Поскольку большинство этих юных наций получили признание на мирной конференции, проведенной союзными державами в 1919 году, проигравшие стороны называли их не иначе как «версальские государства». Для немцев, австрийцев, венгров, болгар и Советской России эти «версальские государства» были искусственными, нежизнеспособными образованиями, созданными по прихоти победителей. Из всех этих «версальских государств» Югославия пользовалась особой неприязнью со стороны соседей и даже части своего собственного населения. Албания, Болгария, Венгрия и Австрия – все они имели к Югославии территориальные претензии, как, впрочем, и Италия, одна из союзных держав, которую не удовлетворяли положения Версальского договора.
К тому времени, как Тито в 1920 году вернулся на родину, многие хорваты в штыки встречали правящие власти в Белграде из-за того, что те оказались в числе «версальских государств».
Но каковы бы ни были их позднейшие настроения, южные славяне Габсбургской империи сами выдвинули требование о создании Югославии. Хотя подавляющее большинство словенцев, хорватов и даже сербов в габсбургской армии в начале первой мировой войны еще оставались kaisertreu[81], вскоре их постигло разочарование, вызванное как ужасами войны, так и обыкновенной усталостью.
Вступление в 1915 году в войну Италии повлияло на словенцев и хорватов по двум разным причинам. Это означало, что папа, хотя теоретически и стоял над мирскими дрязгами, являлся теперь представителем страны, ведущей военные действия против Австро-Венгерской империи. В мае 1917 года папа своим посланием призвал словенскую и хорватскую церкви сохранять независимость.
Когда итальянцы, согласно Лондонскому договору, дали в 1915 году согласие вступить в войну, для начала они вырвали у Англии и Франции обещание отдать им австрийские земли на Адриатическом побережье, подавляющее большинство населения которых составляли славяне. Это означало, что в случае победы союзников миллионы хорватов и словенцев оказались бы под итальянским владычеством, что было для них еще менее приемлемо, чем принадлежность к Австро-Венгерской империи.
Со вступлением в апреле 1917 года в войну Соединенных Штатов сотни недавних эмигрантов из Словении и Хорватии превратились во врагов Габсбургской империи и всем сердцем желали ее крушения. Поскольку в то время лишь считанные единицы стояли за независимую Хорватию, и никто вообще – за независимую Словению, подавляющее большинство диаспоры южных славян желало видеть нечто вроде Югославии.
Тем временем Сербия была озабочена своим собственным выживанием и не утруждала себя планами на будущее. К концу войны сербы и черногорцы понесли людские потери, соответственно населению, в два с половиной раза большие, чем потери Франции, которая, в свою очередь, пострадала сильнее, чем Британия и Соединенные Штаты.
Заплатив за войну столь высокую цену, сербы надеялись получить значительную долю плодов победы, тем более что хорваты и словенцы воевали на стороне их врага.
Летом 1918 года в южнославянских областях имели место антигабсбургские демонстрации и даже вооруженные мятежи. В сентябре, когда французские, английские и сербские дивизии прорвались со стороны Салоник в Македонию, начав освобождение Сербии, власть Австро-Венгрии пошатнулась по всей Хорватии и Словении. Газета «Грацер Тагенпост», выходившая в Каринтии, жаловалась:
Все словенские области взбудоражены… Лидеры американских словенцев и сербы сходятся в своих требованиях о создании единого Югославского государства. В дополнение к агитации в представительских органах идет также подрывная пропаганда из уст в уста, от человека к человеку, от женщины к женщине, от ребенка к ребенку. В церкви и школе преподается учение о Югославском государстве, и доверчивое население клянется его принципами[82].
Южнославянские депутаты образовали в Загребе Национальный Совет, выступавший с требованием создания Югославии. 28 октября габсбургские военные власти сложили с себя и передали этому Совету все полномочия.
На следующий день, когда толпы на улице выкрикивали лозунги в поддержку Вудро Вильсона и Томаша Масарика, хорватский парламент, или Сабор, формально остановил действие древнего «pacta conventa» с Венгрией. 1 декабря 1918 года Александр, в присутствии делегатов из Загреба и министров сербского правительства, провозгласил Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев. Стеван Павлович замечает:
Будучи отнюдь не порождением Версальской конференции, как это подчас утверждают, Югославия должна была еще отстоять свое право на существование перед международным сообществом. Она была провозглашена в декабре 1918 года, но первой из основных союзнических держав в феврале 1919 года ее признали Соединенные Штаты, последней же – Италия, в ноябре 1920 года. Ее границы оспаривались, и потребовалось около двух лет, прежде чем она получила законное признание в глазах всей Европы, достаточное, чтобы провести выборы в конституционную ассамблею[83].
Для новорожденной Югославии несчастливым совпадением явилось то, что Германия подписала Версальский договор, позволив тем самым ему вступить в силу, 28 июня 1919 года, то есть в роковой день святого Вита. Что еще хуже, та же самая дата была выбрана в 1921 году для введения югославской конституции.
Для хорватских националистов на протяжении всех последующих лет новая Югославия была не только «Версальской», но и страной «дня святого Вита», навязанной им иностранными державами исключительно ради блага сербов.
Несмотря на все трудности, что ждали ее впереди, новая Югославия в действительности отнюдь не являлась искусственным образованием, этаким делом рук иностранных мечтателей-прожектеров. Хотя на протяжении долгого времени южные славяне были разделены историей и религией, в этническом и языковом отношении то была одна из самых однородных стран Европы – в большей степени, чем, скажем, обитатели Британских островов. Не стоит забывать о том, что в годы, когда югославы после долгих веков разделения вновь оказались вместе, южные ирландцы пытались вырваться из многовекового политического союза.
Когда Тито в конце 1920 года вернулся домой, Югославия только приходила в себя после брожения, охватившего после войны всю Центральную Европу, и в особенности побежденные нации. В Хорватии и Словении славянские крестьяне восставали против иностранных землевладельцев. Тито утверждает, хотя, возможно, и не без преувеличения, что в Загорье «каждую ночь горел какой-нибудь замок, и на следующее утро начиналась дележка крестьянами господских владений»[84]. Подобно тому, как в 1573 году кумровецкие крестьяне – правда, неудачно – попытались взять приступом замок Цезарграда, так и в конце 1918 года они совершили попытку захватить замок, также принадлежавший семейству Эрдеди. На этот раз им удалось прорваться внутрь, где они, похватав все ценное, устроили затем пожар и в конце концов взорвали древнее здание.
Тито с гордостью описывает эти подвиги.
Через пятьдесят лет некоторые из замков и дворцов, чудом избежавшие крестьянского гнева, были превращены в его летние резиденции.
Тито презрительно отзывается о «буржуазном» Национальном Совете, члены которого 1 декабря 1918 года съехались в Белград, чтобы «отдать дань» регенту Александру и объявить о создании Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев. Зато он высоко отзывается о Степане Радиче, лидере хорватской крестьянской партии, который предупреждал делегацию накануне отъезда: «Семь раз отмерь… Это грубая политическая ошибка – навязывать народу „fait accompli“ вашего собственного изобретения[85]»[86].
В попытке объяснить, почему в 1918 году коммунисты противостояли созданию Югославии, а в 1945 году помогали как только могли, Тито бичует алчность и транжирство регента, сменившего на троне отца в 1921 году:
Он не только убедил парламент увеличить его содержание по цивильному листу, но и возглавил Национальный банк, а в конечном итоге даже сделался фермером. Он прибрал к рукам бывшее государственное хозяйство в Топчидере и продавал на белградском базаре яйца и овощи, соревнуясь с крестьянами. Солдаты королевской гвардии гнули на него спину без всякой платы и торговали на рынке в военных штанах и гражданских пальто королевскими овощами.
Ушлый король также открыл предприятие по производству вина и сливовицы в Тополе и Демир Капия. Вся эта собственность была освобождена от налогов на том основании, что это личные владения короля![87]
Все эти обвинения странно слышать от Тито, который впоследствии будет жить как король за счет страны, причем ему и в голову не придет ставить цивильный лист[88] на голосование свободно избранного парламента, а кроме того, Тито было далеко до знаний и сметки Александра в сельскохозяйственных и банковских делах.
Общественное брожение в Югославии в первые два года после войны имеет весьма отдаленное отношение к Александру, зато весьма непосредственное к коммунистическим революциям в России, Венгрии и Баварии. В Загребе полк, в котором когда-то служил Тито, принял участие в мятеже, и на его усмирение были брошены сербские части при поддержке французской колониальной армии. Так длинный список наций, брошенных на прекращение братоубийственной резни южных славян, пополнили вьетнамцы.
Хотя Югославия отказалась участвовать в подавлении коммунистической революции в Венгрии, профсоюзы страны приняли участие в международной забастовке протеста против интервенции. В Загребе, согласно городскому справочнику, опубликованному в годы коммунистической эры, к бастующим присоединились рабочие табачной фабрики и фабрики, перерабатывающей цикорий, банковские служащие, работники шляпной, кожевенной, карандашной фабрик, официанты, железнодорожники и парикмахеры.