Все четверо задрали головы – даже сидящий за рулем Следопыт. Жигуль вильнул, Следопыт вцепился в руль…
– Это же он? Он, да? – взвизгнула Фурия.
– Шкряяяб! – высунувшаяся с крыши лапа со скрежетом прошлась когтями по лобовому стеклу.
– Стряхни его! – верещал Мастер.
Водитель катящего по проспекту БМВ отчаянно закрутил руль, уворачиваясь от вырвавшегося из темного переулка бешенного жигуля. Жигуленок на полной скорости вломился в еще не затихший по вечернему времени поток машин.
– Аааа! Бииип! Ты что делаешь? – проспект наполнился визгом шин, скрежетом металла, яростным гудением клаксонов, и бешенной руганью водителей.
Жигуль зигзагами несся по проспекту, кидаясь то вправо, то влево. Машины шарахались от него во все стороны. Фурия вопила на ультразвуке – скрежетал металл, точно кот пытался продраться к ним прямо сквозь крышу.
Позади взвыла сирена и замелькали огни «мигалки».
– Менты! – заорал Орк.
– Коты! – еще страшнее заверещала Фурия.
В боковом зеркале мелькнули зеленые огни… Пропали… Появились снова… Перелетая с крыши на крышу, черная кошка гналась за ними прямо по едущим машинам.
– Ааааа! – дружный вопль заметался по салону – лобовое стекло закрыла громадная кошачья башка. Желтые глаза превратились в узкие щели, а в отделенную всего лишь стеклом раззявленную пасть можно было затолкать человека!
– Ааааа! – Следопыт выкрутил руль до упора – плевать, что там, стряхнуть, сбросить проклятую тварь!
И ему удалось – морда исчезла с лобового стекла, когти скрежетнули по крыше, словно кот оттолкнулся изо всех сил…
– Ба-банг! – озаренная электрическим светом широкая застекленная дверь возникла прямо перед капотом и разогнавшийся жигуль ударил в нее бампером.
Осколки стекла брызнули во все стороны, вывороченный косяк с грохотом обрушился внутрь… люди в форме метнулись кто куда, прочь от вломившейся сквозь выбитую дверь машины. Следопыта швырнуло вперед, приложив физиономией об руль, сзади в спину ему ткнулся Мастер. Выворачивая кладку стены жигуленок еще протиснулся внутрь – и наконец встал.
Обломок синей вывески с грохотом свалился на торчащий из выбитого проема багажник. Желтые буквы на вывеске гласили «Отделение полиции…». Из-за перевернутых столов медленно, один за другим поднимались полицейские. Пронзительное «виу-виу» сирены донеслось с улицы – и протяжно застонав, стихло. Видно, подъехавшие полицейские как раз созерцали вломившийся в отделение жигуль.
Звучно хрустя битым стеклом, средних лет полицейский прошлепал к жигулю, дернул и без того вываливающуюся переднюю дверцу и заглянул внутрь.
– Вы кто такие? – разглядывая четверку внутри, спросил полицейский.
– Так это… Городские Охотники мы. Это вот Мастер, а это – Фурия…
– Повелительница Хищников я! – она попыталась приподняться – из волос посыпалось стекло.
– А я Следопыт. – он попытался отлепить щеку от руля.
Полицейский ухватил его за шиворот и помог – кажется, с некоторым даже сочувствием.
– Я смотрю, ты совсем берега Онтарио попутал… Следопыт22. Ну пошли…
– Куда? Зачем?
– Будем с вас скальпы снимать. – посмотрел на ободранного Орка и добавил. – С кого еще не сняли, конечно.
– Это все коты виноваты! Черный и пестрый! Они мутанты, они… инопланетяне какие-то! – завизжал Мастер.
– Это вас инопланетные коты-мутанты заставили въехать в участок, создать аварийную ситуацию… Может, еще что добавиться по ходу дела… – прикинул полицейский, глядя на наряд ДПС-ников, уже заглядывающих поверх крыши жигуленка.
– У нас есть доказательства, вот, вот, смотрите, это они! – Мастер выудил из-под ног валяющийся на полу телефон.
Но снятого медсестрой ролика там не оказалось – похоже, стерли. Зато очень быстро удалось установить, что телефон ворованный. В багажнике нашли дробовик. Пожилой полицейский был прав – добавлялось по ходу дела.
Очнувшуюся на следующий день медсестру пропажа ролика расстроила, но ненадолго – неизвестный спонсор перевел на счет ветлечебницы неслабую сумму, хватило и самой девушке на лечение, и на лекарства для пушистых пациентов.
– Богатырь! – ветеринар держал на ладони радостно повизгивающего щенка. Палевый кот повернул голову и едва заметно шевельнул хвостом. Ветеринар остановился над коробкой с черно-белым котенком… и отвел глаза. В углу тихонько всхлипнула медсестра с замотанной бинтом головой.
Пестрый кот и черная кошка сидели на черепичной крыше.
– Ух ты! Вот это коты! Гляди, какие здоровенные! – мальчишка с удочкой остановился и в восторге уставился на оседлавших крышу котов. – Мэй-куны, что ли?
– Не, камышовые коты, вроде бы, хотя никто толком не знает. – догнавший его приятель, тоже с удочкой, усмехнулся со снисходительностью старожила рядом с восторженным новичком. – Кот – Ирки Хортицы, соседки нашей. Видал, черненькая такая? Клевая… А кошка – подружки ее, Таньки, она вон там, выше живет.
– А котята есть? – не отрывая очарованного взгляда от котов, спросил мальчишка. – Я б взял одного…
При слове «котята» черная кошка вдруг вздрогнула и тихо, жалобно мявкнула – словно от боли или страха. Кот придвинулся к ней ближе – и совсем по-человечески притерся плечом.
Из чердачного окна вылезли две девушки – темноволосая хозяйка дома и ее светловолосая ровесница. Блондинка хотела что-то сказать, но хозяйка дома покачала головой, прижимая палец к губам, «гнездом» свернула вокруг котов принесенное с собой одеяло – и девушки залезли обратно.
Розовая полоса рассвета разгоралась над крышами.
Битый Пес
Он шел, не поднимая глаз. Быть узнанным он не боялся – кто еще окажется настолько безумным, чтоб просчитать совершенное им безумие? Просто город внушал ему отвращение. Город был вопиюще, омерзительно грязен, он был грязен везде! Хотелось взлететь, чтобы не ступать по покрывающей землю серой коросте асфальта. Но и воздух был ничуть не лучше: он лез в нос невыносимым смрадом, забивал легкие, кажется, даже жег кожу, так что он то и дело проверял ладонью, не появились ли язвы. Странно, что не появились. Странно, что в городе росла трава. И цветы на клумбах: нежные весенние тюльпаны сменялись летним буйством роз, а те – осенним многоцветием хризантем. И деревья в городе были повсюду, везде: пирамиды тополей, и увенчанные белыми «свечками» купола каштанов вдоль проспектов, и яблони, и вишни, и шелковица прямо в городских дворах – весной они окутывались белой дымкой лепестков, а потом гнулись под тяжестью плодов. Человечья детвора карабкалась по веткам, выискивая самые спелые, и ходила перемазанная темным ягодным соком. Он с тревожным изумлением смотрел на деревья: как они могут жить здесь, в этом отравленном воздухе, тянуть корнями воду из отравленной земли? Иногда даже задумывался: а деревья ли это на самом деле, или некие неправильные, искаженные порождения этого исковерканного, больного мира? На людей же не смотрел вовсе: в последнее время он вообще сомневался, что они живые существа – разве живое способно оставаться живым среди мертвых воздуха, земли, воды. А его еще попрекали, что он поднимал мертвецов! Какая им разница, они и так мертвы! Ему плохо, нестерпимо плохо среди них, он не думал, что будет так плохо, когда решился искать укрытие в городе, принадлежащем его главному врагу. Его дочери.
– Куда прешь, пьянь! – рядом мелькнули испуганное женское и разгневанное мужское лицо, его сильно толкнули, он засеменил, мелко перебирая ногами в попытках устоять, и выписывая по тротуару сложный вензель. – Да что ж ты делаешь, сейчас под машины вылетишь! – тот же самый разгневанный мужик поймал его у самого бордюра, не давая выпасть на дорогу. – Это ж надо так глаза залить! Эй? Ты на ногах-то держишься?
Его прислонили к деревцу у дороги, он вцепился в нежную молодую кору обеими руками: может, дерево и не настоящее, но рядом с ним становилось легче. Деревце затрепетало, зашелестело листиками, будто хотело ему что-то сказать, но все глушил рокот машин и человечьи голоса.
– Оставь его, пойдем! – позвала женщина: голос ее все еще подрагивал от испуга и отвращения. – Еще вшей от него нахватаешься!
Он невольно оскалился: вшей вряд ли, а вот блох…
– Может, ментов вызвать? Пропадет же мужик…
– Ой, да какие сейчас менты, пошли, тебе говорю! – досадливо откликнулась женщина.
Ушли. Он знал, что грязен, истрепан, волосы сбились в колтун, а глаза налиты кровью от полопавшихся сосудов, но долгое заточение пожрало почти все его Силы. Ярость, боль и неистовая жажда вырваться и отомстить дали ему другую Силу, чем-то схожую с грязной мертвой Силой этого мира, но… близкая, такая близкая победа обернулась еще горшим поражением, а из Ирия с его животворным воздухом и целебной водой пришлось бежать. Владычица Ирия никогда не славилась всепрощением и хоть убить его она не могла, спустить шкуру с такого как он, можно и не убивая. Много-много раз. За каждого из ее крылатых детей, уничтоженных его армией мертвецов.
А ведь она искала его, Владычица Табити Змееногая. Больше года он не мог есть, не мог спать, боялся дышать, ожидая, что вот-вот небо закроют гигантские радужные крылья, и его очередное убежище будет сметено дыханием Великой Драконицы, и он останется, бессильный и беззащитный, снова во власти ее когтей. И тогда он уполз: из последних сил, на последнем дыхании, скатился вниз по Мировому Древу, сюда, в мир ненавистных ему человеков. В город женщин-предательниц: старой ведьмы Елизаветы, все измыслившей и просчитавшей, ее бесталанной дочки Ларисы, показавшей ему всю ничтожность рода человеческого, и… его собственной дочери. Наглой ведьмы. Предательницы. Победительницы, бросившей ему прямо в морду: «Я – человек!» и… их общей, своей и его кровью, связавшая в единую цепь жизнь всего Мирового Древа и жизнь проклятого человечьего рода!
Он не может освободиться от наброшенного ведьмой поводка. Не может вернуться в Ирий, прямо в пасть разъяренной драконицы. Не может сбежать из проклятого города туда, где еще остались живые леса и чистая вода, потому что там его наверняка ищут человечьи богатыри или предатели-оборотни, чьих предков он одарил когда-то, чтоб потомки однажды выступили против него на человечьей стороне. На стороне его дочери.