на одном дыхании, в полемическом запале и, закончив его за две недели, тут же понес к издателю. Когда же он стал читать трактат вслух, тот в какой-то момент не выдержал и вырвал у него папируск из рук, заявив, что Иосиф слишком медленно читает…
Суть трактата Фейхтвангер передает следующими словами: «Он видел их перед собою — белобашмачников, антисемитов, этих огречившихся египтян, Манефонов и Апионов. Важные и надутые, стояли они перед ним, а он крушил их и громил, — их самих и их доводы, — расточал их в прах, и они исчезли без следа! Слова захлестывали его, он едва мог сладить с их потоком, и, записывая, одну за другой, эти блестящие главы, он думал о египетской гречанке Дорион и ее сыне Павле — их обоих похитили у него Апион и Манефон. Он ядовито высмеивал этих гречишек, пигмеев, которые не имеют власти ни над чем иным, кроме милых, легких, зыбких, элегантных, изысканных слов. И он противопоставлял им истинных греков, великих греков, таких, как Платон и Пифагор, которые знали евреев и ценили их, а в противном случае разве включили бы они в свою философию элементы еврейского вероучения?
Сокрушив, таким образом, своих противников, Иосиф поверх всех этих „нет“ водрузил огромное, страстное, сияющее „да“. Ни малейших следов не осталось от его всемирного гражданства. Всему, что он с таким трудом подавлял во время работы над „Всеобщей историей“, всей безмерно гордой любови своей к своему народу, он дал теперь излиться в этой книге. В пылких словах превозносил он благородство своего народа. Задолго до того, как греки еще только появились на свет, у пего уже была своя мудрость, своя литература, свои законы, своя история. За тысячу лет до Гомера и Троянской войны у него уже был свой великий законодатель. Ни один народ не чтит божество чище, чем еврейский народ, ни один народ не питает столь глубокой любви к нравственности, ни один не владеет столь богатою литературой. Из десятков тысяч наших книг мы составили канон, только двадцать две отобрали мы из этих тысяч, тысяч и тысяч, и эти двадцать две книги мы соединили в одну. Но зато в какую книгу! В Книгу книг! И мы — народ этой Книги. О, как мы любим ее, как читаем, как толкуем! Эта Книга — все содержание нашей жизни, это наша душа и наше государство. Наш бог являет себя в незримом обличии — он открывается в духе, в этой Книге»[68].
Все это прекрасно написано, но следует сказать сразу: мы не знаем, что стало триггером, подтолкнувшим Иосифа к написанию «О древности еврейского народа. Против Апионов». Так называется этот трактат полностью, а его краткое название «Против Апиона» впервые встречается только у блаженного Иеронима, то есть в IV веке.
Само употребление Иосифом в названии множественного числа — «Против Апионов» — было призвано показать, что сам Апион является для него не более чем символом, а свое перо он направляет против всех недоброжелателей своего народа. А их, надо заметить, во времена правления династии Веспасианов хватало.
«В литературе царствования Веспасиана антисемитские выпады в этот период мы находим у Квинтилиана и Антония Юлиана. Квинтилиан представляет для нас особый интерес, так как труд его, Institutio oratoria посвящен грамматическим и риторическим вопросам, ничего общего с еврейством и вообще политикой не имеющим. Образцы словосочетания, заимствуемые им из обыденной жизни, конечно, представляли собою в его время нечто общеизвестное и бесспорное. Мы читаем у него (III, 7, 21): „Мы ненавидим также и источник зла. Для основателей государств зазорно, если они организовали народ, опасный для других народов. Это относится, напр., к основателю еврейского суеверия“. Такой же характер носила и книга римского прокуратора в Иудее, М. Антония Юлиана, видевшего в еврейском учении, по которому претерпеваемые евреями муки есть наказание за совершенные ими грехи, доказательство порочности и греховности еврейского народа»[69], — писал С. Я. Лурье.
Поскольку Иосиф сам говорит, что к моменту написания трактата он уже был автором «Иудейских древностей» и со времени их публикаций прошло какое-то время, обычно написание этой книги относят к 95 году. Подтолкнуло его к этому труду, видимо, появившееся к тому времени множество антисемитских трактатов, а также язвительная критика в адрес «Иудейских древностей» и обвинения его во лжи и сочинении исторических небылиц. Эта критика неминуемо порождала у интеллектуальной публики, даже сочувствующей евреям, вопрос о том, кто же прав в этом споре, и Иосиф решает расставить все точки над «i», сведя воедино все известные ему древние источники, показав их перекличку с еврейскими и таким образом как бы воссоздав единую картину древней истории и показав на место в ней евреев, а заодно ответив на все выпады в адрес его народа и разоблачив получившие распространение мифы и домыслы о евреях, о чем он прямо говорит в начале книги, посвящая ее, как и «Иудейские древности», своему спонсору и покровителю Эпафродиту: «Я полагаю, достойнейший из людей Эпафродит, что уже в сочинении „О древностях“, которое обнимает события пятитысячелетней истории и по нашим священным книгам составлено мною на греческом языке, я достаточно ясно — для тех, кто обратится к нему, изложил вопрос о нашем еврейском народе — о том, что он весьма древний и что изначально самобытен, а также о том, как населил он страну, в которой мы живем и поныне. Однако, поскольку я замечаю, что многие, не доверяя тому, что сказано мною о древностях, прислушиваются к злобной клевете, не без умысла распространяемой некоторыми, и доказательство молодости нашего народа видят в том, что у наиболее авторитетных эллинских историков он не удостоен ни единого упоминания, я подумал, что следует вкратце об этом написать — изобличить тем самым нападки одних в злонамеренности и лжи, других образумить в их неведении, и всем, кто желает знать истину, разъяснить вопрос о нашей древности. Засвидетельствовать истинность моих слов я призову только тех писателей, которые безупречны в отношении всякой древности и которым, по мнению эллинов, более всего можно доверять, а тех, кто в своих сочинениях лгал и клеветал на нас, я представлю самих же себя изобличающими. Также я попытаюсь установить причины, вследствие которых немногие из эллинов в своих исторических сочинениях упомянули о нашем народе, а кроме того, и свидетельства писателей, не оставивших без внимания нашу историю, я предоставлю тем, кто с ними не знаком или делает вид, что о них не знает» (ПА, 1:1).
Таким образом, «Против Апиона» — это прежде всего апология. Апология евреев и ответ антисемитам древности, которые, надо заметить, мало чем отличались от современных антисемитов[70].
Безусловно, это была не первая попытка такой апологии — до этого были сочинения Филона Александрийского, «Послание Аристея», «Нравоучительная поэма» Фокиллида и др. Но никогда прежде апология не включала в себя такое множество исторического материала, невольно заставляя восхититься той огромной эрудицией автора, которую он приобрел в области античной истории за годы жизни в Риме; никогда прежде она не была столь системной и логически убедительной — и именно это и обеспечило ей в итоге столь длительную жизнь в истории.
Обращение к личности Апиона как к главному оппоненту в дискуссии, безусловно, тоже не случайно. Апион был одним из главных идеологов и подстрекателей чудовищного еврейского погрома 38 года в Александрии, а затем и главой посольства александрийцев к Калигуле. Посольство прибыло в Рим, чтобы склонить императора на свою сторону, и столкнулось здесь с еврейской миссией во главе с Филоном Александрийским. Так встретились два философа, два страстных поклонника греческой культуры — только один, Апион, был родом египтянин, а второй, Филон, — евреем.
Иосиф был тогда ребенком, но в детстве он, безусловно, слышал немало рассказов взрослых о тех ужасах, которые пережили александрийские евреи, и об интеллектуальном поединке между его дальним родственником Филоном и Апионом в Риме, а затем действительно и сам мог сталкиваться с последним во время своего пребывания в Александрии. Таким образом, он, по сути, продолжал тот давний спор, который (давайте это признаем) не закончен и до сегодняшнего дня.
Иосиф начинает с объяснения полной несостоятельности утверждений, что евреи придумали себе древнюю историю «задним числом», поскольку в трудах греческих историков, на которых и строилось представление большинства жителей эллинистического мира о прошлом, якобы нет упоминания о них.
Иосиф отбивает этот довод тем, что греки по сравнению с евреями — очень молодой, можно даже сказать юный народ, который, вдобавок, совсем недавно начал создавать историографию, а потому и удивляться тому, что у них нет сведений о далеком прошлом, не стоит: «Прежде всего меня крайне удивляют все те, кто считает, будто относительно древнейших событий следует обращаться к одним только эллинам, только их вопрошать об истине, а нам и другим народам не верить. Ибо я вижу, что в действительности все оборачивается прямо противоположным, если предварительно согласиться с тем, что не следует доверяться пустым предположениям, но из самих событий уяснять истинное положение дел. Здесь-то и обнаруживается, что у эллинов все ново и, как говорится, случилось на днях — я имею в виду основание городов, изобретение ремесел и написание законов. При этом едва ли не самое молодое у них — само дело летописания. А между тем за египтянами, халдеями и финикиянами (нас я пока к ним не причисляю) сами они с несомненностью признают весьма древнее и непрерывное летописное предание… Вообще же у эллинов нет ни единого достоверного письменного памятника, который был бы старше произведений Гомера. Однако он родился, по всей видимости, уже после троянских событий и, как говорят, сам не записывал своих поэм, но они передавались по памяти и затем были восстановлены из песен, вследствие чего в них и появились многочисленные разночтения. К тому же самые ранние попытки написания истории — я имею в виду Кадма Милетского, Акусилая Аргосского и некоторых других, которые, как говорят, жили после него, — не на много опередили по времени вторжение персов в Элладу. Впрочем, и что касается первых эллинских философов, рассуждавших о небесном и божественном, как то: Ферекид Сиросец, Пифагор и Фалес, — все единодушно признают, что они были учениками египтян и халдеев и что написали мало» (ПА, 1:2).