Наконец, как уже говорилось, была у этой книги еще одна немаловажная задача: она должна была примирить Веспасиана с разбросанными по всем провинциям евреями, влияние которых не только на экономику этих областей, но и на их образованную элиту было очень и очень велико. А для этого, в свою очередь, надо было снять с рода Флавиев страшное обвинение в разрушении Храма.
Да и сам Иосиф понимал: все его благополучие зиждется на благополучии рода Флавиев, а потому и сам был заинтересован в том, чтобы его сочинение достигло поставленной патроном цели.
Но Иосиф Флавий был еще и священником первой череды — Иосифом бен Маттитьягу, в сердце которого оставалась зияющая рана от того, что случилось с его страной, его городом и главной национальной святыней его народа. Рана эта была настолько глубока, что он даже попытался ввести новое летосчисление, делившее все события мировой истории на произошедшие до и после разрушения Храма. И потому он решил, что это будет все-таки несколько другая книга, чем та, которую ждет от него дом императора.
Эта книга должна была одновременно поведать миру о величии его народа, который при всех раздирающих его внутренних конфликтах оказался единственным из покоренных Римом способным сражаться с ним на равных — так, что исход противостояния оставался неизвестным вплоть до последних дней. Эта книга должна была объяснить нееврейскому читателю, что представляют собой евреи и как складывалась их история на протяжении последних столетий, а евреям Рима, Греции, Александрии, Ливии и всех остальных провинций вернуть самоуважение, объяснить причины случившегося и подарить надежду на лучшее будущее.
К тому времени Иосиф уже успел ознакомиться со многими классическими сочинениями греческих и римских историков в оригинале, усвоил каноны их написания, и понял… что они его далеко не во всем устраивают.
Прежде всего его отталкивал в этих сочинениях их «черно-белый» подход, в рамках которого историк откровенно симпатизировал той стороне, которую считал «своей», всячески стремился представить ее позицию как правую и справедливую; обелить и возвеличить свой народ и его лидеров и при этом принизить, а порой и демонизировать тех, кого считал врагами. Тот же подход преобладал и в тех сочинениях об Иудейской кампании, которые уже появились к началу 70-х годов. Именно в изменении этого подхода Иосиф видел главную концептуальную новизну своей будущей книги, о чем прямо заявил уже в начальных подглавках «Предисловия» к «Иудейской войне», охарактеризовав такие сочинения, как «лицемерные и лживые», не только не возвеличивающие, но скорее оскорбляющие римлян и принижающие грандиозность их победы:
«Писатели берут на себя смелость называть эти описания историей, хотя последние, кроме того, что не дают ничего здравого для ума, но, на мой взгляд, не достигают даже своей цели. Желая рельефнее выставить величие римлян, они стараются на каждом шагу унизить и умалить иудеев; и они даже не спрашивают себя — каким образом победители ничтожных противников могут казаться великими. С другой стороны, они не принимают во внимание ни долгой продолжительности войны, ни многочисленных потерь римского войска, ни, наконец, величия полководцев, которые, по моему мнению, теряют свою славу, если завоевание Иерусалима, доставшееся им в поте лица, не было вовсе таким особенным геройским подвигом» (ИВ: Пред.: 3).
Он прекрасно сознавал, что такой новый, революционный подход в итоге может не устроить как евреев, так и римлян и навлечь на него острую критику с обеих сторон.
Первые вряд ли смогут простить ему обвинения в адрес лидеров восстания, правдивое описание их внутренних дрязг и того террора, который они развязали против собственного народа.
Вторые поспешат заявить, что решающую роль в занятой автором позиции сыграла его собственная национальная принадлежность, мешающая ему объективно смотреть на вещи и оценивать ситуацию. И потому Иосиф пытается сразу же оговорить, что в книге действительно будет чувствоваться субъективный момент, так как автор не скрывает того, что он — еврей, и описываемые им события пропущены через боль его сердца, но подчеркивает, что вдумчивому читателю будет несложно отделить в его сочинении факты от эмоций: «Вспоминая о происшедшем и давая скорбное выражение чувствам, возбуждаемым во мне бедствиями, постигшими мою отчизну, я этим удовлетворяю только внутреннюю потребность моей наболевшей души… Если кто-либо захочет упрекнуть меня в том, что я выступаю в тоне обвинителя против тиранов и их разбойничьей шайки или что я изливаю свое горе над несчастьем моей отчизны, то да простит он мне это отступление от законов историографии, являющееся следствием моего душевного настроения; ибо из всех городов, покоренных римлянами, ни один не достиг такой высокой степени благосостояния, как наш город; но ни один также не упал так глубоко в бездну несчастья; да никакое несчастье от начала мира, кажется мне, не может быть сравнимо с тем, которое постигло иудеев; и виновником его не был кто-либо из чужеземцев. Как же после этого можно подавить мои вопли и сетования! Если же найдется такой суровый критик, в сердце которого не зашевелится ни малейшее чувство сожаления, то пусть он факты отнесет к истории, а жалобные вздохи — на счет автора» (ИВ, Пред.:4).
Еще одна сложность стоявшей перед Иосифом задачи заключалась в том, что книга должна быть написана по-гречески в соответствии с теми высокими требованиями к стилю изложения и чистоте языка, которые предъявлялись к авторам подобных сочинений. Но на таком уровне Иосиф Флавий греческим языком не владел.
Как мы уже говорили в первой части этой книги, он получил классическое еврейское, а не эллинистическое образование, которое давалось на иврите и арамейском, а греческий для него изначально был и оставался иностранным языком. Он начал изучать его, уже будучи подростком, а то и юношей, как «лингва франка» своей эпохи, то есть свободно говорил на «койне» — принятом в странах эллинистического мира разговорной форме греческого языка, весьма существенно отличавшейся от литературного.
За время жизни в Риме он, безусловно, усовершенствовал свои познания в греческом, но всё же не до такой степени, чтобы свободно на нем писать. По меткому замечанию израильского историка Давида Флуссера, он владел им на том же уровне, на каком способный к языкам эмигрант овладевает спустя три-четыре года пребывания в стране ее языком. То есть может внешне свободно, даже без особых грамматических ошибок на нем говорить, читать и даже вести деловую переписку, но это отнюдь не означает, что он может свободно писать сложные научные или художественные тексты — в них неминуемо будут возникать те или иные стилистические погрешности, выдающие то, что данный язык не является для автора родным[62].
Такая ситуация сохранялась и много лет спустя, когда он взялся за написание «Иудейских древностей», в чем он прямо признается в финале книги: «В заключение своего сочинения позволю себе смелость сказать, что передать все это настолько подробно по-гречески не смог бы, при всем своем желании, никто другой, будь то иудей или иноземец. Мои соотечественники все согласны с тем, что я являюсь одним из лучших знатоков истории страны нашей. Я старался с большим усердием преодолеть трудности в изучении греческого языка и литературы, основательно усвоив его грамматику. Впрочем, свободно говорить по-гречески мешает мне мое иудейское происхождение. Дело в том, что у нас не уважаются те, кто изучил много языков или умеет украшать речь свою красивыми оборотами. Это уменье считается принадлежностью не только свободнорожденных людей, но и рабов. Лишь те, которые в точности знают закон и отличаются уменьем толковать Св. Писание, признаются истинно образованными людьми. Поэтому-то, хотя многие и трудились над приобретением таких познаний, однако едва двое или трое вполне преуспели в том. Впрочем, за то они и вкусили от плодов трудов своих» (ИД, 20:11:1).
По собственному признанию Иосифа Флавия, он решил эту проблему, обратившись при написании «Иудейской войны» за помощью к знатоку греческого языка, услугами которого продолжал пользоваться и позже, при написании «Иудейских древностей». Это признание породило в научной флавиане «теорию о помощниках», хотя следует признать, что мы ровным счетом ничего об этом «помощниках» не знаем.
Нам неизвестно, кем был этот помощник по происхождению, хотя большинство исследователей склоняются к версии, что, вероятнее всего, он был полуассимилированным молодым римским евреем, получившим классическое, то есть эллинистическое образование и виртуозно владевшим греческим языком. Учитывая специфическую тематику книги, урожденный римлянин мог не понимать многих еврейских реалий и потому вряд ли мог устроить Иосифа. Существует также версия, по которой таких помощников было двое или даже больше.
Мы не знаем и того, кто оплачивал услуги помощника — Веспасиан или сам Иосиф, а также того, к чему именно они сводились. Одни исследователи полагают, что Иосиф, особенно в самом начале своей литературной деятельности, писал крайне корявым греческим языком и помощник, по сути дела, переписывал все написанное им заново. Другие считают, что его роль сводилась исключительно к редакторской правке, в которой нуждается любой, даже в совершенстве владеющий языком литератор. Третьи полагают, что речь вообще не идет о платном помощнике — под ним Иосиф подразумевал какого-то своего оставшегося нам неизвестного друга — возможно, еврея, а возможно и грека или римлянина, который должен был оценить написанную им очередную главу и указать на те смысловые, стилистические и прочие оплошности, которые бросились ему в глаза.
Это была обычная для того времени практика, которая, кстати, нередко используется и в наши дни и к которой часто после написания очередной книги прибегает и автор этих строк.
Наконец, существует мнение, что оставшийся анонимным помощник был самым обыкновенным литературным секретарем, к услугам которого прибегали и прибегают многие писатели. Вместе с тем известно, что на каком-то этапе написания своей второй книги — «Иудейских древностей» — Иосиф поссорился со своим помощником и прогнал его, и главы, написанные без участия последнего, стилистически отличаются от всех остальных — в них явно больше языковых шероховатостей. А это, в свою очередь, доказывает, что на помощника в первую очередь возлагались задачи стилистического редактора.