Порой сомневаюсь
Порой сомневаюсь – у меня и вправду была мама?
Ее добрые руки, улыбка?
И чувствую вину
Это правда – она так тосковала по мне,
так хотела, чтобы я родилась
и жила?
Бывают минуты – я вижу себя
глазами отца:
Одно беспокойство.
Никчемная.
Хорошо бы
куда-нибудь делась.
– Элли, не нужно себя винить. В жизни случается всякое, —
говорила мне Келли-Энн
и замолкала —
дома у нас не говорили о маме.
Разве прошлое
может
помешать настоящему?
Молчи не молчи – себя не обманешь,
а тучи
потихоньку сгущались.
И гроза разразилась.
Иначе и быть не могло.
Скандал за скандалом – спектакль одного актера.
Папа блистал: гневные речи, угрозы, внушения.
Наказания на неделю.
Порой сомневаюсь, что у меня и вправду была мама.
Любила свою малышку, вязала ей
ярко-оранжевый джемпер:
рукава, как две маленькие морковки.
Но умерла. Не закончила.
Покинула нас, как только я появилась.
Потому что я появилась.
Папа
Я порой забывала, каким может быть отец.
Улыбалась ему, говорила: «Спасибо»,
когда он давал мне деньги на обед
или хвалил за хорошие отметки.
В воскресенье папа мог приготовить цыпленка – для нас с Келли-Энн,
и я забывала, что случилось в субботу вечером.
Или представляла себе – это был вовсе не он,
я ошиблась.
Цеплялась за что-то хорошее, обманывала себя,
потому что…
Не хотела признать, что он и в самом деле такой.
Я порой забывала, каким может быть отец,
и любила его.
Я Не Сразу Убила Маму
Я родилась, и в тот же день она умерла.
Успела принести меня домой – маленький сверточек,
едва начавший дышать,
гусеничка в коконе.
Достала все детские комбинезончики, выбрала лучший
и уложила меня спать в новенькую кроватку.
Долго с любовью и гордостью
глядела на чудо – свою малышку.
Я спала.
Крепко.
А когда открыла глаза,
мамы не было.
И она не вернулась,
хотя я заходилась
от крика.
Ее увезли обратно в больницу
на «Скорой помощи».
Над ней колдовали врачи,
старались спасти мою маму.
Папа позвал соседей, чтобы присмотрели за мной.
Но на следующий день вернулся из больницы Сент-Барта
один:
жена умерла, на руках младенец,
и ему показалось,
что во всем виновата я.
Смотрел на меня и думал:
«Из-за тебя…»
Папа так никогда и не понял, как мне нужна была мама,
родное тепло, нежные руки.
Так никогда и не понял, как я любила маму —
еще изнутри,
до того,
как увидела.
И что он может найти себе другую жену,
а у меня никогда,
никогда!
Не будет другой мамы.
Ты моя дочка?
– Ты моя дочка?
Марла стоит в коридоре,
глядит себе на руку – на обручальное
кольцо.
– Я все забываю, – говорит она.
– Будто какая-то дурочка.
Не помню даже дни недели.
Сегодня пятница?
– Нет, – отвечаю. – Понедельник.
– Откуда ты знаешь?
– Ну… Потому что завтра
вторник.
Марла вздыхает.
Я включаю свет в ванной.
– Нет, я не ваша дочка.
Я Ириска.
Вам что-нибудь нужно?
Марла моргает,
в замешательстве водит руками
по бедрам.
– Мне нужно… поспать. Просто как следует выспаться.
Три часа дня.
Соска-леденец
В киоске на берегу Люси покупает нам
две соски-пустышки – огромные леденцы.
Разворачивает свой, облизывает.
– О, теперь целый месяц можно пить чай без сахара, – замечаю.
– Тихо, детка!
Она смеется,
снимает обертку с моего леденца,
толкает
мне в рот.
В общем, заткнула мне рот.
– У тебя есть парень?
Я улыбаюсь, качаю головой: «Нет».
– Так я и думала.
Сразу видно – ты девственница.
Хорошо, что во рту
леденец.
Не наболтаю лишнего.
Люси не нужно знать:
и по ней кое-что
«сразу видно».
Вопли
Марла бушует в ванной,
кричит, чиркает по зеркалу
фиолетовой помадой. От кого-то отбивается.
– Нет! Нет! Это не я. Кто это? НЕТ!
УБИРАЙСЯ!
Я обхватываю Марлу руками,
вывожу в коридор.
– Что случилось?
Она вся дрожит.
Руки трясутся.
– Там кто-то был.
Там, рядом со мной, кто-то был!
Старуха какая-то.
В зеркале.
Пусть убирается к черту!
О боже!
Ведь это не я?
Нужно сказать маме.
– Марла, успокойтесь, здесь никого кроме
нас.
Забираю у нее помаду,
и – не знаю зачем
рисую себе густые усы над верхней губой.
– Мадам Круассан?
Она дышит уже нормально. Отпускаю ее.
– Что за дурацкие шутки?
– Я люблю пошутить, – говорю ей.
Стираю усы.
– Кто там был? – Она шепчет.
– Кто эта женщина?
Нам нужно спрятаться.
Она просто ужасна!
– Она ушла, – говорю ей.
– Давайте потанцуем?
Роджер ведь говорил, чтобы мы занимались.
Нам нужно быть в форме.
Нельзя допустить, чтобы Мойра нас обскакала.
– Вот шлюшка…
Не ты,
а Мойра, конечно.
Ты у меня просто класс.
Под «Время картофельного пюре»
Встаем в позицию, начинаем!
Марла сияет – готова!
Шагает влево и вправо,
выписывает кренделя – вперед, назад,
ладони вверх,
ладони вниз,
и кружится, кружится, кружится.
Так широко улыбается —
даже видно,
где у нее нет зубов.
Я повторяю за ней —
танцуем под «Время картофельного пюре»,
поет Ди Ди Шарп.
Улыбаюсь – мне тоже нравится,
и вправду хочется потанцевать.
Хочется научиться.
Хлопает дверь
Я мою руки в туалете возле лестницы и слышу:
хлопает входная дверь.
В коридоре
чьи-то шаги.
– Мам? Это Донел.
Где ты?
О господи, мама!
Как потерянная
Донел выговаривает Марле,
как непослушному ребенку,
упрекает, ругает,
вздыхает.
Цедит слова,
будто делает ей одолжение.
– Мам, я знаю, ты любишь сыр,
но зачем же совать его в плеер?
А это что?
Его голос похож на садовый секатор.
Громкий. Язвительный.
Острый. Опасный.
Туалет внизу
как раз напротив гостиной – через коридор.
Смотрю сквозь щелочку.
Донел помахивает нашими боа из перьев.
У Марлы каменное лицо.
– Я сто раз говорил тебе – осторожней.
Не хватало только несчастного случая!
Надеюсь, на улицу не выходишь?
Донел ходит по комнате,
выискивает – что не на месте,
поднимает с ковра то журнал, то пластинку, то боа.
Марла будто застыла.
Незнакомая Марла.
Чужая. Такой я ее
не видела.
Как потерянная.
– Да что с тобой? – спрашивает Донел,
берет в руки пульт.
– Зря ты дуешься.
Что я такого сказал?
Ради бога, ну сколько можно?
Что-то очень знакомое.
Я затаила дыхание.
– Я устала, – бормочет Марла.
– Последнее время поздно ложусь.
– Думаешь, я не устал?
Всю неделю работаю,
и вот вам, извольте, награда.
Мать меня узнает через раз.
Здесь настоящий свинарник.
Что, Пегги не может прибраться? Мы же ей платим!
Сегодня она была?
Хотя ты, наверное, не помнишь.
– Я знаю, ты Донел, – вдруг произносит Марла.
– Правда?
Великолепно.
Вот тебе приз, – говорит он
и сует ей в руку
пульт.
Настоящее в схватке
с прошлым.
Я закрываю дверь,
затыкаю уши.
Хотела остановить
Донел ушел, только когда стемнело.
Марла сидит в гостиной,
молчит.
– Простите меня, – говорю ей.
– Не думала, что он будет язвить,
хотела остановить его, но…
– Кого? – спрашивает Марла.
– Кого ты хотела остановить?
Я не успела ответить – она начинает плакать,
бормочет: «Мэри!»
и снова: «Мэри!»
Снова,
и
снова,
и снова.
Через два часа
Марла оглядывает меня.
– Кто ты, подруга Мэри?
– Нет, Марла. Ваша.
Планирование
Надо бы знать,
кто и когда бывает у Марлы, а то мне так беспокойно.
Стараюсь почаще уходить;
каждый раз, когда звонят в дверь, чуть не подпрыгиваю.
Взяла ее телефон
и пролистала
напоминания в календаре:
каждый день – Пегги,
раз в неделю – Донел,
про Мэри – ничего.
И всякие мелочи:
когда пить лекарства,
когда придет врач,
дни рождения,
когда какой праздник.
Я знаю, это ей помогает,
видела – раздается сигнал, Марла проверяет телефон,
читает и успокаивается.