Она знала, кто он: кое-какие силы, присущие миру, который она покинула, у нее сохранились, и. глядя на мягкие светлые волосы девы и ее тонкие красные губы, Конн признал, как любой мужчина, что, раз кто-то красив, значит, непременно и добр, и про то вопросов не задал, ибо все забывается рядом с хорошенькой женщиной, а зачаровать можно и чародея.
Она сказала Конну, что слава о его сыне Арте достигла даже Многоцветной земли и что сама она влюблена в юнца. Такое не показалось бессмысленным тому, кто сам не раз навещал Дивных и знал, сколько людей того мира покидает родные края ради смертной любви.
— Как же звать тебя, милая дева? — спросил король.
— Звать меня Делвкаем (Красивый облик), я дочь Моргана, — сообщила она.
— Наслышан о Моргане, — сказал король. — Он великий колдун.
В той беседе Конн обращался к ней вольно, что пристало лишь королю. В какой миг позабыл он об усопшей супруге, нам неизвестно, однако точно одно: в тот миг дорогое и милое воспоминание больше не тяготило его ум. Когда Конн заговорил, голос его был печален.
— Ты любишь моего сына!
— Кто в силах избегнуть любви к нему? — пробормотала она.
— Когда женщина говорит с мужчиной о любви к другому, она немила. К тому же, — продолжил он, — когда говорит она с человеком, у которого нет жены, о любви к другому, она немила.
— Мне б не хотелось быть немилой тебе, — проговорила Бекума.
— И все же, — сказал король величаво, — не встану я между женщиной и ее выбором.
— Я не знала, что нет у тебя супруги, — сказала Бекума, хотя, конечно же, знала.
— Теперь-то знаешь, — сурово отозвался король.
— Что мне поделать? — спросила она. — Мне замуж пойти за тебя или за твоего сына?
— Тебе выбирать, — сказал Конн.
— Если позволишь мне выбрать, это значит, что тебе я не очень нужна, — сказала она, улыбнувшись.
— Тогда не позволю тебе выбирать, — воскликнул король, — и женой ты станешь мне.
Взял ее руку в свою и поцеловал.
— Приятна эта бледная тонкая длань. Приятны и стройные стопы, что вижу в бронзовых туфлях, — сказал король.
Выждав положенный срок, она продолжила:
— Я б предпочла, чтобы твоего сына не было в Таре, когда я там, полный год, ибо не хочу встречаться с ним, пока не забуду его и хорошенько не узнаю тебя.
— Не желаю я изгонять сына, — возразил король.
— Это не будет изгнанием, — сказала она. — Долг королевича может быть на него возложен, и сын, пока в отъезде, пусть пополняет знания об Ирландии и о людях. Кроме того, — продолжала она, потупив взор, — если вспомнишь причину, почему я здесь, поймешь, что, если твой сын останется, это будет неловко нам обоим, ему мой вид досадит — если помнит он мать.
— Тем не менее, — сказал Конн упрямо, — не хочу изгонять сына, это неловко и лишне.
— Всего на год, — взмолилась она.
— И все же, — задумчиво молвил он, — твой довод разумен, и я поступлю, как ты скажешь, но руку даю и слово, мне это не по нраву.
Отправились они стремительно и радостно к дому и вскоре достигли Тары королей.
Глава четвертая
Часть образования королевича — хорошо играть в шахматы и постоянно упражнять ум ввиду грядущих суждений, что призовут его выносить, и обстоятельств путаных, изнурительных и ошеломительных, какие затуманивают дела, о которых предстоит судить. Арт, сын Конна, сидел за игрой с Кромдесом, чародеем отца.
— Будь очень внимателен с ходом, который собрался сделать, — сказал Кромдес.
— МОГУ ли я быть внимателен? — спросил Арт. — Ход, о котором ты думаешь, — в моей ли он власти?
— Нет, — признал чародей.
— Тогда незачем быть внимательнее, чем обычно, — ответил Арт и сделал ход.
— Это ход изгнания, — сказал Кромдес.
— Поскольку сам я себя не изгоню, похоже, изгонит меня отец, однако я не понимаю за что.
— Твой отец тебя не изгонит.
— Кто же тогда?
— Твоя мать.
— Моя мать умерла.
— У тебя теперь новая, — сказал чародей.
— Вот это новость, — промолвил Арт. — Кажется, я не полюблю свою новую мать.
— Полюбишь сильнее, чем любит тебя она, — сказал Кромдес, имея в виду, что возненавидят они друг друга.
Пока они говорили, в чертоги вошли король и Бекума.
— Пойду поздороваюсь с отцом, — сказал юноша.
— Лучше бы ты подождал, пока за тобой не пошлют, — посоветовал ему чародей, и оба вернулись к игре.
В свое время явился гонец короля и велел Арту покинуть Тару немедленно — и оставить Ирландию на год.
Арт уехал из Тары в тот вечер, и целый год не видать его было в Ирландии. Однако за это время ни у короля, ни в Ирландии дела не ладились. Прежде каждый год пожинали три урожая зерна, но пока Арт отсутствовал, никаких урожаев не вызрело и не было молока. Вся земля голодала.
В каждом доме тощие люди, тощий скот на каждом поле; на кустах не висело никаких ягод, положенных времени года, нисколько орехов; пчелы вылетали из ульев как обычно, однако по вечерам возвращались уныло, с пустыми котомками, и никакого меда в их ульях не набралось, когда пришло время. Люди стали глядеть друг на друга недоуменно, поговаривать мрачно, ибо знали они, что, неведомо как, дурной урожай означает дурного владыку, и, хотя с этим поверьем можно поспорить, слишком оно проросло в мудрость, чтоб от него отмахнуться.
Поэты и чародеи собирались, чтобы обдумать, отчего такая беда постигла страну, и своими умениями распознали правду о жене короля, что она — Бекума Белая Кожа, и узнали к тому же причину ее изгнания из Многоцветной страны, что за морем, которое по ту сторону даже могилы.
Рассказали правду владыке, но он и помыслить не мог о расставании с веселой колдуньей — изящные кисти, золотые локоны, тонкие губы, — и потребовал Конн, чтобы поэты и чародеи нашли средства, какими сберечь ему и жену, и корону. Такое средство имелось, и чародеи о нем доложили.
— Если найдется сын непорочной пары и его кровь смешается с землей Тары, мор и поруха оставят Ирландию, — сказали волшебники.
— Если есть такой мальчик — найду его, — вскричал Стократный Боец.
В конце года Арт возвратился в Тару. Отец вручил ему посох Ирландии, а сам отправился в путь — искать сына безгрешной пары, о какой ему рассказали.
Глава пятая
Верховный король не знал, где искать ему такого спасителя, но был учен и понимал, как искать что угодно. Это знание пригождается всем, на кого бывает возложен подобный долг.
Отправился он к Бен-Эдарю. Вошел в коракл, оттолкнулся от берега на глубину и позволил лодочке плыть по ветрам, как волны ее понесут.
Так странствовал он среди маленьких островов в море, пока не растерял всякое понимание курса и не унесло его далеко в океан. Вели его звезды и великие светила.
Он видел черных тюленей — те смотрели на него, ревели и, танцуя, ныряли, изгибаясь как лук и мча как стрела. Громадные киты возносились из зеленой бездны, вздымая из носа морскую волну до неба и плюхая, словно гром, широченным хвостом по воде. Фыркали мимо ватаги и кланы морских свиней. Мелкая рыбка скользила, блестела, и всякие замысловатые твари глубин возникали у прыгучей лодочки Конна, вертелись и неслись дальше.
Дикие штормы выли над ним, и лодка мучительно лезла к небу на волнах высотой в милю, держалась один жуткий миг наверху и летела по стеклянистому боку волны, словно яростный камень из пращи.
Или, вновь пойманная на гребешке разбитого моря, содрогалась и пятилась лодка, а над головой короля было лишь низкое грустное небо, вокруг — плеск и бой серых волн, вечно разных и всегда неразличимых между собою.
После долгого созерцания голодной пустоты воздуха и воды Конн глазел на натянутую шкуру лодчонки как на странное нечто или же изучал свои руки, узоры на коже и жесткие черные волосы, что росли между костяшками и торчали вокруг кольца, — и во всем этом Конн находил новизну и диковину.
А потом, когда бурные дни миновали, низкие серые тучи дрогнули и треснули в тысяче мест, и мрачные островки их умчались к краю небес, будто перепугались шири, а когда их не стало, Конн воззрился в простор за простором голубой бесконечности, в глубины, где взгляд его застревал и не мог их пронзить, и откуда взор не отозвать. Солнце пылало оттуда и наполняло воздух искрами, а море — тысячей огоньков, и, глядя на них, он вспомнил о Таре: о колоннах из белой и желтой бронзы, что лучились на солнце, и о красных, белых и желтых раскрашенных кровлях, сиявших, ошеломлявших взор.
Так плавая, потеряв счет дням и ночам, ветрам и покою, прибыл он наконец на неведомый остров.
Сидел Конн к нему спиной и задолго до того, как увидел, — учуял его и задумался, ибо сидел он, оцепенев, размышляя над переменами, какие пришли в его вроде бы неизменный мир, и долго не мог сказать, что же это за разница в исхлестанном солью ветре или же отчего он так взбудоражился. Ибо внезапно Конн взбудоражился, и сердце его подпрыгнуло в неукротимом предвосхищении.
— Это октябрьский дух, — сказал он. — Пахнет яблоками.
Повернулся тут он и увидел остров, душистый от яблонь, сладкий от винных колодцев, и, прислушиваясь к берегам, Конн — хоть и притупился его слух от беспрестанного трепета моря — различил песню и наполнился ею: остров был, оказалось, гнездилищем птиц, и пели те радостно, сладко, победно.
Конн причалил к милому острову и двинулся по нему, под шнырявшими птицами, под яблоневыми ветвями, вдоль ароматных озер, где рос священный орешник, с которого падали и плыли в воде орехи знания; и благословлял он богов своего народа за землю, что не содрогалась, и за глубокие корни деревьев, что не болтались и не прогибались.
Глава шестая
Преодолев некоторый путь с подобной приятностью, увидел король величественный дом, дремавший на солнце.
Кровля его была обложена крыльями птиц — синими, желтыми и белыми крыльями, а посередине стены была дверь из хрусталя, меж опор из бронзы.
В том доме жила королева острова — Ригру (Большеглазая)