускать камни весом в 40 килограммов и больше; их ужасающий свист в воздухе был слышен сразу после запуска и по мере приближения невольно наводил ужас на иерусалимцев. Понятно, что, падая с огромной высоты, такие камни с легкостью проламывали крыши домов, а если попадали в толпу, то приводили к тяжелым потерям. Однако евреи, едва заметив летящий камень, тут же валились на землю, и потому потери среди них были минимальными. Чтобы усилить поражающую способность баллист, римляне стали окрашивать камни в темный цвет — так что евреям было трудно (особенно в ночное время) предугадать их траекторию и вовремя найти укрытие.
Как уже говорилось, боевые машины были и у евреев — еще те, которые были взяты в 66 году у армии Цестии Галла, но… защитники Иерусалима не умели толком ими пользоваться. Те же, кто научился, стреляли из них всё равно из рук вон плохо и не причиняли особого ущерба противнику.
Тем не менее евреи то и дело совершали стремительные вылазки за стены, каждая из которых приводила к потерям среди римлян и замедляла темпы их инженерных работ. И все же строительство валов и таранов неумолимо продвигалось — в этом состязании между «безумством храбрых» и хладнокровными действиями по всем правилам военной науки последняя явно побеждала.
Настал день — и сооружение трех таранов, способных достигать стен города, было завершено. Тит велел еще больше приблизить метательные машины к крепостной стене, чтобы не дать защитникам города помешать работе стенобитных машин.
В тот момент, когда три тарана одновременно с трех разных сторон ударили в стены и звуки этих ударов раскатились по городу, вселяя ужас в сердца всех его жителей, Симон бар Гиора и Иоанн Гисхальский поняли, что пришло время объединяться. Примирение между ними состоялось после того, как Симон пообещал бойцам Иоанна безопасность, если они выйдут вместе с его воинами защищать стены Иерусалима.
Рассказывая об этом, Иосиф на какое-то мгновение сбрасывает маску, и сам тон его повествования не оставляет сомнения, что при всей его личной ненависти к Иоанну в глубине души он страстно желал, чтобы Иерусалим устоял и римляне с позором отошли бы от его стен.
И ведь был момент, когда это показалось возможным: «Забыв всякую вражду и взаимные раздоры, они стояли теперь вместе, как один человек[51], заняли стену, бросали с нее массы пылающих головней на сооружения и поддерживали беспрерывную стрельбу против тех, которые заряжали стенобитные орудия. Люди посмелее бросались толпами вперед, срывали защитные кровли с машин и нападали на скрывавшихся под ними воинов большей частью победоносно, скорее всего по своей бешеной отваге, чем вследствие опытности. Но Тит ни на минуту не покидал рабочих: с обеих сторон машин он расставлял всадников и стрелков и при их помощи отражал поджигателей, прогонял стрелявших со стены и доставлял таранам возможность действовать беспрепятственно.
Стена, однако, не поддавалась ударам: один только таран пятнадцатого легиона отбил угол башни; но стена осталась нетронутой и не подверглась даже опасности, ибо башня далеко выдавалась вперед, а потому от ее повреждения не так легко могла пострадать стена» (ИВ, 5:6:4).
То, что стена выдержала первые удары таранов, вселило надежду в евреев, и они, чтобы усыпить бдительность римлян, устроили временное затишье. Поверив, что противник решил немного отдохнуть, римляне последовали его примеру, оставив у таранов и другой техники только караулы. Однако евреи внимательно наблюдали за этими маневрами римлян, и когда возле каждой из машин осталось лишь несколько десятков воинов, через какой-то тайный выход из Гиппиковой башни неожиданно появились у передовых римских позиций, сняли караулы и попытались поджечь всё, что римляне с таким трудом построили в последние дни.
Возле каждой из машин завязалась отчаянная схватка, и нападавшим в конце концов удалось поджечь многие из них. Еще немного — и они бы направились к римскому лагерю, но тут на их пути встал отряд александрийской пехоты Тиберия Александра, который сумел удержать позиции до подхода Тита с его конницей. Как мы уже не раз отмечали, евреи не умели эффективно воевать против кавалерии, а потому Тит без труда переломил ход сражения, и защитники Иерусалима начали отступать к родным стенам, неся тяжелые потери. В этом бою от стрелы арабского лучника погиб один из командиров идумейской армии Иоанн. Один из еврейских воинов был схвачен живым и по приказу Тита распят прямо напротив стены — с тем, чтобы иерусалимцы поняли, что их ждет, когда римляне войдут в город.
Но на следующую ночь римлян постигло еще одно несчастье: с грохотом рухнула одна из трех осадных башен, с которых римляне подавляли огонь еврейских лучников и обеспечивали прикрытие своих товарищей, работавших у таранов и баллист. Иосиф утверждает, что башня рухнула «сама собой», однако, скорее всего, это было результатом очередной вылазки евреев, видевших в башнях главную помеху обороне.
Само обрушение башни вызвало панику в римском лагере, так как легионеры не поняли толком, что произошло. Безусловно, воспользуйся восставшие этим моментом, они могли бы добиться многого, но этого не случилось.
Последующие дни происходили под мерные удары таранов и непрестанные попытки евреев им помешать. Однако в мае 70 года настал день, когда один из таранов проломил стену. В пролом немедленно хлынули римские солдаты и, оказавшись внутри города, открыли ворота.
После того как легионеры заняли всё пространство между первой и второй стеной, у последней завязались жестокие рукопашные бои, большинство которых проходило на равных. Обе стороны уже прекрасно оценили силу и мужество друг друга, а потому находились в состоянии постоянно боевой готовности, и схватки между ними происходили почти круглосуточно.
«Ни одни, ни другие не знали усталости; нападения, схватки около стен, вылазки мелкими партиями происходили беспрерывно в течение всего дня, и ни одна форма борьбы не осталась неиспробованной. Рано утром они начинали, и едва ли ночь приносила покой — она проходила бессонной для обоих лагерей и еще ужаснее, чем день: для иудеев потому, что они каждую минуту ожидали приступа к стене, для римлян потому, что они всегда боялись наступления на их лагерь. Обе стороны проводили ночи под оружием, а с проблеском первого утреннего луча стояли уже друг против друга готовыми к бою. Иудеи всегда оспаривали друг у друга право первым броситься в опасность, чтобы отличиться перед своими военачальниками. Больше, чем ко всем другим, они питали страх и уважение к Симону. Его подчиненные были ему так преданы, что по его приказу каждый с величайшей готовностью сам наложил бы на себя руки. В римлянах храбрость поддерживали привычка постоянно побеждать и непривычка быть побежденными, постоянные походы, беспрестанные военные упражнения и могущество государя, но больше всего личность самого Тита, всегда и всем являвшегося на помощь. Ослабевать на глазах Цезаря, который сам везде сражался бок о бок со всеми, считалось позором; храбро сражавшиеся находили в нем и свидетеля своих подвигов, и наградителя, а прославиться на глазах Цезаря храбрым бойцом считалось уже выигрышем» (ИВ, 5:7:3), — свидетельствует Флавий.
Помимо храбрости, евреи прибегали и к военной хитрости. Так Иосиф рассказывает, что уже когда таран был подведен к одной из башен второй стены, входивший в число ее защитников некий Кастор обратился напрямую к Титу и заявил, что желает сдаться. Тит ответил, что приветствует его решение, и начал переговоры об условиях сдачи, а Кастор тем временем начал спорить с окружавшими его десятью товарищами, одни из которых выражали готовность присоединиться к нему, а другие утверждали, что предпочитают смерть сдаче врагу.
На самом деле весь этот спектакль был устроен для того, чтобы затянуть время и дать Симону бар Гиоре возможность спокойно провести совещание со своими командирами и распределить их отряды по второй линии обороны.
Причем Кастор довел спектакль до конца: часть его спутников устроила инсценировку самоубийства, чем немало поразила римлян. Затем один из римлян ранил Кастора стрелой в щеку, после чего тот стал жаловаться на несправедливое обращение.
Тит сделал выговор стрелявшему, а затем велел Иосифу подойти к стене и протянуть Кастору руку, чтобы он мог спуститься вниз. Однако, заподозрив подвох, Иосиф отказался, и тогда к Кастору направился другой перебежчик, по имени Эней, вместе с еще одним воином — и тут Кастор швырнул вниз камень, которым ранил спутника Энея.
Расценивший все случившееся как вероломство, Тит отдал приказ немедленно возобновить работу тарана, и перед тем, как башня рухнула, Кастор и его товарищи подожгли ее, а сами бросились то ли в огонь, то ли в находившийся под ней тайный ход.
Для нас в этом рассказе важно то, что Иосиф был не пересказчиком, а непосредственным очевидцем этого случая, то есть он и в самом деле всюду сопровождал Тита, отчего ценность его свидетельств резко возрастает.
Пять дней спустя после описанных выше событий Тит, по словам Иосифа, «овладел второй стеной» — на этот раз со стороны Нового города, расположенного в северной части Иерусалима и представлявшего собой торговый и деловой центр. Здесь находились бесчисленные мастерские ремесленников, вещевой рынок, и большинство жителей этого района, понятное дело, составляли простолюдины.
Иосиф утверждает, что на тот момент Тит не собирался разрушать город, все еще рассчитывал на его мирную сдачу и намеревался пощадить Храм и его жителей, а потому дал приказ воздержаться от грабежей и убийств.
Однако из дальнейшего текста «Иудейской войны» выясняется, что говорить о том, что римляне действительно взяли вторую стену и то, что за ней, можно было весьма условно. В стене был сделан небольшой пролом, через который вошли примерно тысяча легионеров и Тит со своей свитой. Очень скоро этот отряд, оказавшийся между двумя стенами с узкими извилистыми улицами, был со всех сторон атакован защитниками города.