В Мандалай восемнадцатая попала вчера. Пешком, потом на телеге, потом довольно большой отрезок пути посчастливилось проделать на катерке по реке Иравади. Виды очень красивые, умиротворяющие. Вот только спокойствие на душе не смогли вызвать даже эти сказочные тропические красоты.
Она не знала, где следует искать четырнадцатого с девчонкой. Даже не могла предположить – Мандалай слишком большой город, чтобы здесь запросто отыскать двух человек. Все равно что иголку в стогу сена. Она устала, ужасно устала. Но отыскать этого чертового Мыша она должна обязательно. Тогда она сможет начать новую жизнь. Тогда наконец она сможет убраться из этой чертовой Мьянмы.
Вот только чем ты планируешь заняться на новом месте?
Проклятые мысли не давали покоя. Убив однажды, она поняла, что ей это нравится. Нет, она не страдала психическими расстройствами, ей не доставляла ни малейшего удовольствия смерть других людей, скорее наоборот – трупы ей были противны. А что касается самих людей, в которых она стреляла, – они были ей безразличны. Ей нравился, ее будоражил процесс. Охота, стрельба. Восемнадцатая была прирожденным стрелком – она никогда не училась этому специально, но без усилий попадала в любую мишень. Робин Гуд и Вильгельм Телль в одном лице. Так уж сложилось – женского пола.
Ей всегда нравилась та работа, которой она занималась много лет, будучи dd. Она и сама не заметила, когда стрелять вдруг стало противно. Нет, меткость никуда не делась, но она больше не хотела убивать. Может быть, это вудуисты что-то сделали с ней?
И на кой им это было бы нужно? Ты сама заварила кашу. Помнишь того черного паренька, которого ты зарезала в Эдинбурге?
Тот негр, что отдал ей куклу... Зачем он это сделал? Ведь она убила его, а он фактически подарил ей саму себя. Кукла лежала в рюкзаке, можно вытащить ее и оторвать ей голову. Восемнадцатая знала, что не упадет тут же замертво, но, скорее всего, какая-нибудь неизлечимая болезнь, связанная с головой, в ближайшем будущем ей обеспечена. А может, так и сделать?
Она сама теперь была только в собственной власти. Но она не знала, что с этой властью делать. Негр не просто отдал ей куклу, он открыл ей глаза, заставил посмотреть на себя. Посмотреть и увидеть... Пустое место, тут и видеть-то нечего.
– Вас что-то тревожит?
Восемнадцатая подняла глаза. Перед ней сидел монах. Не вудуист, буддийский монах, завернутый в тряпку цвета жидкого дерьма. Чертами лица он больше походил на поднебесника, чем на бирманца. Возможно, он и был китайцем – в Мандалае можно встретить кого угодно.
– Это мое дело, – отрезала она и отвернулась.
– Разумеется. Но зачем отвергать помощь?
– А вы можете помочь?
– Я нет, но боги – они могут все.
В чушь про богов восемнадцатая не верила.
А в куклы вудуистов ты тоже не веришь? И в летящие в цель, но не попадающие в нее пули тоже?
– Я запуталась, – покачав головой, сказала женщина. – Вы... как вас надо называть?
– Бханте.
– Я запуталась, бханте. Я должна кое-что сделать, но не хочу этого. Я не хочу приносить зло, но не умею ничего другого, я...
А ведь она впервые говорит об этом с другим человеком. Монаху можно рассказать все – вряд ли он побежит вызывать полицию. Да и полиции этой никчемной страны плевать на бывшую dd.
– Зла не существует. Так же, как добра. Все зависит от обстоятельств. Сегодняшнее зло может завтра обернуться добром, и наоборот. Главное – следовать своим путем.
– Я не знаю, куда ведет мой путь.
– Настоящий путь невозможно пройти. Им можно лишь следовать.
– Я не знаю, куда, – повторила восемнадцатая.
– Иногда самым верным действием является его отсутствие. У-Вэй, недеяние – это постулат из китайских трактатов.
Так и есть – поднебесник. Ну чем, скажите на милость, он может помочь?
– Если я не выполню то, что должна, я не смогу ничего изменить в своей жизни, – сказала восемнадцатая и поднялась, намереваясь уйти.
Ее счета пусты, в карманах осталась сущая мелочь. Нет средств к существованию, что уж говорить о том, чтобы что-то менять?
– У-Вэй вовсе не означает, что нужно остановиться. Просто необходимо сохранять верность своему пути – вокруг дороги часто попадается нечто, что может показаться важным. Не стоит отвлекаться. У-Вэй: не делай лишних усилий, чтобы пойти в сторону от дороги.
– Спасибо, – сказала женщина.
Она оставила на тарелочке мелочь за лапшу, которую съела в этой забегаловке, и торопилась уйти. Монах со своими притчами начинал раздражать.
Она подняла глаза, которые старательно отводила от лица монаха, и увидела... В пятнадцати метрах от нее по дороге шел четырнадцатый. Наемник заметно похудел, но не до такой степени, чтобы его нельзя было узнать. Он шел спокойно, словно на прогулке, но лицо его было настороженным. И причина настороженности нашлась тут же, в метре за его спиной.
Следом за четырнадцатым шла та самая девчонка. Кхайе Сабай. На ее лице застыло суровое сосредоточенное выражение. Даже не присматриваясь, ясно, что она держит четырнадцатого на мушке. Ее прикрытая какой-то тряпкой рука поднята под прямым углом, а глаза пристально следят за конвоируемым. Вот так, значит, получил четырнадцатый свое.
Восемнадцатая присмотрелась к девчонке. Чем-то это напряженное лицо показалось знакомым. Она уже видела похожее выражение.
Рыжая бестия по имени Лиса, ломщица покойного Бойда, приобретала такой же смешной заторможенный вид всякий раз, когда приходилось выполнять какое-нибудь непривычное ей дело. Для нее любое дело, не связанной с сетью, было непривычным.
Бирманка с прямыми черными волосами, высокие, выступающие вперед скулы, тщедушная, с тонкими пальцами и каким-то странным миндалевидным разрезом глаз. Вот где восемнадцатая видела эти глаза раньше! Все сходилось: Лиса, ставшая Мышем. Оба ломщики, насолившие корпорациям. Отчего-то ее настойчиво тянуло к именам животных. Кхайе Сабай – это имя для нормального мира, не связанного с сетью. Да, девчонка, ведущая куда-то четырнадцатого, направив на него оружие, это старая знакомая из Эдинбурга. Лиса.
Мыш найден, нужно поспешить и закончить дело.
– У-Вэй, – снова подал голос монах.
Да пошел ты со своим увэем!
Здесь поднебеснику не перепало: заказывать для него еду восемнадцатая не собиралась.
– Попробуйте хотя бы один раз не сделать того, что ведет в сторону от вашего пути. Попробуйте не сотворить зло, которое собираетесь сделать.
– Все равно ничего не получится, – бросила на ходу восемнадцатая. Нужно спешить, эта странная компания идет довольно быстро, главное – не потерять их из виду.
Шотландец, его клан, Лиса... Ведь они стали твоей семьей, помнишь? Семьей, которую ты думала, что потеряла безвозвратно.
Монах покачал головой.
– Истинный путь всегда продолжится, – пробормотал он.
Лиса с четырнадцатым зашли в старый облезлый дом. Они скрылись в сыром подъезде, из которого даже на расстоянии пары десятков метров явственно разило мочой, а следом за ними в серую мглу коридора нырнули трое местных хмырей. Восемнадцатая успела заметить их лица – она не была с ними знакома и опознавать не планировала, но подобное выражение знала хорошо: эти люди из полиции или какой-то другой силовой структуры. Стало быть, не ей одной нужна эта компания. Что же – делиться добычей восемнадцатая не собиралась.
Женщина сняла с предохранителя «дыродел», который уже давно был зажат в руке, и шагнула в тень подъезда.
– У-Вэй не получится, – пробормотала она. – Сегодня придется поработать.
Но внутри у нее уже вовсю копошился червячок сомнения.
Глава 47
Крики, топот, рукоплескания. Шум ветра, едва уловимые раскаты грома далекой грозы. Стрекот насекомых, шуршание крыльев птиц, возня мелких грызунов под землей. Все звуки мира, слившиеся воедино и существующие каждый в отдельности. Мерный рокот, ватными пробками затыкающий уши. Слух не нужен, чтобы услышать истину, ее нужно понять.
Шанкар, воздев руки кверху, уверенным шагом шел по арене алтаря Кали. Его тело, покрытое вяло кровоточащими царапинами и какими-то язвами, прикрывал только длинный темно-красный пояс, несколько раз обернутый вокруг бедер. В складках багровой ткани были спрятаны пакетик с «джьяду гумра» и сверток из румаля Раджеша. Что лежало внутри небольшого мешочка, Шанкар так и не посмотрел. Но теперь в этом не было необходимости – чтобы знать, смотреть не обязательно.
Он пришел сюда сам, по собственной воле. И он намеревался показать всем тем недоумкам, что сидели сейчас на трибунах и драли глотки, подбадривая воинов, на которых поставили, что такое настоящая вера. Шанкар был готов говорить с Кали.
Кровавое действо, происходившее на арене, на мгновение застыло. Никто не ожидал, что кто-то по доброй воле может забраться на алтарь богини, выйти к неминуемой гибели. Шанкар не производил впечатления сильного воина, он вообще ничем не походил на бойца: невысокого роста, тщедушный, с болезненными красными глазами. Движения появившегося на арене сумасшедшего казались неуклюжими и неловкими.
– Восславим Шакти Шивы Кали! – во все горло заорал Шанкар, потрясая поднятыми к небу руками.
Вряд ли на трибунах кто-нибудь разобрал его слова, но интонация и напор, с которым был брошен призыв, сделали свое дело: стадион взорвался тысячеголосым воплем, требующим крови.
Они не знали, что хотел сказать тощий сумасброд, забравшийся на арену. А у Шанкара было что показать людям. Тем, которых на самом деле не существовало. Весь мир лишь мимолетное видение, явившееся...
Пускай они думают, что их никчемное существование явилось Брахме.
Еще мгновение, и на арене, легко перебравшись через невысокий парапет, появилась женщина. Как и неказистый молодой человек, она была одета только в длинный багровый пояс. Ее крупные тяжелые груди колыхались с каждым шагом, а лицо украшала яростная и ослепительная улыбка.
По рядам зрителей пронесся приглушенный ропот – женщина не слишком походила на описания богини Кали из святых книг, но выражение ее лица просто завораживало, привлекая внимание всех. Даже тех, кто сидел на самых последних рядах, откуда увидеть черты лица было попросту невозможно.