В Килкенни в 1367 году наместник короля герцог Кларенс созвал парламент, на котором произошло одно из главных событий ирландской истории: был принят статут Килкенни. Он регулировал взаимоотношения ирландцев и английских колонистов, прижившихся в стране и прозванных «выродившимися». Целью закона было разделение двух народов — «ирландских врагов», как их называли в документе, и «выродившихся англичан». Поскольку лишь один англичанин из двадцати тысяч слышал об этом законе, следует обрисовать несколько главных его пунктов.
Союз с ирландцем путем вступления в брак, усыновления (ирландская традиция воспитания детей в семьях другого члена племени) и принятия на себя обязанностей крестного отца (матери) были запрещены, считались государственной изменой и могли караться смертью.
Любой англичанин по рождению или крови, взявший ирландское имя, говоривший по-ирландски, носивший ирландскую одежду или усвоивший ирландские обычаи, должен был лишиться своей недвижимости.
Англичанин не должен был позволять ирландцам пасти скот на его лугах, оказывать помощь ирландским священникам или приглашать в свой дом ирландских бардов, музыкантов и рассказчиков.
Необходимость принятия такого закона доказывает, как быстро после вторжения формировалась ирландская нация и происходило слияние англо-норманнов и ирландцев. Если бы это слияние поощряли, а не подавляли, англо-ирландская история могла бы пойти совсем другим путем.
Улицы Килкенни старомодны и довольно мрачны. Около реки есть симпатичные тропинки, крепостные стены и руины прекрасных церквей. Впрочем, они не привлекли моего внимания. Я ходил по улицам Килкенни, надеясь увидеть парочку дерущихся котов.
Как ни странно, в Килкенни полно собак! Их так много, что кошки, если и существуют, благоразумно сидят дома.
— Почему, — спросил я местного жителя, — коты Килкенни прославились как бойцы?
Он сказал, что не знает.
Я задал тот же вопрос другому человеку. Тот сказал, что сам приезжий, и ничего не знает. В конце концов я обнаружил знатока:
— Все очень просто, — сказал он. — На этот счет есть два рассказа. В старые времена были два города; один считался ирландским, другой — английским. Они сражались, как коты! Согласно второму рассказу, когда здесь был Кромвель, его солдаты протягивали через улицу веревку, связывали веревкой хвосты двух котов, вешали их и смотрели, как они дерутся. Сейчас говорят, что это жестоко. Как ни странно, и Кромвель был того же мнения, потому он отдал приказ, чтобы солдаты больше этим не занимались… Однажды, когда группа солдат наблюдала за дракой котов, к ним направились два офицера. У солдат не было времени разъединять котов, поэтому они попросту отрубили им хвосты! Офицерам они сказали, что коты так вошли в раж, что оборвали друг другу хвосты.
— Это, конечно, ирландская версия?
— Да.
Я поблагодарил его и взял курс на Типперэри.
Мне нравится город Кэйр. Из окна отличной уютной гостиницы (раньше здесь был частный дом) я наблюдаю за неспешной жизнью на широкой главной улице.
Часто здесь ничего не происходит. Я вижу нескольких стариков возле тележек, запряженных ослами. Они заняты серьезным разговором, обсуждают цены на овощи. Любопытная улица. Зачастую она почти пуста, однако никогда не спит. Улица широкая, словно плац. Думаю, если что-нибудь на ней произойдет, об этом немедленно прознает весь город.
Атмосфера ирландских городов сильно разнится. Некоторые погрязли в безнадежной убогости. В таких местах невозможно заняться какой-либо работой. Остается лишь напиваться, тосковать и оправдывать себя. Но в нескольких милях от этих городов все до удивления по-другому: тут ярко, чисто, жизнерадостно, по-деловому. Вот и Кэйр такой же.
Посреди улицы бредет стадо коров. Ближе к обочине движутся красивые лошади с заплетенными в косички гривами и хвостами, с пронумерованными табличками на боках. Где-то поблизости проходит шоу лошадей и коров. На перекрестке стоит священник. Во время беседы он делает паузу и следует взглядом за лошадьми, впрочем, все на улице на них смотрят. Вокруг так мирно, и кажется, будто мы перенеслись в восемнадцатый век.
Послеполуденное солнце освещает площадь. Мужчина ведет большущего черного быка. В ноздри животного вдето кольцо. Спина блестит, как полированный эбонит. Бык переступает слоновьими ногами и оглядывается по сторонам с бессознательной свирепостью.
Звонит колокол, сзывая к «Ангелусу».
Мужчина и бык останавливаются. Человек снимает потрепанную шляпу и склоняет голову в молитве. Огромное животное неподвижно стоит подле него. Старик у тележки с ослом тоже снимает шапку. Два человека, по виду коммивояжеры или стряпчие, крестятся. Молится весь город.
Момент, когда звонят к «Ангелусу», кажется мне самым трогательным и красивым за весь день. Приезжий поначалу не обращает на колокол внимания. Он может ехать в дублинском трамвае. Неожиданно все приходит в движение. Мужчины и женщины осеняют себя крестом. Или на оживленной улице мужчина, с которым ты говоришь, замолкает и снимает шляпу. Но в маленьких городах Ирландии время «Ангелуса» прекраснее всего. И не важно, является ли человек фанатичным атеистом, насколько искренно он верит в то, что все священнослужители — мошенники, играющие на суевериях невежественных людей, однако, если в нем есть хоть искра почтительности и чувство прекрасного, в этот миг он обязательно обнажит голову и произнесет молитву.
Это молчаливое единение с Богом, утром, в полдень и на закате, наступающее посреди жизни и бизнеса, призывает людей, работающих в поле, городах и селах, оторваться от того, чем они в настоящий момент занимаются, и обратить свои мысли к небесам. Это выражение духовности ирландской жизни. Взаимопроникновение видимого и невидимого миров многое объясняет в загадочной и временами смущающей нас ирландской душе.
Вспоминаю, как однажды в Египте старый мошенник, пытавшийся обмануть меня в лавке, неожиданно выкинул из головы и меня, и мои дела, повернулся на восток, встал на колени и ткнулся лбом в пыль. Затем повернулся ко мне и таки надул. Жизнь для него была забавной игрой, призванной убивать время. Вот так и ирландцы: они смотрят на людские дела как на какой-то пустяк. Возможно, это объясняет, почему здесь смеются над тем, что мы считаем важным. Ирландцы, «лентяи» в глазах англичан, на самом деле — люди метафизического склада.
Замок Кэйр — одно из лучших сооружений, которые я видел в Ирландии. Он стоит на реке Шур возле красивого моста. Когда смотришь с крепостного вала на мельничную плотину и широкую гладь реки, кажется, что попал в Стратфорд-на-Эйвоне. С противоположной стороны река, петляя, прокладывает себе дорогу в лесу. Яркие сельские поля поднимаются к горам в шахматном порядке, а сами горы тянутся к небу, поражающему нежными голубыми оттенками.
В замке есть чудесный зал. Иногда в нем устраивают танцы и проводят другие мероприятия. Если бы я владел этим замком и имел бы деньги для воплощения в жизнь фантазии, я бы отреставрировал его и украсил комнаты оружием и мебелью времен застройки. Для замка, испытавшего на себе пушки Кромвеля, здание замечательно сохранилось. Думаю, если сюда вложить немного денег и мысли, замок Кэйр станет подлинной достопримечательностью Ирландии.
Вечером я пошел прогуляться к реке. Возле брода мальчик тащил лодку по веревке, перетянутой с одного берега на другой. Я прогулялся по великолепному парку возле воды. Все бы отдал за то, чтобы забросить в нее удочку. И время самое подходящее. В реке были глубокие черные омуты. Соблазнительное место.
На берегу я увидел «большой дом». Местный старик сказал, что во время гражданской войны в нем жил де Валера.
«Они вели себя как джентльмены, — добавил он. — Когда их куда-то приглашали, они непременно расписывались в книге посетителей».
В тот вечер в Кэйре я впервые прочитал несколько стихов Томаса Макдонаха. Мне сказали, что он родился в этой части Ирландии. Одно из стихотворений особенно меня восхитило. В нем выражено до некоторой степени то, чего я не могу объяснить, применительно к маленькому ирландскому городку, такому как Кэйр. Вот это стихотворение:
Ты снился ночью мне, Джон-Джон,
Ты был со мной опять,
И я проснулась утром, Джон,
Спеша тебя обнять.
Но я была одна, а сон
Манил куда-то вдаль, —
И я на ярмарку, Джон-Джон,
Пошла, накинув шаль,
Искать тебя средь шума, Джон,
И толкотни.
Все было так же, как тогда,
Пять лет назад, весной,
Когда отсюда навсегда
Ушел ты вслед за мной.
Вновь суетились шулера,
Колоды теребя,
И шла торговля и игра —
Лишь не было тебя
Меж тех, кому всегда, Джон-Джон,
Ты был сродни.
Кляня себя, я шла домой,
Как мне на ум взбрело,
Что ты оставил, боже мой,
Бродяжье ремесло?
К обедне ходишь, пост блюдешь,
Над грядками корпишь…
Я распахнула дверь — и что ж?
Ты за столом сидишь.
Как будто не прошли, Джон-Джон,
Года и дни[10].
В долине Типперэри стояла такая глубокая тишина, что я слышал лай собак из Кэйра и Роузгрина. Заходящее солнце было почти горячим. Не чувствовалось ни дуновения ветерка.
Передо мной, в центре Золотой долины, вздымался Кэшел. Это могучая скала, одинокая, словно большой корабль в море. Она поднимается над плоской землей, совсем как Эли, вздымающийся над болотами Кембриджшира. Странно, что одну из самых священных реликвий Ирландии поставил сюда дьявол. Каждый школьник Типперэри знает, что, когда дьявол летел домой (по всей видимости, в Англию) через долину Типперэри, то по пути он откусил кусок горы, но уронил ее в центре Золотой долины.
И в самом деле, если посмотреть на горы Слив-Блум, вы увидите там проем, в который Кэшел точно бы уложился. Его называют «Укусом дьявола».