Отмечая исключительность личности пророка Моисея, Иосиф обращает особое внимание на то, что «при всяком удобном случае вожаки повсеместно стремились к утверждению своей власти и тирании, а народ приучали к полнейшему беззаконию, однако этот человек, обладавший таким могуществом, напротив, считал, что следует жить благочестиво и относиться к своему народу с искренней благожелательностью, — именно так, полагал он, ему более всего удастся проявить свою добродетель и избавить от верной гибели тех, кто поставил его над собою вождем. Он видел перед собой благую цель и совершал великие деяния, и потому мы были уверены в том, что имеем в его лице божественного наставника и предводителя. И прежде сам убедившись в том, что он мыслит и поступает во всем по воле Божьей, он подумал, что следует безотлагательно привести свой народ к осознанию необходимости этого» (ПА, 2:16).
Для описания способа правления, на котором основывается еврейское общество, Иосиф вводит принципиально новое слово — «теократия», утверждая, что она является высшей и единственно правильной формой власти по сравнению с уже известными на тот момент человечеству монархией, олигархией и демократией.
Разумеется, создавая этот термин, Флавий вкладывал в него совершенно иное содержание, чем то, которое вкладывают сегодня: он имел в виду, что власть в государстве евреев принадлежит Богу и только Богу, который, будучи абсолютен, дал людям и абсолютно справедливые и мудрые законы. Вслед за этим он дает свое собственное необычайно емкое определение сущности взаимоотношений человека с Богом с точки зрения иудаизма: «От Него невозможно сокрыть ни единого поступка, ни человеческого помышления. А Сам Он, по словам законодателя, — нерожденный, вечно неизменный, превосходящий красотой всякое смертное существо, ведомый нам по Его действию, но непостижимый в своей сущности» (ПА, 2:16).
И дальше напоминает, что именно к такому пониманию сущности Творца мира пришли в итоге такие столпы греческой философии, как Пифагор, Анаксагор и Платон, однако они «всё же не осмеливались преподать свое истинное учение большинству, объятому предрассудками» (ПА, 2:16).
Отличие евреев от других народов мира, по Иосифу Флавию, как раз и заключается в том, Моисею удалось привить неколебимую веру в Единого Бога, донести понятие о Его сущности до всего народа, внушить каждому еврею необходимость постоянно изучать законы Бога и неукоснительно им следовать в повседневной жизни, а также передавать убеждение в этой необходимости всем следующим поколениям. Моисей, замечает Иосиф, «даже не оставил возможности оправдаться неведением, поскольку сделал знание закона самым важным и непременным условием воспитания и повелел слушать его не один раз, не два и даже не несколько раз, но каждую неделю собираться для чтения закона и подробно его изучать. Право же, другие законодатели, сколько я знаю, на это совсем не обращали внимания» (ПА, 2:17).
Это, конечно, не совсем так. В Пятикнижии предписано обязательное чтение текста Торы с начала до конца перед всем народом лишь раз в семь лет. Еженедельное же его чтение с разбивкой на главы появилось много позже, после возвращения евреев из Вавилонского пленения и возникновения института синагоги. Иосиф явно ошибается и дальше — к примеру, когда говорит, что Закон Моисея запрещает аборты и приравнивает их к детоубийству. Прямого такого запрета опять-таки в Пятикнижии нет, и он был, видимо, введен уже в эпоху Второго Храма. Но многие детали еврейского законодательства им описаны предельно точно.
Любопытно, что именно в едином представлении о Боге Иосиф видит основу единства евреев как нации и создание ими подлинно гармоничного и справедливого общества: «Ведь то, что мы имеем единое понятие о Боге и не различаемся между собой образом жизни и обычаями, способствует доброму согласию между людьми. Только у нас невозможно услышать противоречащих друг другу суждений о Боге, что по большей части свойственно всем остальным (не только всякий случайный человек ни с того ни с сего заговаривает с первым встречным об этом возвышенном предмете, но посягают на это даже некоторые из философов — одни в своих рассуждениях принимаются вовсе отрицать существование Бога, другие отрицают Его промышление о людях), — равным образом и в повседневных отношениях между нами не бывает разногласий, но все дела мы делаем сообща, с единой мыслью о Боге, согласной с нашим законом, которая гласит, что Он видит все. А что в повседневной жизни все должно сводиться к одному — к благочестию, о том можно услышать даже от женщин и прислуги» (ПА, 2:19).
Поэтому Иосифу смешно слышать упреки в том, что у евреев не было великих изобретателей каких-либо практических новшеств, — те, кто бросает такие обвинения, по его мнению, просто не понимает, что у евреев другая система ценностей: «Ведь все остальные почитают своим долгом не следовать ни единому из отеческих установлений и проявления величайшей мудрости обнаруживают в тех, кто осмелился более всего от них отступить. Мы же, напротив, полагаем, что добродетель и благоразумие только в том и состоят, чтобы вообще ничего не совершать и не помышлять вопреки изначально установленным законам. Именно это, пожалуй, и является очевидным доказательством совершенства нашего законодательства. Ведь все попытки внесения исправлений говорят о недостатках существующих законодательств» (ПА, 20).
Снова и снова он пытается донести до читателя еврейское представление о Боге, заключающееся не в каких-то мистериях и таинствах, а в ежедневном исполнении Его запретов и требований.
«Каковы же сами эти запрещения и требования? — продолжает он. — Они просты и понятны. Первое, которое толкует о Боге, гласит: Бог объемлет все, будучи благим, всесовершенным, довлеющим самому себе и всему, он начало, середина и конец всего. Он проявляет себя в своих действиях и благодеяниях и более очевиден, чем что бы то ни было, но вид Его и величие нам недоступны, ибо всякое даже самое драгоценное вещество, взятое для создания Его образа, недостойно, всякое искусство в своих средствах изображения бессильно. Ни о чем подобном мы и не помышляем, и само изображение есть для нас грех. Мы видим перед собой Его творения — свет, небо, солнце, луну, воды, рождение живых существ, созревание плодов. Все это Бог сотворил не руками, не с каким-то усилием или с чьей-то помощью, но лишь по его благому желанию все тотчас возникло в совершенстве. Всем должно повиноваться Ему и почитать Его, упражняясь в добродетели, ибо это и есть лучший способ почитания Бога» (ПА, 2:22).
Далее Иосиф приступает к изложению еврейских законов, начиная с законов семейной жизни, понимая, что многие из них, особенно запрет на мужеложство, будут неприемлемы для греков и римлян: «Каковы же постановления о браке? Закон признает только естественное совокупление с женщиной, и только в том случае, если оно совершается для рождения детей. Совокупление же мужчин между собой он почитает мерзостью, и смерть полагается тому, кто это совершит. Женитьбу ради приданого он запрещает, так же, как и насильственное похищение и склонение хитростью или обманом, но повелевает просить руки невесты у человека, имеющего право выдать ее замуж, если к тому нет препятствий в родственных отношениях» (ПА, 2:24).
Здесь же мы находим подтверждение тому, что в дни жизни Иосифа женщина у евреев все еще считалась низшим существом по сравнению с мужчиной: «Жена, говорит закон, во всем хуже, чем муж. Именно потому она должна подчиняться, но не с тем, чтобы муж превозносился над ней, а чтобы она направлялась им, ибо Бог дал власть мужчине. Должно, чтобы муж совокуплялся с нею одной[71], а соблазнять жену другого беззаконно. Если же кто совершит это, — изнасилует девушку, давшую согласие другому, или соблазнит замужнюю женщину, — ему не избежать смерти. Закон повелевает воспитывать всех своих детей. И запрещает женщинам истреблять или вытравлять плод, а если бы это обнаружилось, она почиталась бы детоубийцей, которая губит жизнь и сокращает человеческий род. Именно потому, если кто-то совершит насилие или прелюбодеяние, то он уже не может быть чистым. Также и после законного совокупления мужа и жены закон требует совершать омовение. Ибо при этом оскверняется и душа, и тело, как бы оказавшись на чужбине. Ведь душа, пребывающая в теле, страдает, и с приходом смерти снова тотчас отделяется от него. Именно потому во всех подобных случаях закон предписывает очищения».
Впрочем, некоторые исследователи считают первые два предложения вышеприведенной цитаты интерполяцией: какая-то часть оригинального текста Иосифа была испорчена или утеряна, и некий переписчик восстановил ее по своему усмотрению.
Далее Иосиф особо акцентирует внимание читателя на таких еврейских предписаниях, как законы против необузданного пьянства; обязательное образование и воспитание детей (которые должны «обучаться грамоте, изучать законы и знать о деяниях предков, чтобы одним подражать, а на примерах других воспитываться, и никогда не преступать законы, оправдываясь их незнанием»); обязательная отдача последних почестей любому умершему; почитание родителей; запрет отвергать просьбу ближнего о помощи и ссужать ему деньги в долг; предписание по доброму относиться к чужеземцу, решившему поселиться среди евреев.
Наконец, он сводит в одну группу целый ряд социальных законов: «Также он сделал предписания и относительно всего остального, в чем нуждаются люди, — следует предоставлять всем, кому это необходимо, огонь, воду, пищу, указывать дорогу, никого не оставлять без погребения. И не быть слишком жестокими по отношению к врагам. Ибо он не разрешил опустошать их страну огнем или вырубать плодовые деревья и запретил грабить тех, кто пал в битве. И о пленниках он проявил заботу, чтобы оградить их от поругания, в особенности женщин. В своем желании воспитать нас в кротости и человеколюбии он не забыл даже о бессловесных животных. Он допустил использование и