Дегтярев развел руками.
– Вскоре после смерти Маугли и Риты в небольшом городе Иваньковск появилась молодая женщина, Клавдия Петровна Воробьева. У нее две дочки, уже способная ходить Оля и Юля, еще в пеленках. Клава жила тихо в небольшой квартирке в самом бедном районе Иваньковска, внимания к себе не привлекала, работала. Но потом в городской администрации узнали, что Клавдия – вдова врача, который погиб, работая во время эпидемии, и женщину переселили в хороший двухэтажный дом в престижном месте. Время шло, жизнь Клавы наладилась, замуж она так и не вышла, сохранила верность покойному мужу. Дочки подросли, получили аттестаты о среднем образовании и не захотели оставаться в Иваньковске. Сначала в Москву уехала учиться старшая Оля, потом через несколько лет – Юлия. Детям надоел постоянный контроль матери – та ни на минуту не отпускала их от себя.
Александр Михайлович посмотрел в упор на Юркина.
– Правда, странно? Девочки хорошо учились, были послушными, не безобразницами. По какой причине мать держала их на коротком поводке? Обе школьницы были отличницами, проблем с ними не было. Девочки долго терпели давление матери, а затем вывернулись из ее рук и удрали в столицу. Ольга поступила в театральный институт, а еще сменила имя.
Дегтярев сделал глоток воды из стакана.
– И зачем мне информация об этих посторонних бабах? – прошипел Максим.
– Сейчас все станет ясно, – кивнул Собачкин. – Женщина, имя которой мы разглашать не станем, рассказала, что Маргарита Боброва, которую похоронили вскоре после смерти Маугли, жива. Ей поменяли документы, дали паспорт на имя Клавдии Петровны Воробьевой.
– Да, – подхватил Кузя. – Мать не сказала дочерям правду, что их отец – криминальный авторитет, и не упомянула про смену собственного паспорта.
Кузя обвел всех взглядом.
– Удалось установить, что Ольга Воробьева сменила имя и фамилию, а спустя время собралась в загс. И теперь, после регистрации брака, ее зовут… – Кузя сделал паузу, – …Олеся Юркина! Думаю, сменить паспорт ей помогли. А выйдя замуж, она вновь сменила фамилию и стала Юркиной.
– Не понял, – перебил певец нашего компьютерного гуру.
– Ваша жена Олеся Юркина несколько раз меняла фамилию и один раз изменила имя в паспорте, – осторожно проговорил Дегтярев. – Изначально она Ольга, дочь криминального авторитета.
Юркин уставился на жену.
– Интересные новости! Смена паспорта, наличие близкой родственницы… Впервые об этом слышу! Ты же говорила, что ты сирота…
– Ну… – зашептала жена, – Алевтина меня младше, поэтому мы никогда не дружили. А когда мы с тобой поженились, на нас напали журналисты. Ты звезда, поэтому все хотели фото и интервью. И тогда вдруг появилась Юля, которая тоже сменила имя и стала Алей. Она позвонила, попросила о встрече. Я приехала, услышала от нее просьбу одолжить большую сумму, ответила: «Такими средствами не располагаю». Она обозлилась: «Возьми у мужа! Наша мама умерла, хоронить не на что! Имей совесть!»
Олеся поморщилась.
– Мама – ужас моего детства и отрочества. Она меня терпеть не могла, за все наказывала, била, часто говорила: «Без тебя я могла бы жить счастливо!» Я не понимала, чем мешаю мамаше.
Женщина закрыла лицо ладонями.
– Прости, Макс, я тебе никогда о своем детстве не рассказывала, боялась, вдруг, узнав правду, ты бросишь меня. Но сейчас все расскажу.
Олеся сжала пальцы в кулаки и опустила руки.
– Слушайте!
Глава тридцать вторая
У Оли, так тогда звали Олесю, никогда не было проблем со сном. Ровно в двадцать тридцать Клавдия велела детям пить кефир. Возражать матери школьницы боялись, потому что рука у нее была тяжелая и скорая. Начнешь выражать негодование – живо получишь по щекам. Но кефир старшей девочке нравился. Он был всегда густым, вкусным, и к нему прилагалась конфета, мармеладка или пряник. Сначала следовало идти в душ, потом угоститься, почистить зубы – и в кровать. В ванную сестры ходили по очереди, кефир тоже пили не одновременно. Оля как старшая всегда первой шла в душ. В постели разрешалось почитать полчасика книгу, не учебник, а что-то развлекательное. Но глаза у Оли всегда быстро начинали слипаться.
Один раз школьница, войдя в кухню, взяла свою чашку, а та не пойми как вывернулась из пальцев. Девочка ухитрилась поймать ее до того, как та шлепнется на пол, выдохнула и впала в ужас. Слава богу, фарфоровая кружечка жива, а вот кефир оказался весь на полу. Хорошо, что мама чем-то была занята в своей комнате. Вне себя от страха, девочка понеслась в туалет, схватила всегда лежавшую там половую тряпку, живо навела порядок. Потом она помыла тряпку в раковине в кухне (о ужас!), повесила ее как ни в чем не бывало на батарею. Вскоре из ванной вышла младшая сестра, появилась Клавдия.
– Мамочка, я выпила кефирчик, – солгала старшая дочь. – Можно книжку почитать?
– Сначала зубы почисти, – велела мать.
Оля выдохнула и обрадовалась – никто не понял, что случилось.
Странное дело, но в тот вечер девочка никак не могла заснуть. Она вертелась с боку на бок, не понимая, почему мается бессонницей. В половине двенадцатого вдруг раздался мужской голос:
– Добрый вечер, радость моя!
– Тише! – шикнула мать.
– Дочки спят, – рассмеялся незнакомец. – Чайку нальешь? Или сразу в спальню?
– Потом почаевничаем, – захихикала Клава. – Я соскучилась, тебя неделю не видела.
Послышались тихие шаги, заскрипела лестница. Мать жила на втором этаже, а дети – на первом. Оле на тот момент исполнилось пятнадцать, она знала, чем женщина с мужчиной занимаются наедине в спальне. Девочка замерла у двери своей детской. Сколько она там простояла, неизвестно. Потом снова заскрипели ступени.
– Погрызть что-нибудь есть? – осведомился незнакомец.
– Конечно, – ответила Клава, – я к твоему приходу сварила суп куриный.
– Наливай в таз, я проголодался, – уже громче произнес дядька. – Тарелка маловата будет.
– Тсс! – шикнула мамаша. – Вдруг девчонки услышат?
– Не дрейфь, снотворное, которое ты им в кефир подливаешь, не советское. Оно из Америки, осечек не дает.
– Советского теперь ничего нет, – рассмеялась мамаша.
– По привычке сказал, – пояснил гость.
Школьница еще долго подслушивала беседу взрослых. Вона что! Мать опаивает детей снотворным, желая заняться с каким-то мужиком неприличным делом?
В тот день у старшей дочери испарилась любовь к матери, но если уж совсем честно, то этого светлого чувства у девочки было мало, всего пара капель. Клава никогда не баловала дочек, не хвалила их. Если старшая получала пятерку, мать молчала. Один раз девочка заработала отлично во время городской контрольной, показала маме дневник, а та никак не отреагировала.
– Мама! – воскликнула школьница. – В нашем классе за эту работу почти все получили тройки и двойки! Четверок две, пятерка одна! Почему не хочешь мне ничего хорошего сказать?
– Так я ничего особенного не вижу, – процедила мать. – Ты обязана получать только отлично.
Олеся обвела присутствующих взглядом.
– Надеюсь, теперь вам ясно, по какой причине я удрала из того института, в который она меня определила? Решила стать актрисой, сменила имя и фамилию. За деньги в те годы все спокойно делалось. У меня больших сумм не было, но мне повезло. В нашей группе училась Лиза, ее отец занимал высокий пост в МВД, мать там же служила. Елизавета поговорила с папой, тот побеседовал со мной. Я рассказала ему все, как вам, и на следующий день получила новый паспорт. Актрисой так и не стала. Очень старалась, бегала по всем кастингам, но не получилось. Потом встретила Максима. Теперь я самая счастливая жена на свете.
Глава тридцать третья
– Как звали любовника вашей матери? – не сумела я удержаться от вопроса.
– Не знаю. Подслушала их беседу один раз, а она тогда по имени к нему не обращалась, – прошептала Олеся. – Я потом исправно пила кефир. Не имела желания за мамашкой шпионить.
– Знаете, почему Алевтина удрала с Верой? – быстро поинтересовался Семен.
– Догадываюсь, – ответила женщина. – У нее полный крах по всем направлениям. Могла бы сделать карьеру, выйти замуж, да характер гадкий. Жадная, завистливая баба. Звонила мне, ныла: «Дай денег! Я мать содержу, а ты ни копейки на нее не присылаешь!»
Олеся взяла со стола бумажную салфетку и начала ее комкать.
– Тут она права, желания помогать матери у меня нет. Рассказывать Максу о своем детстве и юности я не собиралась. Но Алевтина меня шантажировать стала, пугать: «Найду подход к твоему певцу, все про тебя расскажу». Я начала давать ей суммы на оплату патронажной медсестры. И что узнала через некоторое время? Сестрица деньги себе забирает, а мать живет у какой-то тетки даром! Это как? Красиво?
– Не очень, – вздохнул Кузя.
– Меня поведение Алевтины взбесило, – призналась Олеся. – Я член команды мужа, на мне пиар и реклама. Адская работа! Это общение с журналистами, с блогерами… ну, не стану подробности выкладывать. Сестра же живет на расслабоне, она училка по труду. Я понятия не имела, что она работает в гимназии Кавериных. Чуть в обморок не упала, когда услышала про пропажу сестрицы и побег Веры! Полагаю, она сейчас потребует выкуп, да не маленький!
– Неприятная, однако, ситуация, – заметил Кузя, который, как всегда, смотрел в один из своих ноутбуков.
– Ты мне ничего об Алевтине не говорила, – совсем тихо произнес Юркин.
– А как бы я сказала? – заплакала Олеся. – Когда мы познакомились, а потом и поженились, от сестрички-гадины никаких известий не было. Я думала, она или спилась, или умерла, или не знаю куда подевалась. И вдруг – здрассти! Появилась! Принялась из меня деньги качать!.. Милый, любимый, прости! Я боялась, что ты меня бросишь, когда услышишь про такую родню! Ты не понимал, почему Вера растет оторвой, воровкой, вруньей? Да она в тетку удалась! Ничего в ней ни от меня, ни от тебя нет! Вера – копия Юльки… то есть Алевтины. Она имя поменяла, но генетику пальцем не сотрешь. А поменяла она его, когда одного мужика обманула, сперла у него деньги, отложенные на покупку квартиры, испугалась, что он воровку найдет. Почему фамилию оставила? Не знаю. Она всегда была дурой, ума с детства нет.