А когда я с Люси —
кто-то еще?
Пошутить – и назваться какой-нибудь
исторической личностью,
типа, Маргарет Тэтчер?
Коко Шанель или Роза Паркс.
Или, как звали мою маму —
Дэвина Дэниэлс.
Но их уже нет на свете,
а я-то жива.
А современниц, кого я знаю?
Сильных, смелых…
Не тех, что спасаются бегством.
Или
стараются стать пустым местом.
Кто я?
– Джульетта. – Вот что пришло мне в голову.
Я помню – в четырнадцать лет
она умерла. Потому что отец у нее был придурок.
Лабрадор рвется вперед,
натягивает поводок.
Люси ускоряет шаг,
почти бежит за собакой.
– Джульетта! – кричит она, обернувшись.
– Как в «Макбете»?
Я смеюсь,
хотя не уверена, что она шутит.
Теоретическая подготовка
Полка толстенных книг.
Выбираю, какая потоньше,
сажусь с ней в уголок.
На другом конце читального зала
дети слушают сказку.
Практически с первых страниц понятно
(да, я уверена!) – у Марлы деменция. Старческое слабоумие.
Так что мне нужно: вести себя очень спокойно.
Улыбаться, объяснять простейшие вещи,
в разговоре называть ее по имени,
и
делать паузы,
сосредотачиваться на ней. В общем, больше внимания.
Я же хочу побыть у нее
какое-то время,
так что нужно понять, чем же она больна.
Понять ее.
Конечно, мелькнула мысль,
что я помогаю Марле, но
знаю, что делаю это только ради себя,
ради Эллисон.
Не ради кого-то другого.
На парковке «Рейндж Ровер»
пытается втиснуться
между двумя такси.
Кладу книгу на подоконник
и выхожу.
Хорошая девочка
Когда я была совсем маленькой, я не знала —
нельзя всем рассказывать, что происходит дома:
это секрет.
Секреты
нельзя выбалтывать учителям и друзьям.
А я не скрывала, как мы с папой живем; и однажды
к нам домой пришла женщина —
социальный работник.
В мешковатом костюме,
вся юбка в кошачьей шерсти.
Она осмотрела мою спальню:
папа поменял мне простыни,
пропылесосил ковер.
Она увидела – в доме порядок,
в холодильнике куча еды.
Ребенок без синяков.
После беседы с папой —
душевной беседы
она осталась довольна:
я говорила, что он кричит на меня —
а он нормально разговаривал;
я говорила, что он меня шлепает,
а он уверял – это было единственный раз
и больше не повторится.
– Держи язык за зубами, – сказал мне папа,
когда она ушла,
и приложил палец к моим губам.
– Да, папочка.
– Хорошая девочка, – сказал он и улыбнулся.
Так приятно. Я была рада —
он улыбнулся и
похвалил меня.
Когда?
Интересно, когда меня хватятся в школе?
Сколько времени пройдет, прежде чем спросят отца – где же Эллисон?
А если он станет мямлить, прятать глаза, говорить, что не знает, – что, вызовут полицию?
И как папа докажет,
что я сбежала,
а не
закопана где-то в саду?
Может быть, он бродит по улицам,
ищет меня,
звонит или пишет на почту.
Ждет, чтобы я вернулась.
Нет, не нужно, чтоб он нашел меня,
но хочется, чтобы искал —
грустил,
оттого, что меня нет рядом.
Все еще хочется.
И в голову лезут дурацкие мысли —
если бы он
и впрямь закопал мое тело в саду,
все было бы проще.
И еще раз – когда?
А Келли-Энн? Наверное, уже сто раз позвонила?
Но будет опять набирать мой номер.
Волнуется из-за меня,
а у нее у самой хватает забот.
Когда она подумает: «наверное, все бесполезно»?
Перестанет беспокоиться обо мне,
скажет: «хватит уже»?
Когда Келли-Энн забудет меня совсем?
Или я ее?
Все на виду
Какой бы ящик Марла ни открыла – ворчит.
В какой бы шкаф ни сунулась – ругается.
Толкает стулья,
пинает двери.
– Вам чем-то помочь?
– Куда подевались чайные пакетики?
Подхожу к тумбе,
открываю керамический горшок
(сбоку нарисована ежевика)
и достаю из него пропажу.
– Где же логика? – спрашивает Марла.
– Нарисована ягода – значит,
здесь должны быть ягоды.
И она права.
На жестянке для кофе – крыжовник.
На сахарнице – груши.
– Где логика? – повторяет она.
Я беру три высоких стеклянных стакана,
наполняю их:
чай, кофе, сахар,
и ставлю на столешницу.
– Вот теперь не потеряете.
Марла еле
сдержала улыбку:
– Вот хитрюга! Ладно, поставь-ка чайник.
М-да
Мне нечего надеть, так что я перерыла у Марлы шкаф.
Пытаюсь найти хоть что-нибудь
не очень нелепое.
Спускаюсь на кухню. На мне ее кремовая блузка
и желтый кардиган.
Жду, что она скажет —
обвинит меня или, по крайней мере,
обсмеет.
Марла оглядывает меня с головы до ног.
Ухмыляется.
– М-да… – Вот и все, что она сказала.
– М-да.
Неправильное решение
Люси сидит на корточках
возле пляжного домика с темной крышей,
пишет что-то мелом
на гладком бетоне у входа.
Лабрадор выбегает,
тычется мне в колени.
Люси встает.
Губы у нее обветрены;
нижняя треснула и кровоточит.
– Ты вернулась.
Указывает на надпись —
несколько формул, цифры и буквы
у себя под ногами.
– Это алгебра. Я бы сказала —
абсолютная, полная хрень.
Мне нужно решить
где-то четыреста уравнений.
– А что, можно сдавать в таком виде?
Она достает телефон и делает несколько фото.
– Ну, как-нибудь сдам… не всю жизнь с этим мучиться.
Вот в философии я разбираюсь!
– А, понятно, – смотрю на ее каракули.
Решено неправильно.
Может, помочь ей? Я вижу ошибку.
– Да это я так, прикололась, – произносит Люси.
– Просто люблю бесить учителя математики.
Он придурок. И трахает нашего
завуча.
Я начинаю стирать уравнение.
Лабрадор внимательно смотрит.
– И по истории много задали,
но по истории можно на ноутбуке,
все так делают.
Она замолкает, глядит мне в лицо.
– Ты поранилась? Больно?
– Все нормально.
Я напускаю
на щеку
волосы.
– Давай сходим вместе куда-нибудь?
Сжимаю рукой монеты в кармане,
последние четыре фунта.
– Погулять?
– Ну да! Я знаю отличное место, очень подходит для поцелуев.
– Что? – Я уставилась на нее.
– Да я пошутила, расслабься.
Шутка!
Место для поцелуев
Маяк. Ну да, идеальное место,
если есть с кем целоваться:
башня
на острых скалах,
высокие волны яростно бьются в нее
и отступают —
преграда тверда,
непреклонна.
– Лолли здесь нравится.
Люси зарывает руки в собачью шерсть.
Наверное, замерзла.
Небо хмурится. Темное, грозное,
спорит само с собой.
– Жутковато… Будто бы море сейчас нас проглотит
заживо, – я обращаюсь к Люси.
Медленно, с криком взлетает чайка.
Ну и ветер!
Боже, пусть волны подхватят меня,
унесут в океан.
Пока
все не утихнет.
Пока время не вылечит мир.
– Меня парень бросил, – вдруг произносит Люси.
– Ушел к моей лучшей подруге Кейт.
Я случайно узнала.
Нашла ее проездной у него в кармане. Вот же дрянь!
– Ничего себе! Тебе без него тоскливо?
Она смеется.
– Не-а.
Он похож на хорька.
Но я потеряла подругу.
Замолкает, отводит глаза,
затем кричит: «Лолли!»
Пара секунд, и лабрадор уже рядом.
Мокрый. Фыркает, тяжело дышит.
– Ах ты, вонючка! – Она надевает на пса поводок.
– Ты со своим парнем тоже так ласкова?
Может, он потому и
сбежал?
Косится на меня: обиделась?
Люди такие разные: с Софи и Джеки
можно было шутить
как угодно.
– Наверное, пойду. – Люси встает.
– Слушай, я часто бываю на пляже в домике,
после школы.
Заходи, если хочешь.
Ты ведь бездомная?
Идет прилив. Отвечаю:
– Да я же сирена. Обожаю топить моряков.
Долго сижу у маяка.
Вода набегает мне на ноги.
Холодно.
И никого нет рядом.
И никто меня не поцеловал.
Никто никогда не целовал меня
Меня никогда не целовали.
Ни в губы,
ни в щеку или хотя бы
в макушку.
Не помню.
Папа гладил по голове, но ни разу не чмокнул —
когда я вела себя хорошо.
А когда
появилась Келли-Энн,
я была уже слишком большая
для этих нежностей;
Келли-Энн говорила: «Дай пять!», и я – с удовольствием.
Ну, иногда обнимались.
Никто никогда не целовал меня.
Кровь
Крыльцо заляпано красными пятнами.
На двери кровавые отпечатки.
– Господи, Марла?!
Марла лежит в коридоре,
держится за нос,
залито кровью лицо.