Они сидели под большим полосатым зонтом в легких скрипучих креслах из плетеного тростника. По зеленоватой поверхности речного протока время от времени проплывали лодки с флиртующими парочками, проносились катера, скользили изящные яхты с пассажирами в белых костюмах. Иосиф провел рукой по зеленой поверхности бутылки из-под минеральной воды. Прочел на этикетке: «“Вильявисенсио”. Неповторимая прохлада андских вершин».
«Лицемер, — подумал он. — Подслащивает пилюлю. Сейчас загнет такую сумму, что в исподнем придется ходить по улицам».
«На все расходы потребуется около шестисот долларов, — твердо сказал Гольдман. — Половину ты вручишь мне сейчас, в качестве гонорара. Остальные деньги потребуются позже, в процессе твоего, Иосиф, гарантированного превращения в полноправного гражданина этой благословенной страны. Имеешь такие средства?»
Он с сомнением оглядел Григулевича, прикидывая, видимо, его реальную платежеспособность. «Эх, ты, бедняга, — угадывалось в его глазах. — Вечный постоялец дешевых пансионов, гурман портовых трактиров, искатель счастья, обреченный на поражение. И не надейся на услуги в кредит! Благотворительность имеет свои пределы!»
Иосиф вытащил банкноты из новенького кожаного бумажника. Вручая доллары, он всем своим видом показывал, что расстается с ними с кровью сердца. Такая предосторожность была не лишней: пусть думает, что денег — в обрез, чтобы не появилось соблазна потребовать еще больше. Но, конечно, у брата по крови мог бы брать дешевле…
Гольдман дал необходимые указания: получить иммиграционное свидетельство о первом въезде в страну в 1934 году, раздобыть дубликат литовского паспорта и легализовать копию свидетельства о рождении, которая чудом сохранилась в бумагах у отца.
Вспоминая много позже о Гольдмане, Григулевич не был к нему снисходителен:
«Давид — жуткий прохвост. Коммунистов на дух не переносил, и мне пришлось играть перед ним роль типичного обывателя, что стоило невероятного напряжения. Мне казалось, что он телепатически читает мои мысли, догадывается о моей красной подкладке. Но дело свое он сделал ловко: взял собранные мною бумаги и отвез их в Чако, в город Ресистенсия. Через близкого адвоката представил их в окружной суд с моим заявлением о натурализации. Два месяца спустя Гольдман сообщил, что суд вынес положительное решение, после чего мы отправились в Чако, где я принял присягу как полноценный аргентинец. Мне вручили натурализационную книжку, а потом и военный билет, без которого мужчине в Аргентине невозможно получить удостоверение личности. Имея на руках эти документы и справку о благонадежности, можно было оформлять заграничный паспорт и ехать в любую страну мира. Правда, за натурализацию мне пришлось заплатить всем участникам процедуры посвящения меня в аргентинцы. Адвокату я подарил швейцарские часы, прокурору — бинокль и позолоченный хронометр для ипподрома, свидетелям — вручил по двадцать долларов. Кроме того, я оплатил несколько обедов для этой дружной компании по обдиранию советского разведчика. Даже швейцар в суде нажился: в самый ответственный момент он, подлец эдакий, спрятал мое дело. Чтобы он “нашел” его, мне снова пришлось лезть в кошелек…»
Год спустя бизнесу Гольдмана пришел конец. Фашистская газета «Памперо» опубликовала разоблачительную статью, в которой обвинила суд в Чако в деятельности, подрывающей безопасность государства: «Сионисты платят большие деньги, чтобы стать аргентинцами». Началось следствие, которое постепенно привело к еще более скандальным разоблачениям, связанным с поголовной коррупцией провинциальных властей во главе с самим губернатором. Контрабанда, дома терпимости, торговля наркотиками, подпольные казино, преследование журналистов — все пороки аргентинской жизни разом проступили в Чако.
В архиве провинциального суда мне не удалось обнаружить никаких следов «деятельности» Гольдмана. Не нашел архивариус и папки с документами Григулевича. За шестьдесят с лишком лет, прошедших с того времени, в хранилище было несколько пожаров. Не исключено, что часть документов, хранившихся в подвальных помещениях суда, была намеренно уничтожена из-за шумихи, поднятой газетой «Памперо». Огонь — лучшее средство для сокрытия махинаций и для расчистки пространства для новых мошенничеств.
Возвращаясь из Чако с новенькими документами, Иосиф сошел на станции Ла-Кларита, чтобы повидать отца. Долго прогуливался по утоптанной земле под вокзальным навесом, всматриваясь в окна аптеки и тесно придвинутых к ней одноэтажных домов. Лишние предосторожности не помешают. Эхо выстрелов в Койоакане еще не отшумело. Кто знает, не докатилось ли оно до скромного селения в провинции Энтре-Риос?
Встреча с отцом больше расстроила, чем порадовала. Он заметно сдал: волочит правую ногу, расплескивает чай из чашки, поднося ее ко рту, не слишком отчетливо произносит слова. Из-за застарелого ревматизма он почти полностью утратил работоспособность и, без всякого сомнения, будет все больше нуждаться в постоянном присмотре. В Ла-Кларите условий для этого нет: отцу надо будет подыскивать новое пристанище.
Иосиф поинтересовался мнением Румальдо на этот счет.
«Жаль покидать насиженное место, — сокрушенно вздохнул отец. — Привык я к аптеке. Но болезни ходят за мной по пятам. Я выяснял, где можно устроиться, чтобы не слишком досаждать тебе моими болячками. В Консепсьоне есть недорогой пансион с “присмотром”. Если перебираться, то только туда. Не хочу быть тебе обузой».
«Не надо так говорить! — возмутился Иосиф. — Но с пансионатом ты правильно придумал. И река там есть, будешь ходить на берег, вспоминать Нямунас. Новых друзей заведешь. Давай адрес, я съезжу, посмотрю…»
В Буэнос-Айресе Григулевич снял квартиру в невзрачном одноэтажном доме на улице Суипача, на ее отрезке между авенидами Алем и Посадас. Жилище было обставлено скудно: кровать, простой платяной шкаф с картинками из журналов, кое-как приклеенными на внутреннюю створку двери: водопад Игуасу, кинозвезда Либертад Ламарке, Гитлер и Муссолини, театрально пожимающие друг другу руки. На окне — занавеска неопределенного цвета. На подоконнике — забытые постояльцами журналы и затрепанные книжки с «розовыми романами». Картинки Иосиф сорвал и сунул в пакет с мусором. Туда же отправились «розовые романы». В доме обитало еще несколько жильцов, не проявивших интереса к общению. Иосиф тоже не предпринял никаких шагов к сближению. Помнил о предупреждении «Тома»: сиди тихо, создавай удобное для себя прикрытие.
Часть денег, врученных ему резидентом в Сан-Франциско, пришлось истратить на новый костюм и ботинки: «в Аргентине всегда встречают по одежке». Обойдя несколько магазинов, купил недорогой радиоприемник «Эрикссон», главным образом из-за рекламы: «Наши приемники перенесут вас в любую часть света!» В эфире было густо от аргентинских и уругвайских музыкальных программ, радиопостановок и прогнозов погоды. Порой прорывались гортанные немецкие фразы. Гитлер праздновал очередную победу. Иосиф пытался нащупать какую-либо из советских станций, но безуспешно. Обманывает реклама…
Аргентина жила своей обычной жизнью.
На курорте Мар-дель-Плата аншлаг отдыхающих. Несмотря на войну в Европе, побиты все рекорды. Только автомобилистов прибыло в город больше сорока тысяч, а сезон далеко не закончился. В Луна-парке Буэнос-Айреса чилийские всадники-уасос проводят показательные выступления. Пароход «Кабо де Буэна Эсперанса» доставил в страну около 400 амнистированных республиканцев из Испании. Этот великодушный жест генералиссимуса Франко получил высокую оценку аргентинцев. Журналист Рикардо Велес продолжает чтение цикла своих статей на тему: «Война — это массовое помешательство». В Буэнос-Айресе все говорят о модной новинке — «футинге»: разминочной ходьбе — самом лучшем способе для знакомства. «Угрозы войны между Германией и Россией не существует, — заявил германский посол в Аргентине фон Терманн. — Подписанный нашими государствами договор — это надежная гарантия мира». В Мендосе организован публичный показ документального фильма «Вдали от страны предков», в котором рассказывается о жизни немецких колонистов в Аргентине, их преданности фюреру, взвалившему на свои плечи гигантскую работу по перестройке Европы…
Став полноправным аргентинцем, Иосиф взялся за налаживание делового прикрытия. Затевать дело на собственное имя было опасно. Регистрация любого коммерческого предприятия сопровождалась публикацией подробных данных о самом коммерсанте в «Официальной газете» и изданиях справочного характера. Арест на вилле Аугусто Бунхе, фотографии и отпечатки пальцев, осевшие в архивах полиции, делали такой вариант очень уязвимым. К тому же Григулевич узнал, что один из его прежних знакомых работал на охранку — «Сексьон эспесиаль». Позднее, прикрываясь вымышленным именем Бенито Фалькон, он опубликовал в газетенке «Кларинада» воспоминания о своих похождениях в стане «красных агентов». В числе «пропагандистов», связанных с Москвой, Фалькон назвал «Мигеля», описал его приметы, круг обязанностей в «Красной помощи». В заключение отметил, что после отъезда в Испанию «след этого враждебного Аргентине элемента затерялся» и что, «по неподтвержденным данным, он погиб в Мадриде». Фалькон не удержался от шутки: «Ходят слухи, что “Мигеля” похоронили в общей могиле среди десятков неопознанных трупов. Надо отдать ему должное: он до конца сохранил верность своим коллективистским убеждениям».
Публикация в «Кларинаде» отчасти успокоила Иосифа: в полиции, по-видимому, не ожидали его возвращения в Аргентину.
В компаньоны Григулевич выбрал Теодоро Штейна, который должен был стать «безупречной витриной» дела. На его имя Григулевич решил создать небольшой свечной заводик. Когда сил и средств уже было затрачено немало, вдруг оказалось, что предприятию грозит суровая конкуренция. Теодоро пришлось выдержать не менее десяти визитов «стеариновых королей» Буэнос-Айреса, которые пытались отговорить от «неразумного эксперимента, грозящего убытками и слезами». Визитеры приводили сходные аргументы, особенно упирая на то, что рынок давно поделен и что «непрошеным гостям» грозят различного рода неприятности, вплоть до пожаров.