Эти примеры смены взглядов, убеждений, отношения к людям – близким и дальним, можно множить и множить. Она меняла имена и фамилии: Светлана Сталина, Светлана Аллилуева, Лана Питерс… Меняла города и страны – 39 раз изменялся ее адрес! Меняла мужей и любовников. Меняла даже религию. Впрочем, будем объективны, хотя сама наша героиня объективной не была никогда и ни к кому, – насчет религии она заявляла сразу: «Все догматические различия религий сейчас теряют свое значение. Сейчас люди, скорее, разделяются на тех, для кого существует Бог, и на тех, для кого вообще существование Бога не нужно. Когда мне стало 35 лет, уже кое-что пережив и повидав, с детства приучаемая обществом и семьей к материализму и атеизму, я все же приняла сторону тех, для кого немыслимо жить без Бога. И я счастлива, что это со мною произошло».
Нет, ни счастья, ни покоя своей мятущейся душе она так и не нашла – ни в православии, ни в индуизме, ни в протестантизме, ни в католицизме. Как не нашла ни любви, ни семьи, хотя и то и другое искала исступленно.
От чего она бежала, чего искала? От системы, как она уверяет, или все же от себя, от своей больной, изломанной души? Но от себя не убежишь, сколько не меняй адреса, сколько не отрекайся от прошлого – от Родины, от отца с матерью, от близких. Зато получишь «награду» – одиночество. В этом ужасающем одиночестве, забытая Богом (или богами?), не общаясь ни с детьми, ни с родственниками, в приюте для престарелых (ей уже идет девятый десяток) в американском штате Висконсин она ждет смерти.
«Пусть меня весь свет ненавидит, лишь бы меня любил папа»
Она родилась в последний день февраля 1926 года – почти ровно через пять лет после Василия. И стала антиподом ему. По всему – по характеру, по вкусам, по убеждениям, наконец.
Светлане было всего шесть лет, когда ее мать покончила жизнь самоубийством. Сталин потом с горечью говорил родственникам, что дети забыли мать преступно быстро. Но это не так. Может быть, к сожалению. Именно самоубийство матери, своеобразно воспринятое и осмысленное, очень сильно повлияло на судьбу дочери. Правда, огромную роль в этом сыграли и родственники с материнской стороны, от которых она, уже в юности, узнала подробности ее жизни и смерти, подробности, преподнесенные ими в определенном ключе. Однако и сама Светлана тот день и похороны матери запомнила достаточно подробно:
«Я помню, как нас, детей, вдруг неожиданно утром в неурочное время отправили гулять. Помню, как за завтраком утирала платочком глаза Наталия Константиновна. Гуляли мы почему-то долго. Потом нас вдруг повезли на дачу в Соколовку, – мрачный, темный дом, куда мы все стали ездить этой осенью вместо нашего милого Зубалова. В Соколовке всегда было на редкость угрюмо, большой зал внизу был темным, повсюду были какие-то темные углы и закоулки; в комнатах было холодно, непривычно, неуютно. Потом, к концу дня, к нам приехал Климент Ефремович (Ворошилов, – прим. авт.) пошел с нами гулять, пытался играть, а сам плакал. Я не помню, как мне сказали о смерти, как я это восприняла, – наверное, потому что этого понятия для меня тогда еще не существовало…
Я что-то поняла, лишь когда меня привезли в здание, где теперь ГУМ, а тогда было какое-то официальное учреждение, и в зале стоял гроб с телом и происходило прощание. Тут я страшно испугалась, потому что Зина Орджоникидзе взяла меня на руки и поднесла близко к маминому лицу – «попрощаться». Тут я, наверное, и почувствовала смерть, потому что мне стало страшно – я громко закричала и отпрянула от этого лица, и меня поскорее кто-то унес на руках в другую комнату. А там меня взял на колени дядя Авель Енукидзе, и стал играть со мной, совал мне какие-то фрукты, и я снова позабыла про смерть. А на похороны меня уже не взяли, только Василий ходил».
Василий, между прочим, тоже не забыл о матери, он назвал в ее честь свою дочь, ставшую его любимицей. Кстати, сына Иосифом он ведь не назвал, Иосифом своего сына назвала именно Светлана.
Ну, а сетуя на то, что потом их жизнь быстро вошла в привычную колею с их детскими делами и заботами, не грех было бы вспомнить: и при жизни мать не слишком много времени проводила с ними, вспомнить тот детский дом, куда Василий с Артемом были направлены в самом нежном возрасте. Помните воспоминания Артема: «… Наши матери дружили, были они и содиректорами детского дома для беспризорников и детей руководителей государства. С двух до шести лет и мы с Василием были воспитанниками этого детдома». И в другом интервью: «Мы с Василием оказались в детском доме, когда нам было по два с половиной года. Первый раз меня мама привела туда за ручку, а во второй раз с моим горшком. Это означало, что я остаюсь там».
Что тут сказать? Такими были убеждения этих строителей нового общества, многим из них и семья казалась пережитком прошлого. К счастью, Сталин был в этом отношении старомоден, может быть, потому Светлану участь братьев миновала – она росла в окружении нянек, учителей и воспитателей, которых подбирала мать. Но и она, по ее словам, маму видела нечасто. Как писала сама Светлана в своей первой книге, «Мама бывала с нами очень редко. Вечно загруженная учебой, службой, партийными поручениями, общественной работой, она где-то находилась вне дома. А мы были тоже загружены уроками, прогулками с учителем или Натальей Константиновной, собиранием гербариев, уходом за кроликами – только бы не было безделья! Правило, высказанное ею еще в одном из гимназических ее писем: «чем больше времени, тем больше лени», – мама неукоснительно применяла к своим детям».
Безусловно, метода правильная – чем больше занятий у детей, тем лучше и разностороннее они развиваются, занятия дают пищу для ума. Но нужна еще и пища для сердца, для души, нужно еще и тепло материнской любви, в котором только и может вырасти и сформироваться полноценная личность, без комплексов и душевных деформаций. Неужели не понимала этого Надежда Сергеевна? Или не было у нее этой любви, этого душевного тепла? Мысли о необходимости правильного воспитания были, ответственность за организацию такого воспитания была, а была ли любовь? Или ее нельзя и требовать от человека, которого мучают невыносимые головные боли, который страдает, который просто болен? Но как же это сочеталось с учебой, службой, «партийными поручениями»? Однако интеллект – одно, а психика – это все же другое. Во всяком случае, интеллект ни у кого из Аллилуевых поврежден не был, даже Федор, у которого болезнь проявилась в наиболее явной форме, сохранил свои способности к математике и физике и потом помогал свои племянникам готовиться к экзаменам. А вот деформация личности, увы, происходит. Похоже, что это в какой-то степени произошло и с Надеждой. Во всяком случае такая мысль приходит в голову, когда знакомишься со Светланиными откровениями:
«Мама была строга с нами, детьми – неумолима, недоступна. Это было не по сухости души, нет, а от внутренней требовательности к нам и к себе… Она редко ласкала меня, а отец меня вечно носил на руках, любил громко и сочно целовать, называть ласковыми словами – «воробушка», «мушка». Однажды я прорезала новую скатерть ножницами. Боже мой, как больно отшлепала меня мама по рукам! Я так ревела, что пришел отец, взял меня на руки, утешал, целовал и кое-как успокоил… Несколько раз он так же спасал меня от банок и горчичников, – он не переносил детского плача и крика. Мама же была неумолима и сердилась на него за «баловство».
В доказательство требовательного отношения матери к своим детям Светлана приводит в своей первой автобиографической книге единственное сохранившееся у нее письмо матери со своими комментариями:
«Здравствуй, Светланочка!
Вася мне написал, что девочка что-то пошаливает усердно. Ужасно скучно получать такие письма про девочку. Я думала, что оставила девочку большую и рассудительную, а она, оказывается, совсем маленькая, и, главное, – не умеет жить по-взрослому. Я тебя прошу, Светланочка, поговори с Н. К. (воспитательницей, – прим. авт.), как бы наладить все дела твои, чтобы я больше таких писем не получала. Поговори обязательно и напиши мне вместе с Васей или Н. К. письмо о том, как вы договорились обо всем. Когда мама уезжала, девочка обещала очень, очень много, а оказывается, делает мало.
Так ты обязательно мне ответь, как ты решила жить дальше, по-серьезному или как-нибудь иначе. Подумай как следует, девочка уже большая и умеет думать. Читаешь ли ты что-нибудь на русском языке? Жду от девочки ответ.
Мама».
Вот и все. Ни слова ласки. Проступки «большой девочки», которой тогда было лет пять с половиной или шесть, наверно, были невелики; я была спокойным, послушным ребенком. Но спрашивалось с меня строго». (Двадцать писем к другу).
Интересны в этом плане и воспоминания племянницы Сталина Киры Политковской:
«Когда меня спрашивают, боялась ли я Сталина, то я всегда отвечаю – нет! Его я не боялась. Я боялась Надежды Сергеевны. Она замораживала, казалась строгой, скрытной. Лицо неприветливое, настороженное. Внешне она была мадонной – миндалевидные глаза, ровный нос, гладкие волосы. Я не видела ее улыбающейся. И лишь однажды… Светлане исполнилось четыре месяца. Надежда Сергеевна позвала меня. Светлана была чудесная, рыженькая толстушка с зелеными глазами. Вот тогда я увидела улыбку на лице Надежды Сергеевны и нежность к ребенку».
И все же не будем судить Надежду Сергеевну, болезнь – слишком уважительная причина. Однако не говорить о взаимоотношениях матери с детьми, если речь идет о причинах их поведения, о формировании их личностей, их взглядов на мир – невозможно.
Но все же детство Светланы, в общем, было счастливым. Сиротой, несмотря на смерть матери, она себя не ощущала. Она росла, окруженная любовью многочисленных родственников, няни, отца… Самое главное в ее детской жизни – вот эта отцовская любовь. Не было бы ее – не было бы и этого многоликого любовного окружения из родственников и друзей семьи. Не то что они были неискренними, нет. Просто они любили почему-то лишь то и тех, кого любил он. К Васе и Яше он относился, как казалось со стороны, холоднее. Холоднее, критичнее относилось к сыновьям Сталина и его окружение, будь то родственники или друзья и сослуживцы. Хотя, разумеется, сыновей своих Сталин тоже любил. Просто он считал, что с ними нельзя нежничать, потому что они мужчины, и воспитываться должны тоже как мужчины. И изливал всю свою нежность, все чувства на маленькую дочку, последнего, младшего ребенка.