— Молчать! — завизжал Рек. — Меня — розгами!
— Дорогой, — спокойно продолжал пастор, — Союз банкиров вызывает тебя на совещание.
— Не пойду, — мрачно сказал Рек.
— Неужели ты думаешь, что сможешь справиться с этой сворой негров, еретиков и безработных? Или ты думаешь, что Москва глупее тебя? Тебе не продержаться здесь и недели а банкиры… Всесвятые банкиры. Морган, Рокфеллер, наследники Стиннеса… Мы обеспечим тебя на всю жизнь… А эти негры даже плохо пахнут.
— Позовите архистратига, — сказал Рек в телефон. — Приведите мне белого слона из Зоологического сада, — бросил он вошедшему, — я еду на свидание в «Централь-отель»… Неприятель хочет капитулировать…
Дорога Кюрре через Нью-Йорк была сплошным триумфом. Цветы усыпали дорогу так, что слон шел по мостовой, как по льду, боясь поскользнуться.
Впрочем, конец шествия был испорчен проливным дождем.
Рек принужден был даже открыть зонтик, но дамы находили, что держит он зонтик с достоинством и что это ему даже идет.
— У нас протекает крыша, — доложил в это время портье управляющему «Централь-отеля».
— Чего вы лезете ко мне, — идите к старшему архитектору.
— Он убежал на пляж и еще не вернулся. Все уверяет, что город обрушится наверное, — ему знать лучше.
— Так пригласите кровельщика сами…
— Хорошо, — обрадованно ответил портье.
Очевидно, кровельщик жил недалеко, потому что через несколько минут какой-то рабочий вызвал портье и попросил показать ему дорогу на крышу.
— А деньги? — спросил портье.
— Получите, — ответил рабочий, протягивая ему чек. — Где лифт?
Поднявшись на шестидесятый этаж, рабочий вылез из лифта, справился по плану, предусмотрительно захваченному с собой, прошел по длинному коридору, несколько раз показывая свой пропуск вооруженной страже, по маленькой лестнице поднялся на чердак и через слуховое окно вылез на скользкую от дождя крышу.
Темными ущельями внизу шли улицы. По одной из них в дыму и красном пламени факелов подвигался слон, окруженный тесной толпой…
С высоты крыши он казался величиной с котенка.
— Пора, — сказал кровельщик и записал что-то в блокноте, проверяя время по золотым часам и ориентируясь по плану при помощи компаса.
После этого он привязал веревку к вентиляционной трубе, торчащей среди крыши, сполз до желоба и тихо начал спускаться в зияющую бездну…
Дождь продолжал идти.
— Вы думаете, — услыхал он из окна, — что нам повредило ваше дурацкое проклятие…
— Господа, — перебил чей-то голос, — поставлена ли кругом охрана?..
— Поставлена всюду…
— А на крыше?
— На крышу сейчас пошлю…
Репортер замер и посмотрел на стену.
Стена была гладкая, как бильярдная доска.
Тогда он осторожно поднялся вверх, шаря руками по холодному камню.
Ничего, пустота, гладко, как выбрито.
А внизу голоса…
Стиснув зубы, репортер вытащил что-то из кармана и спустился вниз…
— Но если это так, — услыхал он, — то чем вы мне заплатите?..
— Эх, пропустил! — вздохнул репортер.
— Бриллиантами, — спокойно ответил голос.
Но в этот момент веревка задрожала.
— Ее режут, — подумал репортер, чувствуя себя как во сне.
Раз!.. лопнула веревка.
И оттолкнув с силой себя от стены, бедный газетчик полетел в бездну…
Прр… услышал он.
Парашют открылся… падение замедлилось…
— Слишком мало для сенсации, — уныло думал репортер, мягко спускаясь на землю среди густого дождя…
ГЛАВА 44О некоторых действиях одного ПОЧТЕННОГО НЕГРА и о РАБОЧИХ, КОТОРЫЕ СЛИШКОМ СПОКОЙНЫ
Полиция Лондона — хорошая, спокойная, выдержанная полиция.
Полиция Лондона не вооружена, у каждого полицейского есть только дубинка.
Полиция Лондона почти никогда не дерется: англичане предпочитают драться в колониях.
Поэтому полиция Лондона пользуется популярностью среди населения…
Но чрезвычайно странно, что в рабочих кварталах последнее время перед рослыми полицейскими, стоящими на углах с приемниками радиотелефонов за спиной, стали останавливаться люди, по виду рабочие, и смеяться…
Постоит человек перед полицейским, посмеется и пойдет дальше, купит газету. В газете написано, например:
СВЯЩЕННЫЙ СОЮЗ ЧЕРНЫХ И БЕЛЫХ.
И засмеется…
С представителями администрации на заводах начали говорить снисходительно, угощать табаком… обнадеживать.
В порту начались разговоры, которые всегда начинались так: «Вот когда мы выспимся…»
У буржуазного Лондона мороз шел по коже от этого слишком хорошего настроения…
Прекратились депутации к членам парламента. Те сперва радовались, а потом начали беспокоиться…
Поехали сами в порт, в шахты, на текстильные фабрики.
— Что же вы не приходите, граждане? Мы вам помочь можем!
— Да знаете, не хочется. Мы обойдемся.
И не обращают никакого внимания…
Только иногда скажет рассеянно токарь токарю:
— Том, у тебя есть аппарат, сними депутата на память. Может быть, для музея пригодится.
— Хоть бы они бунтовали! — кричали в полиции.
Посылали провокаторов, но те или ничего не узнавали, или не возвращались вовсе… Похоже было, что заговора нет, а есть уверенность, что все скоро кончится… Дело осложнялось тем, что акции стремительно падали… цена доллара упала почти до ноля, и вся Европа бросилась закупать товар в Америке…
Возникла безработица, но рабочие ходили в хорошем настроении.
Шли какие-то слухи по городу, такие, какие ходят в армии за несколько дней до поражения.
Даже золото усиленно падало в цене.
Портреты профессора Монда исчезли из витрин. Его стали реже упоминать в газетах…
Одна солидная либеральная газета даже туманно начала намекать, что странное настроение в Лондоне, вероятно, объясняется легким безумием на почве бессонницы и хорошо было бы ввести сон опять.
Немного, конечно, так — часа два в сутки, столько, сколько спал Гумбольдт.
Статья эта произвела шум. Программа, выставленная ею, получила название «порция Гумбольдта».
Газеты начали агитацию — кто за двухчасовой, кто за полуторачасовой сон.
Военная цензура начала разрешать употребление этого слова…
Дискуссия вытеснила даже сообщения с театра войны. Однообразные сообщения о том, «что вчера была произведена вылазка разведчиков на купол храма Христа Спасителя» или что «снова обстреляна газовыми бомбами с радиоаэропланов русская низменность».
Возник даже вопрос о сокращении рабочего дня на десять минут.
Но рабочие не поддержали его и даже им не заинтересовались…
Какая-то газета пискнула по этому поводу о патриотизме и осеклась.
Все понимали, что дело не в патриотизме, а в чем-то другом.
Но в чем?
— В чем дело? — спрашивал Хольтен у Рокамболя, печально нюхающего решетку камина, — скажи мне, зверюга?
Рокамболь молчал.
— Целый день у камина, — размышлял Хольтен вслух, — и все равно — в какой комнате, и все равно — топится ли камин или нет… Даже скорее Рокамболю больше нравится нетопящийся камин. Он нюхает. Значит, он чует запах.
— Авто! — закричал негр в телефон и, прыгая со ступеньки на ступеньку со скоростью кирпича, падающего с постройки на голову прохожего, сбежал вниз.
Было время обеденного перерыва.
— Как бы не выдать его?.. — размышлял негр. — Шофер, — сказал он в разговорную трубку, — можете ли вы дать сейчас скорость свыше ста?
— Это запрещено правилами, мистер, — холодно ответил шофер.
— В таком случае остановите машину, я рассчитываю вас, я не желаю иметь служащего с таким ограниченным кругом обязанностей.
Машина остановилась.
— Получите жалованье за три месяца вперед, — сказал Хольтен, протягивая шоферу деньги, — я не сержусь на вас, вы мне нравитесь, но нам лучше расстаться. Впрочем, заходите ко мне через месяц. Сейчас вы свободны…
— Но кто поведет машину, мистер?
— Не беспокойтесь, я сам.
Негр сел за руль, включил скорость и, лихо обогнув какую-то подвернувшуюся мотоциклетку, исчез из глаз изумленного шофера.
Смит Пуль шел, спокойно разговаривая со своим товарищем о погоде, георгинах и голубых тюльпанах. Вдруг у автомобиля, мчащегося посредине улицы, занесло зад, повернуло и выбросило на тротуар. Смит упал, сбитый с ног крылом автомобиля.
Хольтен, легкий, как белка, выскочил из-за руля и, подбежав к раненому, зажал ему рот рукой.
— Я пробую, дышит ли он, — сказал негр, обращаясь к полицейскому, выросшему как из-под земли.
— Ваши документы, мистер, — спросил тот.
— Я — Хольтен. Негр, который не спит. Вот моя карточка. Позовите людей и помогите им положить беднягу в мой автомобиль. Я оплачу, конечно, его увечье и временную потерю трудоспособности, но не забудьте отметить в протоколе, что автомобиль занесло из-за слишком сильной поливки асфальтовой мостовой.
— Я рад оказать услугу национальной достопримечательности, сэр, — ответил полицейский, прикладывая руку к каске.
— Бедный Смит, — произнес рабочий, — такой был тихий, не интересовался политикой, а только георгинами, и вот искалечили. Но говорят, что все это скоро кончится.
…………………………………
— Конечно, вы наш наниматель, — жаловались утром Хольтену его дворецкий и судомойка, — вы достопримечательность города, и ваш медведь был принят самим королем, не зазнался и ведет себя с нами по-товарищески, но все же нельзя так прыгать по комнате: вчера упала вся штукатурка внизу, все наши вещи засыпаны известью, водопроводные и фановые трубы дали течь в муфтах…
— У медведя был его местный медвежий праздник, — мягко ответил Хольтен. — Вот деньги вам за беспокойство, а вот деньги на ремонт.
— В таком случае я удовлетворен, — отвечал дворецкий, — я всегда уважал всякие религиозные традиции, в том числе и традиции религии Рокамболя. Когда принести счет на ремонт и сдачу?
— Оставьте это у себя, милый, — рассеянно ответил Хольтен, — я уезжаю на несколько дней на континент.