Вряд ли я годился в продавцы. Правда, я обнаружил неожиданные способности, необходимые сборщику пожертвований… но даже в этом деле я не обладал ни репутацией, ни опытом. Возможно, когда-нибудь я снова мог бы… но деньги-то нужны сегодня…
Что же оставалось? Я проглядел страничку объявлений о найме в ногалесском «Таймсе», экземпляр которого кто-то оставил в миссии. Я не специалист по налогообложению. Я не механик, это уж точно. Не знаю, кто такие программисты, но я явно не из их числа, как и не из числа тех, кто занимается какими-то компьютерами. Я не медбрат и вообще ничего не смыслю в делах здравоохранения.
Я мог бы без конца перечислять занятия, которые мне незнакомы и которым нельзя обучиться за один вечер. Но это лишено всякого смысла. Единственное, что я умел и что могло прокормить Маргрету и меня, пока мы не оглядимся в этом новом мире и не поймем, что к чему, — это то же самое, чем я занимался в бытность свою пеоном.
Опытный и надежный мойщик посуды никогда не помрет с голодухи. (Зато у него сколько угодно возможностей помереть с тоски.)
В первом ресторане, куда я зашел, воняло, а кухня показалась мне отвратительно грязной. Я и обращаться туда не стал. Второй находился в крупном отеле, и в подсобке работало несколько мойщиков. Босс поглядел на меня и сказал:
— Это работа для чиканос, тут тебе не понравится.
Я попробовал спорить. Но мне приказали убираться.
Третий мне явно подходил — ресторанчик чуть больше «Панчо Вилья», с чистенькой кухней и директором, который показался мне не слишком желчным. Он предупредил:
— За такую работу мы платим минимальную зарплату, никаких прибавок не будет. Кормежка бесплатная, раз в день. Если поймаю на воровстве хоть зубочистки, выгоню в ту же минуту и не возьму обратно. Работать столько, сколько скажу, и в удобное для меня время. Сейчас ты мне нужен с полудня до четырех и с шести до десяти пять дней в неделю. Или если хочешь, работай шесть дней, но без доплаты за сверхурочные. Сверхурочные — это если я заставлю тебя работать больше восьми часов в день или сорока часов в неделю.
— О'кей.
— Олл райт, покажи мне карточку социального страхования.
Я вручил ему свою «зеленую карту».
— И ты вообразил, что я буду платить тебе двенадцать с половиной долларов в час на основании этой карточки?! Ты не чикано. Хочешь, чтоб у меня были неприятности с властями? Где ты взял эту карточку?
Ну, я тут же изобразил ему в лицах историю, заготовленную для иммиграционной службы.
— Потеряно все. Не могу даже позвонить по телефону и попросить кого-нибудь переслать мне деньги. Мне необходимо сначала добраться до дому, а уж потом я смогу воспользоваться своим счетом в банке.
— Ты можешь получить государственное вспомоществование.
— Мистер, этого не допустит моя проклятущая гордость! (Я просто не представляю, как доказать, что я — это я. А потому прекрати приставать ко мне и позволь вымыть у тебя посуду!)
— Рад слышать. Я говорю о «проклятущей гордости». Этой стране такие люди ой как нужны! Отправляйтесь в офис социального страхования и потребуйте новую карточку. Это они сделают, даже если вы не помните номер прежней. Потом возвращайтесь и приступайте к работе. М-м-м… я зачислю вас на работу с этой самой минуты, но вы должны отработать за эти деньги полный рабочий день.
— Это более чем справедливо. Где находится офис социального страхования?
Итак, я отправился в федеральную службу, где снова врал, приукрашивая свое вранье соответственно обстоятельствам. Серьезная юная леди, которая выдала мне карточку, заставила меня прослушать целую лекцию по вопросам социального страхования и о том, как оно действует, — каковую, видимо, недавно заучила наизусть. Готов спорить на что угодно, у нее никогда не было клиентов (это она сама сказала), которые столь внимательно слушали бы ее. Все было ново для меня.
Я назвался именем Алека Грэхема. Это не было осознанным решением. Просто я пользовался этим именем уже несколько недель, рефлекторно отзывался на него, а потому уже не мог спохватиться и сказать: «Извините, мисс, но я ошибся, меня-то на самом деле зовут Александр Хергенсхаймер».
Я начал работать. В перерыв (с четырех до шести) я сбегал в миссию и узнал, что Маргрета тоже поступила на работу.
Работа у нее была временная, на три недели, что нас вполне устраивало. Повариха миссии уже год не была в отпуске, а потому решила съездить во Флагстаф, чтобы навестить дочку, которая только что родила. Поэтому Маргрете предложили временно ее место… и ее спальню (тоже на время).
Так брат и сестра Грэхемы оказались на коне… временно, конечно.
Глава 14
И обратился я, и видел под солнцем, что не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех их.
Будьте добры, скажите, почему на свете не существует философской школы мойщиков посуды? Условия для извлечения невинных радостей, связанных с попытками раскрыть нераскрываемое, самые что ни на есть благоприятные. Работа механическая, тело в непрерывном движении, зато от мозга почти ничего не требуется. Я каждый день имел по восемь часов для того, чтобы подыскивать ответы на множество вопросов.
Какие вопросы? Да любые! Пять месяцев назад я был процветающим и уважаемым специалистом, подвизавшимся в одной из самых респектабельных профессий в мире, в которой я разбирался досконально или во всяком случае считал, что досконально. Сегодня же я вообще ни в чем не уверен и ничего не имею.
Поправка: у меня есть Маргрета. Богатство, которое удовлетворило бы любого мужчину, и я не променял бы ее на все сокровища Китая. Но, думая о Маргрете, я прежде всего размышлял о том заключенном мною священном контракте, выполнить который в полном объеме мне было неимоверно трудно. Перед ликом Господа моего я взял ее в жены… но достойно содержать не мог.
Да, я работал, но, по правде говоря, Маргрета содержала себя сама. Когда я нанимался к мистеру Каугерлу, меня не смутили его условия: «минимальная почасовая ставка и никаких надбавок». Двенадцать с половиной долларов в час показались мне в высшей степени заманчивой цифрой; а почему бы и нет: женатый человек в Уичито (в моем Уичито, в другой Вселенной) на эти двенадцать с половиной долларов мог содержать семью в течение целой недели.
Чего я не знал, так это что за двенадцать с половиной долларов нельзя купить даже сандвич с тунцом в нашем же ресторане — заметьте, совсем не фешенебельном, больше того — очень дешевом. Мне было бы куда легче приспособиться к экономике этого странного, но чем-то отдаленно знакомого мира, если бы здешние деньги назывались как-нибудь иначе — шиллингами, шекелями или солями — как угодно, только не долларами. Я ведь был воспитан на том, что доллар — весьма крупная единица измерения богатства. Мысль, что сто долларов в день — минимальная ставка, способная лишь удержать вас на грани нищеты, мне было усвоить нелегко.
Двенадцать с половиной долларов в час, сто долларов в день, пятьсот в неделю, двадцать шесть тысяч в год — и это прожиточный минимум?! Ну так слушайте внимательно. В мире, где я жил раньше, эта цифра представляла собой целое состояние, превышавшее самые смелые мечты алчных.
Привыкнуть к ценам и оплате труда в долларах, которые вовсе и не доллары — вот чего в первую очередь требовала от нас эта дичайшая экономика. Главной задачей было справиться, удержаться на плаву, обеспечить нормальное существование себе и своей жене (и нашим детям, первый из которых по моим подсчетам родится довольно скоро) в мире, где я не имел ни дипломов, ни опыта, ни рекомендаций, ни справок о прежней работе. Алекс, скажи, ради Бога, на что ты годишься?.. Кроме мытья грязной посуды, разумеется!
Я мог легко перемыть стопку посуды высотой с маяк, бесконечно проворачивая в мозгу только один вопрос. Ведь решить его было необходимо! Сегодня я мою тарелки… и даже смотрю на мир с улыбкой… но завтра мне придется ради своей любимой найти нечто куда более высокооплачиваемое. Минимальной почасовой ставки нам никак не хватит!
Вот наконец мы и добрались до главного вопроса: Господи Боже мой Иегова, что означают все эти таинственные знаки и явления, которые ты ниспослал рабу твоему?
Приходит время, когда каждый истинно верующий должен встать с колен своих и поговорить с Господом откровенно и определенно. Боже, скажи, чему мне верить? Неужели это и есть те фальшивые великие знаки и чудеса, о которых ты предупреждал, что посланы они Антихристом, дабы соблазнить даже избранных?
Или же то правдивые приметы наступления последних дней? И услышим ли мы глас твой?
Или безумен я, как Навуходоносор,[61] и все это лишь порождение моего расстроенного воображения?
Если одно из этих предположений верно, значит, остальные два — ложны. Так что же мне делать? Господь всемогущий, в чем я провинился перед тобой?..
Как-то вечером, возвращаясь в миссию, я увидел плакат, который можно было истолковать как прямой ответ на мои моления: «МИЛЛИОНЫ НЫНЕ ЖИВУЩИХ НЕ УМРУТ НИКОГДА». Плакат нес мужчина, а рядом с ним шел ребенок и раздавал прохожим листовки.
Я постарался незаметно проскользнуть мимо них. Много раз в жизни я видел этот плакат и всегда старательно избегал общения со свидетелями Иеговы.[62] Они так непреклонны и упрямы, что поладить с ними невозможно, в то время как церкви, объединенные благочестием, являются, по определению, организацией экуменической.[63] В деле сбора пожертвований, как и в чисто политических акциях, необходимо (конечно, опасаясь ереси как огня) всячески избегать споров по наиболее щекотливым вопросам нашей доктрины. Теологи, готовые спорить до посинения из-за единого слова, — смерть для любой эффективно работающей организации. Как можно привлечь сектантов к полезному труду на винограднике Господнем, если они убеждены, что только их секте ведома истина, вся истина и ничего, кроме истины, и все, кто с ними не согласен,