Даже на похороны Василия в Казань она не поехала, хотя потом и описывала их, будто на самом деле там была. Стоит ли удивляться ее душевному нездоровью? Конечно, наследственность наследственностью, но и предательство близких людей Бог, к которому она вроде бы обратилась, не прощает и не оправдывает. В своей яро антисоветской книге «Только один год», она вспоминает слова священника: «Ты своего отца не суди… Господь выравнивает и исправляет ложное. А тебе – нельзя, ты – дочь». Она почему-то считает, что последовала этим советам, каждым своим словом их опровергая…
Правда, до этой книги еще далеко, но уже написаны «Двадцать писем к другу». Может, из-за этого было у ней так плохо на душе, а мягкая улыбка индийского раджи, его естественное спокойствие, раскованность, доброжелательность так привлекали…
Так или иначе, они познакомились и стали проводить в беседах много времени, вызывая недоуменные, а то и явно неодобрительные взгляды больничной публики. Однако они не обращали на нее внимания – им было интересно и хорошо вместе. Особенно хорошо это общение действовало на Светлану – она чувствовала, как оттаивает, как уходит куда-то депрессия, как тает постоянное напряжение и в мятущуюся душу приходит покой.
После больницы их обоих направили в санаторий в Сочи, где было все еще тепло и благоухали розы, хотя на дворе была уже глубокая осень. Они подолгу гуляли по городу, любовались морем, ходили на рынок, часами сидели в маленьком ресторанчике на берегу, наслаждаясь приятным легким вином и искусно приготовленными дарами моря. Иногда заходили в православный храм, где шла служба. Индийцу она понравилась своей красотой и душевностью. Сингха иногда отрывали от Светланы, предлагая, вместе с другими индийскими товарищами (в СССР отдыхала тогда целая группа индийских коммунистов), присоединиться к какому-нибудь запланированному идеологическому мероприятию, вроде поездки в чайный совхоз или посещения школы, где дети непременно повязывали иностранным гостям красный галстук. Он ни от чего не отказывался, относясь ко всему с неизменным индийским спокойствием и добродушием. А Светлане выговаривали за ее слишком тесные связи с иностранцами, пусть и коммунистической направленности. Но она, конечно, и не думала прислушиваться.
После возвращения в Москву пришло время отъезда Сингха в Индию. Он обещал ей вернуться в течение ближайшего времени – они уже не представляли жизни друг без друга. Он решил, что устроится в Москве переводчиком в какое-нибудь издательство. Два его брака к тому времени остались в прошлом, он был свободен и очарован Светланой. С ее детьми у него тоже установилось полное взаимопонимание и прекрасные отношения, это подтверждал впоследствии и Иосиф, считая, что Сингх был тем человеком, с которым у его матери, проживи он подольше, может быть, и получился бы наконец счастливый брак. Возможен ли был для нее счастливый брак в принципе? Но это риторический вопрос, на который жизнь не дала ответа.
Итак, Сингх уехал, а возвратиться оказалось совсем не просто – официальные органы изо всех сил затягивали с решением вопроса. Светлана для них оставалась дочерью Сталина, возле которой были возможны любые провокации со стороны иностранцев. Она даже ходила к Микояну с просьбой разрешить этот вопрос, Микоян всегда хорошо к ней относился, перед XX съездом именно он заранее дал ей прочитать доклад о пресловутом «культе личности», чтобы она была морально готова к предстоящим событиям. Тогда она ему сказала, прочитав доклад: «К сожалению, все это очень похоже на правду». После Куйбышева, где она узнала о самоубийстве матери, и рассказов об этом бабушки и теток с их комментариями, после истории с Каплером, она была вполне готова считать отца негодяем и даже преступником. Микоян и здесь отнесся к ней с пониманием и обещал помочь. Он сдержал свое обещание, несмотря на то, что ситуация в стране к тому времени переменилась, Хрущева уже отодвинули от власти и послали на пенсию. Микоян, близкий его соратник, тем не менее, остался у власти, хотя его влияние существенно уменьшилось. Он помог Сингху получить приглашение в СССР, которого они со Светланой так долго добивались.
Весной 1965 года Сингх приехал в Москву. Иосиф со Светланой встречали его в аэропорту, Иосиф же и предложил матери везти Сингха не в гостиницу, а сразу к ним домой. Сингх попытался их предупредить:
– Подумайте хорошо. Я очень болен, я не хочу стать вам обузой… Я еще не подписал контракт и могу поехать к друзьям в Югославию.
Но Светлана решительно сказала:
– Глупости. Едем к нам, домой.
Наверно, если бы он поехал в Югославию, он прожил бы дольше, все же климат там значительно лучше. Москва же с ее морозами, промозглой сыростью совершенно не подходила как место жительства для Сингха с его застарелым хроническим бронхитом. Зато для Светланы этот период стал временем душевного покоя и тихого счастья. Однако регистрировать брак правительство им не разрешило. Почему? Уже тогда предугадывали ее намерение уехать за границу, что ей было бы гораздо проще, если бы она стала женой иностранца? Скорее всего, такую возможность просчитывали, предполагая, какую бурю возмущения могла вызвать в душе дочери кампания очернительства ее отца, поднятая Хрущевым. Собственно, Косыгин, к которому ее пригласили на прием, так ей об этом и сказал:
– Мы понимаем, вам было трудно в то время. Но мы не собираемся продолжать гнилую линию Хрущева. Мы собираемся принять кое-какие решения, и вам надо занять достойное место в коллективе. Мы вам поможем…
Косыгину, сталинскому наркому, навсегда сохранившему уважение к великому вождю, и в голову не приходило, что у дочки-то Сталина совсем другие взгляды и на отца, и на советскую власть, и на советскую идеологию. Что не работает она вовсе не оттого, что ее, как дочь Сталина, травят в коллективе – ее коллеги, либеральные советские интеллигенты, уже тогда в душе присягнувшие Западу, давно считали Светлану Аллилуеву своей. Неужели не знал Косыгин о ее романе с Синявским, о других ее друзьях и подругах из того же круга? Очевидно, не знал. Но ведь КГБ-то знало, и в правительстве многие знали о ее похождениях и связях. В общем, не того человека попросили беседовать со Светланой и даже почему-то не снабдили нужной информацией. В результате Светлана Косыгина возненавидела, о чем она и писала впоследствии, и говорила в своих интервью.
Сингх тоже был обескуражен отказом, он многого не понимал в устройстве советской жизни, наверно, и историю-то страны плохо знал. Он очень переживал, состояние его ухудшалось, периодически он ложился в больницу, где его, как казалось Светлане, перегружали лекарствами. Дни его были сочтены.
Светлана снова обращается к властям, на сей раз к Брежневу. И ее снова принимают. Не Брежнев, конечно, но Суслов – главный идеолог страны. Вначале он напомнил ей об отце, сказав, что тот никогда бы не разрешил ей выйти замуж за иностранца. (Вряд ли тут Суслов был прав. Сталин был не чета ни Суслову, ни всему брежневскому политбюро по уму и смелости решений. Он не был догматиком. Увидев, что индиец благотворно действует на дочь в смысле ее душевного здоровья и равновесия, он вряд ли стал бы препятствовать их браку. К тому же, не стоит забывать, что Сингх был коммунистом.) Потом сказал, что за границу Светлану никто не выпустит, там на нее набросятся корреспонденты, возможны всяческие провокации, а Сингх, если хочет, пусть уезжает один.
– Но он болен, ему нужен уход. Он, может быть, скоро умрет! – восклицала она в отчаянии.
– Умрет так умрет, – равнодушно сказал Суслов. – Он больной человек…
Через неделю Сингх умер. Он умер на рассвете, тихо и спокойно, как умирают праведники. И не только в Индии.
Беглянка
Но даже из потустороннего мира Сингх помог ей. Он завещал кремировать себя, а прах бросить в реку. «Религиозная церемония не нужна», – написал он в своей записной книжке.
– Какую реку ты имеешь в виду? – спросила его Светлана, прочитав эту запись, написанную им задолго до смерти. Улыбнувшись, он, как и подобает индийскому философу, видящего мир во всей его всеобъемлющей цельности, сказал, что на самом деле все реки впадают в один океан. Хотя ему, конечно, хотелось бы, чтобы это был Ганг.
Она снова обратилась к властям, ее снова принял Косыгин, на сей раз очень быстро давший ей разрешение на поездку в Индию, чтобы она смогла развеять прах мужа над Гангом. Косыгин, порядочный человек, чувствовал себя виноватым перед ней – прошлый раз он, обремененный огромной ношей сложнейших государственных проблем, не разобрался в ситуации, не изучил ее, а теперь вот человек умер.
1 ноября 1966 года Сингха кремировали, а уже через десять дней Светлана получила на руки паспорт с индийской визой на один месяц. Еще через две с половиной недели она вылетела в Дели к племяннику Сингха, который выслал ей приглашение. Всё. Она вырвалась, добилась того, чего так желала долгие годы. В СССР она больше не вернется (не считать же возвращением ее недолгое пребывание здесь в 1984–85 годах).
Потом во всех своих книгах Светлана будет писать, что она и не думала о невозвращении, улетая из Москвы, прощаясь с детьми и друзьями в Шереметьеве, что такие мысли пришли к ней только в Индии. Трудно сказать однозначно, так это или нет. Если бы она не являлась столь импульсивной и непредсказуемой особой, то можно было бы сказать, что линия ее поведения четко говорит об обратном. В самом деле – ну, вроде бы достаточно случайно познакомилась с индийским коммунистом. Пусть он показался интересным, спокойным и мудрым человеком, с которым ей было интересно общаться… Не будем говорить, что он был некрасив и невзрачен на вид, но он был достаточно пожилым и больным человеком. Такой ли муж нужен женщине бальзаковского возраста (Светлане было на момент знакомства 36 лет) с ярко выраженной, едва ли не агрессивной сексуальностью? Да, благодаря его мудрости и душевному равновесию, они со Светланой, по свидетельству очевидцев, на удивление хорошо ладили. Однако для него это кончилось смертью. Разве не было очевидно сразу же, что климат России, холодный и часто сырой, для него не подходит? Надо ли было тащить его, неизлечимо больного, из теплой, родной ему Индии? Стоило бы подумать о его здоровье, если так велика была любовь. Всего лишь не слишком горячо настаивать на приезде, и он бы не приехал. Неужели за почти два года разлуки ее чувства не остыли? Тут же невольно вспоминаются Каплер, Серго Берия, забытые почти мгновенно…