Второго апреля (или тринадцатого фарвардина по персидскому календарю) мы с семейством просыпаемся в шесть утра, чтобы отправиться в парк Пардисан в окрестностях Тегерана. Позже автомобильные пробки растянутся на километры, так что надо поторапливаться. Время от времени нас обгоняют машины с изрядно подросшей травкой, прикрепленной к крыше или капоту.
Несмотря на ранний час парк полон жизни. Иранцы деловито раскладывают на траве одеяла и… ставят палатки. Палатка (даже если больше двух человек там не поместится, хотя на пикник собралось десятка три) — хит сезона и непременный атрибут современного сиздах-бе-дара. Кроме того, устраивается и импровизированный навес: между деревцами протягивают веревки, на них укрепляют чадру, а то и две-три, и яркое солнце уже не страшно.
Попивая чаек, лениво наблюдаю, как папа режется с родственниками в нарды и в шахматы. Молодежь предпочитает карты, хотя официально они запрещены. Кто-то тянет меня играть в бадминтон — как и игры в мяч (вроде «вышибал» или подобия волейбола), он пользуется у иранцев популярностью.
Идиллию нарушает появление местного патруля — шестерых молодцев в жилетах цвета хаки. Когда они вразвалочку проходят мимо, становится не по себе, хотя нам бояться нечего: алкоголь мы не пьем и даже карты предусмотрительно спрятали. С другой стороны, поддерживать порядок в огромном парке, где занят чуть ли не каждый метр земли — не роскошь, а необходимость.
«Дружинники» уходят, и вновь слышны только веселые крики детей и неторопливая беседа взрослых. Мехса с младшим братом запускают воздушного змея — и я погружаюсь в воспоминания о детстве. А красные, зеленые, синие, желтые змеи продолжают подниматься в воздух, и кажется, что еще немного — и они взлетят выше заснеженной вершины Демавенда.
И право слово — если Новый год начинается так весело, он просто не может не быть счастливым!
Глава 2. Ашура
Никто не вечен в мире, все уйдет,
Но вечно имя доброе живет.
В шиитском Иране особое внимание уделяют двенадцати имамам («наместникам» Мухаммеда). Наиболее почитаемы — имам Али, имам Хусейн и имам Реза. Их дни рождения объявлены национальным праздником, а дни мученической смерти знаменует обязательный для всех траур.
Первый месяц арабского календаря (мухаррам-аль-харам) по-русски называется «месяцем запретного». Полагается плакать, скорбеть и не грешить (за чем следит и правительство — скажем, практикуемое в Иране денежное возмещение за воровство или убийство возрастает вдвое, если преступление было совершено в это время года). Причина всеобщего траура — произошедшее более тысячи лет назад убийство имама Хусейна, сына имама Али, а также всей его семьи и нескольких десятков преданных друзей. Легенда гласит, что имама предали жители города, куда он с небольшой армией направлялся за подкреплением. Поскольку к нему уже подбиралась другая армия, в которой были не сотни, а тысячи человек, Хусейн позволил своим солдатам идти на все четыре стороны, дабы им не гибнуть в безнадежном бою. Путь он продолжил лишь с семьей и друзьями. Его нагнали и окружили под Кербелой. Началась битва — вернее, резня. Не пощадили даже шестимесячного младенца — сына Хусейна, Али Аскара. Сестру, родителей и сподвижников имама также ждала мученическая смерть. Одному из соратников, пытавшемуся принести смертельно раненому Хусейну воды (окруженный отряд мучился от жажды в пустыне), в отместку отрубили руки и ноги.
Из мученической смерти имама Хусейна шииты сделали культ. Как уже было сказано, для траура и молитв выделяется целый месяц. Улицы и государственные учреждения Ирана завешаны черными и зелеными полотнищами с надписями вроде «Слава мученику Хусейну!» и изречениями из Корана. По всем телеканалам идут беспрерывные молитвы и пересказы печальной истории. Пик скорби приходится на девятый и десятый день мохаррама, которые носят названия «Та’суа» и «Ашура». Основные традиционные процессии проводятся в ночь с Та’суа на Ашуру.
Центральным событием становится специальное представление, которое устраивается даже в самой маленькой деревеньке, не говоря уже о городах. Актеры — простые жители. Часть их надевает зеленые костюмы, символизирующие отряд Хусейна, другая — красные (это цвет войск врага). Участники в деталях разыгрывают сцену окружения и убийства Хусейна: казнь родственников, младенца Али Аскара и смертельный удар, нанесенный имаму ненавистным Шемром. Зрители искренне сопереживают происходящему. Ходят слухи, в глухой провинции актеру, игравшему Шемра, в первые несколько дней после представления из дома лучше не выходить (не то прибить могут).
Не слишком религиозные иранцы в дни Ашуры предпочитают сидеть дома. Туристов в это время тоже по городам не возят: все закрыто, а на улицах из-за процессий километровые пробки. Телеканалы вроде ВВС рассказывают леденящие душу истории про тысячи религиозных фанатиков, которые ходят по улицам городов и хлещут себя цепями до крови. Такой шанс упустить нельзя — и я-таки подбила все семейство «сходить на Ашуру».
Бехруз долго возмущался, натягивая черную рубашку с черными брюками: мол, делает он это исключительно ради меня.
— А что, такая проблема в черное одеться?
— Ты не понимаешь! Я в это время всегда нарочно надеваю все светлое. И джинсы! Чтобы только не подумали, что я заодно с этими сумасшедшими.
Но мы собирались идти вместе с родственниками Камбиза, которые Ашуру воспринимают более чем всерьез — значит, и одеваться следовало соответственно.
В дни Ашуры народ выносит на улицы чай, молоко, суп или еще какую-нибудь еду и бесплатно раздает прохожим. Такая пища называется «назр». Данный поступок считается богоугодным, и угощающие получают от него не меньше удовольствия, чем угощаемые. Назр могут раздавать и в знак особой благодарности Аллаху: например, в определенный день года, в честь излечения ребенка от тяжелой болезни или потому что долгожданный ребенок наконец-то родился и т. п.
У дверей нас встречает Каве — младший брат Камбиза с подносом в руках, на нем с десяток стаканов с теплым молоком. В семье Камбиза четверо детей: Камбиз (старший), Насиб (его сестра, у которой недавно родилась чудесная девочка), Неда и Каве. До Каве родился еще один мальчик, умерший в младенчестве. Семья раздает назр в честь рождения Каве — мать была счастлива, что у нее родился еще один сын.
Всюду иллюминация, яркие плакаты с изображением Хусейна и стенды поменьше, перед которыми ставят свечи и загадывают желания. Кое-где блеют несчастные барашки — ближе к утру их заколют, чтобы раздать назр беднякам.
В палатках раздают назр помельче, туда же приходят, чтобы помолиться и чего-нибудь попросить. Причем приходят, как правило, с детьми! Ашура — настоящий детский праздник. Все дело в несчастном Али Аскаре — его считают покровителем младенцев. Считается, что ребенка (даже очень маленького) надо сюда обязательно принести посмотреть на процессию, и тогда малыш не будет болеть.
На улицах время от времени попадаются «колыбельки Али Аскара», закрытые зеленым покрывалом. Обыкновенно оно истыкано булавками с денежками, чтобы сбылось желание. Куда денежки деваются потом, неизвестно…
Двигаемся дальше. Даже не двигаемся, а бежим. Меня тянет за руку Неда — ей 21 год, но девушка весьма себе на уме, прекрасно говорит по-арабски и неплохо по-английски, а учится на пиарщицу. После пятнадцати минут знакомства она уже расспрашивала меня, «каков вкус любви» и почему я ношу кольцо на правой руке, когда замужние иранки носят его на левой. Впрочем, спасибо ей, что протащила-таки меня по десятку улиц.
О приближении процессии извещает грохот барабанов и тарелок и протяжное «нохе» — ритмичная песнь на особый мотив об истории мученичества Хусейна. Эти песни бывают разными — и читают-поют их и на фарси, и на арабском. Самые красивые — на стихи Хафиза. Когда-то певец должен был отличаться весьма зычным голосом, нынче же на помощь пришли микрофоны и громкоговорители.
Во главе процессии движется стена из железа (решетка, увешанная имитацией «щитов», «мечей» и т. п.) с плюмажем из перьев. Все это тащит на себе по улицам один (!) человек. Для него это своеобразный способ выразить скорбь (и неплохая тренировка — если он тяжелоатлет). Правда, поднимать и опускать сооружение во время кратких остановок помогают другие люди.
Далее следуют десятки мужчин, ритмично бьющих себя по плечам цепями. Связка цепей заканчивается деревянной ручкой — чтоб удобней было из руки в руку перекидывать. Хотя некоторые используют сразу две связки или хлещут себя двумя руками для пущего эффекта.
Потоков крови на улицах я, честно признаюсь, не заметила. Хотя народ старался вовсю — как минимум куча синяков скорбящим обеспечена. Зрелище завораживает, но не пугает и чем-то отдаленно напоминает массовую утреннюю зарядку советских времен. Главное — ритм!
Женщины тоже могут присоединиться к процессии. Цепями они себя не бьют, зато ритмично ударяют в грудь. Не на манер Тарзана, конечно, а раскрытой ладонью правой руки — в сердце. То же самое, кстати, делает и большинство зрителей, словно поддавшись гипнозу. В толпе мужчин попадаются и маленькие мальчики, иногда переодетые под Али Аскара. Они тоже старательно бьют себя цепями, но, конечно, не настоящими.
Детей на улицах столько, что исчезает всякое чувство опасности. И скорби — по крайней мере если речь идет об иностранке. Я смотрела на все это с широкой улыбкой, пока Бехруз был занят фотографированием. И только через несколько минут до меня дошло, что мои знакомые на происходящее реагируют совсем по-другому. Растроганная Бехназ плакала чуть не в голос, Фатима, по всему видно, была готова к ней присоединиться, а Неда, втаскивая меня чуть не под самые цепи, стиснула мою руку и прошептала: «Молись, молись! Ну что же ты?» Я послушно зашептала по-русски… таблицу умножения.