Кайл Железный тоже приблизился и рассмотрел чужака пристально и в подробностях.
— Именем беса, как звать это чудо? — спросил он у Фюна.
— Родное сердце, — сказал Фюн, — это воитель, какого ставлю я против тебя в забеге.
Кайл Железный сделался красен в лице и от ярости чуть не проглотил язык.
— До края вечности, — взревел он, — и до самого распоследнего преисподнего мига не двину я ни ногой в забеге с этим грязным, копытным, скверно скроенным подобием побирухи.
Но тут Фетюк разразился ревом да хохотом, и в ушах у всех воинов все полопалось.
— Будь спокоен, мой милый, я не побируха, и род мой не хуже по крови, чем у самого изощренного королевича в этом собрании. Не избежать тебе вызова, люба моя, и побежишь ты со мной — или же побежишь на свой корабль, а я — за тобой. Какой длины предлагаешь забег, родное сердце?
— Я никогда не бегаю меньше шестидесяти миль, — ворчливо ответил Кайл.
— Это малый забег, — сказал Фетюк, — но сойдет. Отсюда до Холма Тростников, Слив-Луахры в Мунсте-ре, в точности шестьдесят миль61. Сгодится тебе?
— Мне нет дела, как все устроится, — ответил Кайл.
— Что ж, — сказал Фетюк, — тогда отправимся в Слив-Луахру тотчас, а поутру можем начать забег сюда.
— Пусть будет так, — сказал Кайль.
И отправились они в Мунстер, и когда солнце садилось, достигли они Слив-Луахры и изготовились ночевать.
Глава четвертая
— Кайл, трепет сердца моего, — сказал Фетюк, — нам бы выстроить дом или шалаш, чтобы ночь скоротать.
— Ничего я строить не буду, — ответил Кайл, глядя на Фетюка с великой неприязнью.
— Да неужто!
— Не буду я строить ни дом, ни шалаш, чтоб провести здесь ночь, ибо надеюсь, что места этого больше никогда не увижу.
— Я сам построю, — сказал Фетюк, — а тот, кто не помогает строить, пусть остается снаружи.
Фетюк потопал в ближайший лес и без отдыха валил там и связывал вместе двадцать четыре пары здоровенных бревен. Сунул их себе подмышку, а под другую сунул охапку тростника для лежанки, и со всем этим грузом соорудил из тростника жилище, с крепкой кровлей, уютное; из бревен же сложил костер на полу внутри.
Его напарник сидел поодаль и смотрел за работой в ярости и отвращении.
— Ну же, Кайл, мой любезный, — сказал Фетюк, — если ты мужчина, помоги мне найти чем поживиться, раз тут есть дичь.
— Сам разбирайся, — взревел Кайл, — ибо хочу я лишь одного: не быть рядом с тобой.
— Зуб, не дающий подмоги, останется без добавки, — отозвался Фетюк.
Вскоре вернулся он с вепрем, которого смог загнать. Приготовил зверя на костре и половину съел, вторую оставил на завтрак. Следом улегся на тростники и в два оборота заснул.
Кайл лежал на склоне холма, и если и спал, то на голодное брюхо. Однако наутро разбудил Фетюка.
— Вставай, побируха, если хочешь бежать со мной.
Фетюк протер глаза.
— Не встаю я, пока не выспался, мне еще час полагается. Но если торопишься, любимка моя, — принимайся бежать, благословляю. Я потрушу за тобой, когда проснусь.
Кайл помчался — и рад был, ибо противник его так мало тревожился, что Кайл не понимал, чего ждать от Фетюка, когда тот побежит.
— И все же, — говорил себе Кайл, — с часовой форой побирухе придется шевелить мослами, если собирается он меня догнать. — И Кайл понесся со славной молниеносной прытью.
Глава пятая
К концу того часа Фетюк пробудился. Съел вторую часть вепря и привязал недоглоданные кости к полам своего плаща. Засим с лютым дребезгом вепревых костей побежал.
Трудно сказать, как он бежал и с какой скоростью, но продвигался вперед громадными прыжками обеих ног, а по временам — здоровенными скачками на одной ноге, плеща грязью, а бывало — широченно, размашисто, с чудовищным грохотом, что рушит свет белый, мчал он со всех ног.
Оставлял позади ласточек, словно те спали. Догнал благородного оленя, перескочил его — тот так и остался стоять. Ветер не угонялся за ним, ибо Фетюк все время был впереди; скоком да прыгом нагнал он Кайла Железного, хотя Кайл бежал хорошо — кулаки вверх, голова запрокинута, ноги мелькали так лихо, что и не видать их от прыти движения.
Труся рядом с Кайлом, Фетюк схватился за полу плаща и вытащил горсть покрытых мясом костей.
— Вот, мое сердце, мясистая кость, — сказал он, — ибо ты голодал всю ночь, бедный друг, погрызи косточку, брюху станет покойнее.
— Оставь себе свою дрянь, побируха, — ответил тот, — ибо лучше я буду повешен, чем стану глодать кость, которую ты обгрыз.
— Чего ж не бежишь ты, трепет сердца, — пылко спросил Фетюк, — чего ж не пытаешься выиграть гонку?
Кайл принялся шевелить ногами так, словно были они крыльями мухи, или плавниками рыбешки, или шестью ногами перепуганного паука.
— Я бегу! — пропыхтел он.
— Ты попробуй вот так, — посоветовал Фетюк и выдал витой изгиб, нежданный полет и поспешность ляжек — и исчез у Кайла из вида одним лютым плюхом своих сапожищ.
Кайла Железного обуяло отчаяние, но сердце его было сильно.
— Буду бежать, пока не лопну, — возопил он, — а когда лопну, пусть брызну подальше и брызгом своим сшибу с ног того побируху, чтоб он ногу сломал.
С тем взялся бежать он решительно, люто, неумолимо. Наконец догнал Фетюка, ибо тот остановился поесть ежевики с куста у дороги, а когда Кайл подобрался поближе, принялся куражиться и насмехаться сердито над Фетюком.
— Кто это хвост от одежки потерял? — ревел он.
— Не загадывай загадки человеку, что ест ежевику, — осадил его Фетюк.
— Пес без хвоста и одежка без хвоста, — закричал Кайл.
— Сдаюсь, — пробурчал Фетюк.
— Да сам ты и есть, побируха, — оскалился Кайл.
— Я есть я сам, — пробулькал Фетюк с полным ртом ежевики, — а раз я есть я сам, как это может быть ты? Дурацкая твоя загадка.
— Ты глянь на плащ свой, лоханка грязищи!
Фетюк глянул.
— Батюшки, — сказал он, — где же фалды плаща моего?
— Одну-то я нюхом чую — намоталась на деревце в тридцати милях отсюда, — сказал Кайл, — а вторая бесчестит кустик на десять миль раньше.
— Дурная удача — расстаться с фалдами плаща своего, — пробурчал Фетюк. — Придется вернуться за ними. Подожди здесь, возлюбленный, поешь ежевики, пока я не вернусь, и оба побежим дальше, по-честному.
— Ни полмига не подожду, — ответил Кайл и припустил к Бен-Эдарю, как влюбленный мчит к деве своей — или как пчелка к улью.
— И ежевику я не доел вполовину, — загоревал Фетюк на бегу обратно, к своим фалдам.
Бежал он назад решительно, путь его утоптался так, словно пронеслось по нему стадо из сотни быков, загривок к загривку, и нашел Фетюк деревце и куст и свои две фалды. Приладил их к плащу.
Следом вскочил, побежал сумасбродно, вихрем, да так отчаянно, что и не описать. Топот его сапожищ сделался непрестанен, как грохот града по крыше, а ветер от его бега пригибал деревья к земле. Звери, что паслись вдоль тропы, падали замертво от сотрясения, а пар, что валил из носа Фетюка, разносил птиц в клочки, и охапки туч валились с неба на землю.
Вновь нагнал он Кайла, тот бежал головой книзу, сверкая пятками.
— Коли не соберешься бежать ты, сокровище, — сказал Фетюк, — не видать награды тебе.
И с этим завел он себя и взорвал в слепящий глаза, беспрестанный крутеж и неразбериху сапог, и остался Кайл позади в мгновение ока.
— Буду бежать, пока не лопну, — запричитал Кайл, сгустил в ногах весь свой пыл и отчаяние и загудел, зажужжал, словно навозная муха в окне.
За пять миль до Бен-Эдаря Фетюк остановился, ибо опять наткнулся на ежевику.
Ел ее, пока не превратился в мехи с соком, и, когда услыхал гудение и жужжание Кайла Железного, загоревал, что опять не получится доесть свою долю. Снял он плащ, набил его доверху ежевикой, закинул тюк на плечо и ринулся мощно и прытко к Бен-Эдарю.
Глава шестая
Трудно было б поведать об ужасе у Фюна в груди и в сердцах у фениев, пока ждали они исхода забега.
Рассуждали без умолку, и в некий миг того дня кто-то упрекнул Фюна, что не привел тот Кэльте, сына Ронана, как договорились.
— Никто не бегает лучше Кэльте, — заявил один.
— Нет ему равных, — сказал второй.
— Легче перышка.
— Быстр, как олень.
— Напорист, как бык.
— Ноги волка.
— Вот кто бежит-то!
Все это сказали Фюну, и Фюн сказал это все себе самому.
С каждой истекшей минутой капля свинца падала во всякое сердце, и жало отчаяния проникало во всякий ум.
— Иди, — сказал Фюн человеку с глазами ястреба, — иди на вершину холма и смотри, как приближаются бегуны.
Послал он шустрых попутчиков с ним, чтоб бегали туда-сюда и поставляли вести без всякой заминки.
Гонцы поминутно сновали мимо его навеса и выкликали: «ничего», «ничего», «ничего», — на миг замерев и устремляясь прочь.
Слова «ничего, ничего, ничего» начали усыплять умы всех, кто там был.
— Чего можно ждать от Фетюка? — спросил один воин сурово.
— Ничего, — крикнул гонец, замерев и помчав.
— Чурбан! — рявкнул воин.
— Хряк! — сказал другой.
— Плоскостопый.
— Задышливый.
— Пузатый.
— Ленивый.
— Свинья!
— Ты думал, Фюн, что кит может плавать посуху? Или чего, по-твоему, в силах достичь такая туша?
— Ничего, — крикнул гонец на бегу.
Ярость уже грызла Фюну душу, и красный морок плясал и мерцал у него перед взором. Руки затряслись, и нахлынула страсть — вцепиться воинам в глотки, трепать, да терзать, да бесноваться средь них, как бешеный пес средь овец.
Глянул на одного, но при этом словно разом на всех.
— Умолкните! — рыкнул он. — Пусть все замолчат, как мертвецы.
И подался вперед, видя всего и ничего не видя, раскрыв рот, и такая свирепость и лютость исходила от мрачного лика его, что все воины содрогнулись, словно от холода смерти, и замолчали.
Встал Фюн и вышел прочь из шатра.