— Весело тебе, дура старая? — заорала Оксана, вертясь на месте как юла: смех был жеманно-девичий, как смеются дамочки в возрасте, старательно делающие вид, что они еще девочки.
Смех сменился негодующим вздохом — за спиной у Оксаны словно что-то пронеслось и… она обнаружила что стоит на коленях у самой границы марева, а Остроумова лезет на проклятый чурбак, будто кто-то невидимый поддержает ее под локти.
— Да я тебя лучше сама убью, Остроумова! — Оксана вскочила… и приложила одноклассницу тетрадками Елизаветы Григорьевны. Бомкнуло, как бывает, когда шмякнешь кого из пацанов книжкой по голове, потерявшая равновесие Остроумова шмякнулась задом на асфальт и растерянно захлопала глазами.
Свисающая с ветки петля начала медленно таять в воздухе.
— Коваленко? Что ты делаешь в моей комна… — Остроумова заозиралась по сторонам, пытаясь понять, где же она.
— Посторонние на площадке! — завопил жеманный голос. — Вы мешаете! Мешаете мне творить! Прочь, прочь!
Конус света, как из киноаппарата, ударил Оксане в лицо. Словно ледяной пятерней толкнули. Оксану отшвырнуло в сторону. Хихиканье зашлось с новой силой.
— Дубль два! — прокричал из пустоты жеманный голосок.
— Не смей! — непонятно кому заорала Оксана, стряхивая завернувшийся на голову школьный фартук.
Остроумова была уже на ногах. Глаза ее снова смотрели куда угодно, но только не в реальность, все также неловко она поковыляла к чурбаку. Над ее головой стала медленно проступать петля.
— А я сказала — стоять! — подскочившая Оксана с искренним наслаждением — когда еще представится случай! — съездила Остроумову тетрадками по физиономии. Девчонку отшвырнуло на мутную стену, прямо в проступающую сквозь марево мрачную толпу оборванных людей под охраной зловещих фигур в черных мундирах. Казалось, толпа шарахнулась от пролетевшей мимо них девушки… и тут же снова сомкнулась — Остроумову выбросило обратно, как от толчка батута.
— Бей Остроумову! — Оксана снова замахнулась тетрадками.
Ветер, визжа, как примадонна, нашедшая в гримерке букет с подписью «Для Вашей прелестной дублерши», налетел, завертел волчком… Острые ногти прошли Оксане по щекам и сомкнулись на шее, у вышитого воротничка школьной формы. Раздался новый пронзительный вопль и невидимые пальцы отдернулись, как обжегшись. Световые конусы хлестали по глазам, ветер рвал волосы, трепал подол. С рычанием вцепился в тетрадки и принялся выдирать их из рук.
— Не тронь, мое! — Оксана прижала тетрадки к груди и повернулась спиной к ветру. И тут же поняла, что это ошибка — вихрь толкал ее в спину, гнал изо всех сил, выпихивал. Обернуться не удавалось. Подошвы заскребли по асфальту, когда Оксана попыталась упереться, но расцвеченная мелькающими картинками стена, отделяющая обычную, реальную улицу, все приближалась. И тогда Оксана сдалась.
— Ладно! Хорошо! Ты сильнее! — прокричала она и тихо добавила. — Я попыталась. Теперь хотя бы ко мне никаких претензий. — и обвисла, перестав сопротивляться напору ветра.
Ветер радостно взвыл… и толкнул ее в спину как бодливый бычок. Расслабившаяся Оксана скользнула вниз, как соскальзывают по ледяной горке — и кубарем покатилась по асфальту. Ветер просвистел над ней, с размаху влепившись в цветное марево картинок на стене — картинки замельтешили, как при ускоренной перемотке пленки. Оксана вскочила — и метнулась между Остроумовой и чурбаком под петлей.
— Сильнее, как же! — Вышитой манжетой зажала кровоточащую ноздрю. — Не может быть сильнее меня дура, которая тратит силы, чтоб угрохоть… пхе… Остроумову!
Оглушающий стрекот сотен, нет, тысяч киноаппаратов налетел со всех сторон, заставляя с криком зажать уши ладонями. Мутная стена колыхнулась, снова вспыхивая калейдоскопом цветных картинок, а Остроумова потопталась… и принялась обходить неожиданное препятствие, пытаясь подобраться к чурбаку и петле. Оксана метнулась ей наперерез — вновь налетевший ветер стегнул по лицу, как плетью, подбил под коленки. Остроумова попыталась перепрыгнуть через нее — Оксанины пальцы сомкнулись на щиколотке, дернули, Остроумова грохнулась рядом, приложившись лбом об асфальт. Оксана навалилась ей на плечи. Бьющие из цветного марева конусы света скрестились, ловя их обеих в фокус световых кругов, Остроумова отчаянно забилась.
— Тупоумова ты, а не Остроумова — сама в петлю лезешь, аж из трусов выпрыгиваешь! — охаживая ее тетрадками по голове, прохрипела Оксана и заглушая, хотя бы для себя самой, вой ветра и стрекот киноаппаратов, забормотала. — Ты за край, за окоем, не ходи, не ходи…
— Ходи! — передразнил жеманный голосок и Остроумова снова рванулась.
— За последний горизонт не гляди, не гляди…
— Гляди! — пронзительно взвизгнули в ответ, и раскачивающаяся над головой петля стала наливаться силой и какой-то… жизненностью — каждое волоконце можно было разглядеть!
— Там никто тебя не ждет — не печалится, не зовет тебя, не отчаивается… — тараторила Оксана.
— Ждет! — завизжало вокруг. — Ждет-ждет-ждет!
— Ты борись, подерись — ты не трусь!
— Трусь-трусь! — передразнил жеманный голосок, а налетевший ветер вдруг тараном ударил в грудь, заставляя приникнуть к спине Остроумовой. С хрипом и стоном, извиваясь по-змеиному и волоча Оксану за собой, Остроумова ползла к месту своей казни.
«Нет! Нельзя говорить «не»!»
— Ты гони-ка прочь эту гнусь! — прямо в ухо Остроумовой прокричала Оксана. — Шейку тощую ей сверни…
Картинки на сотканных из цветного марева стен вдруг застыли, а бушующий на пятачке вихрь словно сдавленно хрюкнул… и опал на мгновение…
— Глаз на корпус натяни! — радостно завопила Оксана.
— Этого нет в тексте! Прекратите отсебятину! — провизжал жеманный голосок, а изогнувшаяся, как полураздавленный червяк Остроумова вдруг замерла, не пытаясь больше ползти.
— Намотай кишки на забор, чтоб не смела выступать с этих пор! — немедленно добавила Оксана.
— Смела, смела! — истерично завизжали вокруг…
— Дай ты в рожу ей смело… — согласилась Оксана. — …не за так, а за дело!
— Коваленко! — придавленная ее тяжестью к асфальту Остроумова вдруг приподняла голову, шаря вокруг мутным взглядом. — Ты чего… Слезь с меня! Это ты меня связала? — она задергала запястьями, пытаясь освободиться.
— Прекратить! Актерам занять свои места! Мотор, хлопушка… — раздался новый визг.
— Бежим! — завопила Оксана, за ворот вздергивая Остроумову с асфальта и… всем телом ударилась в цветное марево — будто хотела прошибить стену. За ее спиной застрекотали бесчисленные киноаппараты. Она ощутила, как тает под пальцами, словно растворяясь, ворот Катькиной пижамы… мутная стена чвякнула, будто кисель, из которого с силой выдернули ложку… и они обе с размаху грохнулись на асфальт по другую ее сторону!
— Аииии! — Остроумову рвануло у Оксаны из рук… и поволокло обратно, в перекрывающее улочку марево.
— Арррр! — в загривок Остроумовой тут же вцепился громадный волк.
— Ааааа! — Остроумову вздернуло в воздух — ноги ее прятались в мутной стене, так что казалось, у девчонки нет половины туловища, а голова свисала из пасти волка. Подскочившая толстуха шмякнула пухлую ладонь Остроумовой на лоб и зачастила:
— Соколины очи, орлови крыла, ведмежача сила — крылами одмахаюся, очима оддывлюся, Силою отобьюся, ничего не боюся! Народжену-хрещену… Як цю дурищу зваты? — рявкнула она Оксане.
— Дурищей и зовите. — пытаясь даже не подняться, а собрать в кучу дрожащие руки-ноги простонала Оксана. — Катя она!
— …Катерину видпусти, назад отойди…
В ответ — взревело! Улочку накрыл гул множества голосов: они кричали, возмущались, трепетали в любовной истоме, бросали резкие, злые слова. Издалека забухала артиллерийская канонада, сухо застрекотал пулемет и отрывисто пролаяли револьверы, загудел самолетный мотор и заскрежетали автомобильные шины в отчаянной погоне, заржала лошадь, послышалось пение: задорное, трагичное, пафосное. По мареву побежали сполохи: распахнув пасть, ревел динозавр, рассек морскую гладь плавник кита-убийцы, изрыгнул огонь ружейный ствол. И нарастал, все усиливаясь, пронзительный, до звона в зубах, стрекот киноаппарата.
— Навики-викив сгинь-пропади! — выкрикнула Стелла.
Стрекот заполонил улицу, сшибал с ног, волок прочь растопырившего лапы волка. Муть посреди проулка вскипела: окрасилась алым, черным, засеяла рассеянным золотым светом, струящимся из будки оператора… и с хлопком исчезла.
— Аааа! — Остроумова с размаху грянулась оземь — и заверещала снова, завидев нависшую над ней волчью морду.
На опустевший тротуар смачно хлопнулись две вручную сшитые тетрадки. Изодранные. Измочаленные. С разлохматившимися краями.
— Отак доверь тебе хорошую вещь! — брезгливо поднимая тетрадку за краешек, буркнула Стелла. С тетради текло.
— Ничего себе у вас тут дела творятся! — изумленно донеслось сверху. — Это Остроумову что — собака покусала? А куда потом делась?
— Переоделась! — прохрипела Оксана, приподнимаясь на локтях и одаривая недобрым взглядом то и дело вытирающего рот майора — ладонь его была измазана кровью. Не мог пораньше явиться, сссыскарь? Нюхач. — Ты откуда тут… — начала она, поднимая взгляд на перепуганную (глаза размером в пять копеек) Мышь. В коротких пижамных шортиках и длинной застиранной футболке.
— Тетка эта приволокла… то есть, тетя Стелла, конечно же, тетя Стелла… — заискивающе улыбаясь, Мышь заглянула Стелле в лицо. И быстрым шепотом добавила — Растолкала меня и велела, чтоб я с ней ехала! А мама только вокруг суетилась и поддакивала!
Оксана покосилась на ухмыляющуюся Стеллу: мама Мыши, конечно, женщина-кремень, но Стелла заморочит хоть кремень, хоть булыжник.
— А с Катькой что? — Мышь настороженно разглядывала скорчившуюся на асфальте Остроумову. Руки та по-прежнему держала перед собой, как связанные.
— А она через окошко по всяким… нечистым местам швендяла, пока ось ця твоя подружка соби спала, як младенчик у люльке. Твоя работа? — Стелла вопросительно ткнула Оксану пальцем в бок. Рукава и грудь футболки, заменившей Мыши пижаму, покрывала изрядно полинявшая вышивка.