— Кажется, — продолжил король, — я не знаю этого юношу.
Не знал его ни глашатай, ни несчастный распорядитель, ни кто-либо еще; все взоры обратились туда, на кого смотрел король.
— Подай мой рог, — велел милостивый монарх.
Царственный рог вложили в его длань.
— Благородный юноша, — обратился король к незнакомцу, — я хочу выпить за твое здоровье и поприветствовать тебя в Таре.
Тогда молодой человек вышел вперед; более плечистый, чем любой богатырь на этом собрании, более рослый и более ладно скроенный; светлые кудри подрагивали на его безбородом лице. Король вложил ему в руку большой рог.
— Назови мне свое имя, — мягко повелел он.
— Я Финн, сын Кула, сына Башкне, — ответил юноша.
При этих словах собравшихся словно пронзила молния, каждый содрогнулся, а сын великого убиенного предводителя глянул через плечо короля в блеснувшие глаза Голла. Однако никто ничего не промолвил, и никто не шелохнулся, кроме самого Ард Ри, который шевельнулся.
— Ты сын друга, — сказал великодушный правитель. — Место друга тебе и полагается.
И он поместил Финна по правую руку от своего сына Арта.
Глава XII
Следует знать, что ночью в канун праздника Самайн открываются двери, разделяющие этот и иной мир, и обитатели каждого из миров могут покидать свои привычные обиталища и являться в мир иных созданий.
А у Дагды Мора[52], владыки Нижнего мира, был в ту пору внук, и звали его Аллен Мак-Мидна из Финнахайда[53], и Аллен этот питал непримиримую вражду к Таре и Ард Ри.
Правитель же Ирландии был не только ее верховным владетелем, но также и предводителем людей, сведущих в магии, и, возможно, когда-то Конн, отправившись в Тир-на-Ног[54], Страну юности, совершил там какой-то поступок или проступок против владений Аллена или его семьи. По правде говоря, поступок тот должен быть чрезвычайно дурен, ибо в положенное время пылающий яростью мести Аллен ежегодно приходил, чтобы опустошать Тару.
Девять раз заявлялся он творить месть свою, однако не следует полагать, что он действительно мог разрушить священный город, ведь Ард Ри и маги не могли этого допустить, но все же Аллен мог нанести столь значительный ущерб, что Конну пришлось принять против него особые дополнительные меры предосторожности, в том числе и на всякий случай.
Поэтому, когда торжества закончились и начался пир, Конн Ста Битв встал со своего трона и оглядел собравшихся.
Служитель потряс Цепью Безмолвия, что и входило в его обязанности, от ее негромкого позвякивания все кругом стихло, и все стали внимать, с каким делом верховный владыка обратится к своему народу.
— Друзья и герои! — сказал Конн. — Аллен, сын Мидны, явится сегодня ночью из Слив-Фуа[55] с ужасным потусторонним огнем против нашего города. Есть ли среди вас тот, кто любит Тару и короля и кто возьмет на себя защиту от этого создания?
Он говорил в тишине и, закончив, вслушивался в эту же тишину, но уже глубокую, зловещую и мучительную. Каждый муж беспокойно глядел на своего соседа, а потом переводил взгляд на свою чашу с вином или на свои пальцы. Сердца юношей разгорелись на миг и тут же остыли, потому что все они слышали об Аллене из Финнахайда, что на севере. Менее благородные поглядывали исподлобья на более именитых, а те украдкой бросали взгляды на самого великого из них. Арт Ог Мак-Морна Крепкие Удары стал покусывать костяшки пальцев, Конан Сквернослов и Гарра Мак-Морна раздраженно ворчали друг на друга и на своих соседей, даже Кельте, сын Ронана, уперся взглядом себе в колени, а Голл Мор отхлебывал вино без всякого блеска в глазах. Ужасное смятение разлилось по обширному залу. Верховный владыка стоял в этой вибрирующей тишине, и его благородное лицо, доброе поначалу, стало серьезным, а затем ужасно суровым. Казалось, в следующий миг, к неизбывному позору всех присутствующих, он будет вынужден сам принять свой собственный вызов и объявит себя защитником Тары в эту ночь, и тогда стыд, который был на лицах его народа, остался бы в сердце их короля. Веселый ум Голла помог бы ему это забыть, но его сердце всегда сжималось бы от этого воспоминания, с которым он не смог бы ужиться. Именно в этот ужасный момент встал Финн.
— Что будет дано тому, — молвил он, — кто возьмет на себя эту защиту?
— Все, о чем можно будет попросить по закону, будет по-царски пожаловано, — таков был ответ короля.
— Кто поручители? — спросил Финн.
— Короли Ирландии и Красный Кит[56] со своими магами.
— Я возьму на себя оборону, — сказал Финн.
При этом присутствовавшие короли и волхвы поручились выполнить этот договор.
Финн вышел из пиршественного зала, и, пока шел он, все присутствовавшие нобили, вассалы и слуги приветствовали его и желали ему удачи. Однако в сердцах своих они уже прощались с ним, ибо все были уверены, что юноша шел на смерть, столь неизбежную, что его уже можно было считать покойноком.
Вполне возможно, что Финн ждал помощи у самого народа сидов, ибо по матери он принадлежал к племенам Дану, хотя со стороны отца кровь его была добро замешена с прахом земным. Возможно, впрочем, он знал, как повернутся события, потому что съел Лосося Знания. Тем не менее в записях не сказано, что он в этом случае использовал какое-либо магическое искусство в отличие от прочих его подвигов.
Способ, коим Финн обнаруживал все происходящее и скрытое, всегда был одним и тем же, и на это много раз указывали. Ему приносили неглубокое продолговатое блюдо из чистого светлого золота. Это блюдо наполняли прозрачной водой. Затем Финн склонял голову, смотрел на воду и, глядя на нее, клал большой палец в рот под свой зуб знания, свой зуб мудрости.
Можно сказать, что знание превыше магии, именно его и следует искать. Вполне можно видеть, что происходит, и все же не знать, что впереди, ибо, хоть видение и есть вера, из этого не следует, что видение либо вера есть знание. Многие могут зреть некий предмет и верить в него, однако знают они о нем также мало, как и тот, кто не знает его и не верит в него. Финн же мог видеть и знать, и он понимал большую часть своих видений. Он всегда был сведущ в магии, это так; ведь он всегда был известен как Ведающий, а позже в его доме жили двое волшебников — Дирим и Мак-Рет[57], и они выполняли для своего хозяина всю черновую работу познания.
Однако помощь Финну пришла не от сидов.
Глава XIII
Он прошел через ряд укреплений, пока не вышел к внешней мощной стене, границе города, и, когда миновал он ее, оказался на широкой равнине Тары.
Кроме него, никого не было за пределами города, ибо в ночь праздника Самайн только безумец рискнул бы покинуть жилище, даже если бы оно было объято пламенем; ведь какие бы бедствия ни происходили внутри дома, они ничто по сравнению с бедствиями за его пределами.
Шум пирушки теперь не долетал до Финна; возможно, впрочем, что в огромном чертоге царила постыдная тишина; огни же города были скрыты двумя стоявшими Друг за другом большими валами. Над ним было небо; под ногами — земля; и кроме не было ничего, лишь только тьма да ветер.
Однако тьмой Финна не устрашить, ведь он вырос в сумраке леса, он был питомцем мрака; и ветер не мог поколебать ни ухо его, ни сердце. В его созвучиях не было ни одной ноты, над которой он бы не поразмыслил и которой бы ни стал, и становление это было магией. Протяжный стон, и волнующий шепот, и тишина, и пронзительный, тонкий, едва слышимый сладостный посвист его воспринимаешь скорее нервами, чем ухом; визг, внезапный, как крик дьявола, и грохочущий, как десять раскатов грома; крик, словно бы вырывавшийся у того, кто бежит, оглядываясь назад на убежище из листьев и мрака; и всхлип человека, терзаемого многовековой тоской, вырывающийся лишь временами, когда нахлынет память, и вылетающий тогда с какой болью! Его ухо ловило, в каком порядке появлялись эти звуки, как возрастали и уменьшились. Прислушиваясь в темноте к этому переплетению гремящих шумов, он мог распутать их, понять место и причину каждого звука, что сливались в общий, образующий хор: вон там топот кролика, а тут беготня зайца; вон там зашелестел куст, а этот краткий вспорох был птицей; а тот — надрыв волка, а это колебание воздуха — лиса; вот лист бьется о кору, а это следующее за ним царапанье — коготь хорька.
Страха не может быть там, где знание, и Финн не боялся.
Его разум, спокойно следящий по всем сторонам, выхватил один звук и сосредоточился на нем.
— Это мужчина, — сказал Финн и прислушался в направлении звука, в сторону города.
Это действительно был человек, почти столь же умелый во мгле, как и сам Финн.
«Это не враг, — подумал Финн. — Он идет открыто.»
— Кто идет? — крикнул он.
— Друг, — ответил прибывший.
— Как имя друга? — сказал Финн.
— Фиакул Мак-Кона, — был ответ.
— Ах, кровь и сердце мое! — воскликнул Финн и быстро бросился навстречу великому разбойнику, взрастившему его среди болот. Значит, ты не боишься, — добавил он радостно.
— Боюсь, по правде говоря, — прошептал Фиакул, — и в тот миг, когда мои дела с тобой будут закончены, я поспешу назад так быстро, как только смогут нести меня ноги. Да защитят боги мой отход, как охраняют они мое появление, — благочестиво добавил разбойник.
— Да будет так! — сказал Финн. — А теперь скажи мне, зачем ты явился?
— Есть ли у тебя какой-нибудь план против лорда сидов? — прошептал Фиакул.
— Я нападу на него, — сказал Финн.
— Это не план, — проворчал Фиакул, — нам надо планировать не атаковать, а одержать победу.
— Столь ли ужасен человек сей? — спросил Финн.
— Воистину ужасен. Никто не может ни приблизиться к нему, ни убежать от него. Он выходит из сида