Фюн подошел. Копье опустил в кулаке для удара, острый нож — в ножнах, но ни копье, ни нож не применил он, ибо лань и борзые разыгрались вокруг него, и лань была с ним нежна, как собаки: когда б ни тыкался бархатный нос в ладонь ему, оказывалось — не реже собачьих, — что это нос лани.
С этой веселой ватагой явился он к обширному Аллену в Лейнстере, и народ удивился, увидев, что псы, лань и вожак пришли к ним, но нет никого из охотников.
Когда же и остальные добрались до дома, вожак рассказал о погоне, и все согласились, что лань убивать нельзя, ее надо оставить и хорошенько беречь, пусть она будет любимицей фениев. Но кое-кто, знавший происхождение Брана, подумал, что, как и Бран, эта лань — из сидов.
Глава вторая
Позже в тот вечер, когда готовился Фюн ко сну, дверь в его опочивальню тихонько открылась, и вошла юная дева. Вожак всмотрелся в нее изо всех сил, ибо никогда не видел и не представлял себе женщину такой красоты. Конечно, не женщина она была, а юная дева, и держалась так изящно и благородно, а взгляд ее был столь скромен и возвышен, что вожак едва отваживался смотреть на нее, хоть и отвести взор никак не мог.
Стояла она на пороге, с улыбкой, застенчивая, как цветок, прекрасно робкая, словно лань, и вождь заговорил собственным сердцем.
— Женщина — Небо Рассвета, — сказал он. — Свет пены морской. Бела и душиста, как яблонев цвет. Пахнет пряно, медово. Возлюбленная моя превыше всех женщин на свете. Никогда никому ее не отнять у меня.
И мысль эта была ему радость и мука: радость, ибо сулила сладкое будущее, тревога, ибо пока не случилось оно — и, быть может, не станется.
Как глядели на него псы в той погоне — взгляд, что не смог он расчислить, — так же глядела и она, и во взоре ее был вопрос, что смущал Фюна, и утверждение, какого не ведал он.
Молвил ей Фюн, веля сердцу вести разговор.
— Я, похоже, не знаю тебя, — сказал он.
— Так и есть, не знаешь, — отозвалась она.
— Тем чудеснее, — продолжил он тихо, — ибо мне полагается знать здесь всех и каждого. Чего же ты хочешь?
— Прошу твоей защиты, властитель-вожак.
— Ее я дарую всем, — ответил он. — От кого тебя защитить?
— Я страшусь Фир Дорьхе.
— Темного Мужа из сидов?
— Он мне враг, — сказала она.
— Отныне и мне, — сказал Фюн. — Изложи мне свой сказ.
— Меня зовут Сайв, я из Дивных, — начала она. — Многие сиды даровали мне свою любовь, но я никому в своем краю любовь не отдала.
— Неразумно, — упрекнул ее собеседник с веселым сердцем.
— Я всем довольна была, — отозвалась она, — а то, чего не желаем мы, — в том не нуждаемся. Но уж если любовь моя и дана кому, он — из смертных, муж из мужей Ирландии.
— Чтоб мне без руки остаться, — воскликнул Фюн в смертельной тоске. — Кто же тот муж?
— Тебе он известен, — промолвила она. — Вот так жила я в покое средь Дивных и часто слыхала о своем смертном воителе, ибо слухи о его славных подвигах доносились до сидов, но пришел день, когда Черный Ведун народа богов43 положил на меня глаз, и с тех пор, куда б я ни глянула, всюду вижу око его.
Умолкла она, и ужас, что был в ее сердце, возник у нее на лице.
— Он всюду, — прошептала она. — Он в зарослях и на холме. Смотрел на меня из воды, взирал и с небес. Голос его гремит в пустоте и тайно неумолчен в сердце. Ни здесь он, ни там, он повсюду, все время. Не убежать от него, — продолжала она, — и я страшусь. — Тут безмолвно зарыдала она и посмотрела на Фюна.
— Он мне враг, — прорычал Фюн. — Я именую его врагом.
— Защити меня, — взмолилась она.
— Там, где я, не бывать ему, — сказал Фюн. — Я тоже владею знанием. Я Фюн, сын Кула, сына Башкне, муж средь мужей и бог, где есть боги.
— Он звал меня в жены, — продолжала она, — но на уме у меня лишь мой любимый воитель, и Темному Мужу я отказала.
— Таково твое право, и, ручаюсь, если жив человек, которого ты желаешь, и если он не женат, он возьмет тебя в жены — или ответит мне за отказ.
— Он не женат, — сказала Сайв, — и ты ему малый указ.
Вождь тут задумчиво нахмурился.
— Не считая Верховного короля и других королей, я на этой земле владыка.
— Кто из мужей указ себе самому? — проговорила Сайв.
— Ты хочешь сказать, что я есть тот человек, которого ты ищешь? — спросил Фюн.
— Тебе отдала я любовь, — ответила Сайв.
— Счастливая весть! — воскликнул от радости Фюн. — Ибо в тот миг, когда ты вошла в эту дверь, я полюбил тебя и возжелал, и мысль, что нужен тебе другой, пронзила мне сердце как меч.
Конечно же, Фюн любил Сайв, как не любил ни единую женщину прежде и не полюбит ни одну впредь. Он любил ее, как доселе ничто. Нестерпимо было ему удаляться от Сайв. Увидав ее, ничего в целом свете не видел он, а когда видел весь свет без нее, было так, словно ничего он не видел — или словно видел грядущее, где все безнадежно и уныло. Рев оленя был музыкой Фюну, однако слов Сайв хватало ему с лихвой. Любил он по весне кукушкин зов с дерева, что выше всех прочих в лесу, и веселый посвист скворца в осенней чаще, или тонкое, сладкое очарованье, какое возникает в уме, когда жаворонок голосит, незримый, под небом, и притихшее поле внимает песне. Но голос жены был Фюну слаще, чем песня жаворонка. Из-за нее все в Фюне было чудесно, загадочно. Чародейство было у Сайв на кончиках пальцев. От ее тонких ладоней сгорал Фюн. От хрупких ступней стучало сердце его, и куда б ни повернулась голова Сайв, возникал у нее на лице новый очерк красы.
— Новая вечно, — говорил Фюн. — Она вечно лучше любой другой женщины; она вечно лучше себя самой.
Больше не пекся он о фениях. Бросил охоту. Не слушал ни песен поэтов, ни любопытных речений чародеев, ибо все это было в его жене — да и то, что сверх этого, было в ней.
— Она — этот мир и грядущий, она — завершенность, — говорил Фюн.
Глава третья
Так вышло, что люди Лохланна44 пошли в поход против Ирландии. Чудовищный флот окружил утесы Бен-Эдаря45, и даны высадились и изготовились к нападению, какое сделает их хозяевами всей страны. Фюн с фениями выступили против них. Фюну и прежде-то люди из Лохланна не были по нраву, но в этот раз он пошел на них с яростью, ибо не только напали они на Ирландию, но и встали меж Фюном и величайшей радостью его жизни, какую он знал.
Тяжкий был бой — но и краткий. Лохланнов загнали на их корабли, и через неделю остались в Ирландии лишь те даны, что были здесь похоронены.
Покончив с этим, Фюн бросил победоносных фениев и стремительно возвратился на равнину Аллен, ибо невыносимо было ему и на один лишний день расставаться с Сайв.
— Не бросай нас! — воскликнул Голл мак Морна.
— Мне нужно уйти, — отозвался Фюн.
— Ты не уйдешь с пира победы, — упрекнул его Конан.
— Останься с нами, Вожак, — взмолился Кэльте.
— Что за пир без Фюна? — пожаловались они.
Но он не остался.
Рукой клянусь, — вскричал он, — мне надо идти. Она станет высматривать меня в окно.
— Так и будет, — признал Голл.
— Так и будет, — воскликнул Фюн. — И увидит она меня издали, на равнине, и выбежит из великих врат мне навстречу.
— Чудна та жена, что не выбежит, — пробурчал Конан.
— И я вновь возьму ее за руку, — прошептал доверительно Фюн на ухо Кэльте.
— Так и сделаешь наверняка.
— Вновь загляну ей в лицо, — не унимался вожак. Но видел, что даже возлюбленный Кэльте не постиг смысла, и с печалью и гордостью понял, что смысл такой нельзя объяснить никому — и никому его не постичь.
— Ты влюблен, родное сердце, — сказал Кэльте.
— Влюблен еще как, — пробурчал Конан. — Сердечное снадобье женщинам, мужчинам недуг — беда.
— Беда, так и есть, — пробормотал вожак. — От любви мы бедуем. Глаз не хватает видеть все, что есть видеть, рук не хватает, чтобы схватить и десятую часть того, что желаем. Смотрю я в глаза ей и мучаюсь, потому что на губы ее не смотрю, а гляну на губы, душа вопиет: «Смотри ей в глаза, смотри ей в глаза».
— Так все и бывает, — вспоминая, промолвил Голл.
— Только так, не иначе, — согласился Кэльте.
И воители глянули в прошлое — на губы одних и других и поняли, что вождь их уйдет.
Когда Фюн оказался в виду великой твердыни, кровь понеслась в нем, и понесли его ноги, он то и дело махал копьем.
«Пока не видит меня», — думал он горестно.
«Пока не видать ей меня», — добавлял, упрекая себя.
Но ум растревожился, ибо думал он о том — или чуял, не думая, — что, поменяйся они местами, он бы завидел ее и в два раза дальше.
«Думает, что не смог я выбраться из битвы или что принудили меня остаться на пиру».
И, не помыслив, он мыслил, что, поменяй их местами, он бы знал: ничто не задержало б того, кто ушел.
— Женщины, — проговорил он, — застенчивы, не любят выказывать пыл, когда на них смотрят другие.
Но знал он: не ведал бы, смотрят ли на него или нет, а ведал бы — не волновался об этом. И знал, что его Сайв не видела бы и не тревожилась ни о чьих взглядах.
С этой мыслью стиснул он копье и помчал, как ни разу не бегал, и потому в ворота великого дуна46 ворвался муж взъерошенный, запыхавшийся.
В дуне царил беспорядок. Слуги вопили, женщины метались туда и сюда, заламывали руки, кричали; завидев вождя, те, кто рядом был, убежали, и в целом все очень старались спрятаться друг за дружку. Но Фюн перехватил взгляд своего домоправителя, Гарива Крбна-на по прозвищу Суровый Крюк, и не отпустил его.
— Иди-ка сюда, — велел Фюн.
Суровый Крюк приблизился — и ничто в нем в тот миг не гудело.
— Где Цветок Аллена? — спросил хозяин.
— Не ведаю, хозяин, — в ужасе ответил слуга.
— Не ведаешь! — вскричал Фюн. — Излагай же, что ведаешь.
И слуга рассказал.
Глава четвертая
— Прошел день, как был ты в отлучке, и тут удивилась стража. Смотрели они с вершин