Вскоре пять матерых гончих смогли отказаться от этой своей опеки, таким полным было признание их юного господина. Однако они не отступились, ибо не просто любовь давали они ребенку, а обожание.
Вероятно, даже сам Финн был смущен их слишком тесной опекой. Он мог бы прикрикнуть на своих собак, если бы хотел это сделать, но он и не помышлял об этом; да и сам мальчишка мог бы одернуть его, если бы Финн осмелился так поступить. Ибо таковы были у Финна привязанности: сначала малыш; затем Бран и Школан со своими тремя щенками; затем Кельте Мак-Ронан и далее все прочие после благородных. Он любил их всех, но его привязанности имели очередность. Шип, вонзившийся в ногу Брана, вонзался и в ногу Финна. Все знали об этом, и не было ни одного воителя, который бы с сожалением не признавал, что для его любовей была своя причина.
Мало-помалу мальчик стал понимать их речь, научился говорить и наконец смог рассказать свою историю Финну.
В этой повести было много пробелов, ведь у малышей нетвердая память. Случившееся стареет за день, и ночь его хоронит. Новые воспоминания напирают на старые, и нужно учиться не только помнить, но и забывать. У малыша мгновенно началась яркая, запоминающаяся и совершенно новая жизнь, так что его свежие воспоминания смешивались с прошлым и затмевали его, поэтому он не мог быть вполне уверен, произошло ли то, о чем он рассказал, в этом мире или в том мире, который он покинул.
Раньше жил я, — начал он, — в просторном красивом месте. Там были холмы и долины, леса и ручьи, но в каком бы направлении я ни шел, я всегда возвращался к скале, такой высокой, что она, казалось, упиралась в небо, и такой прямой, что даже козе не пришло бы в голову на нее вскарабкаться.
— Я не знаю ни одного такого места, — задумчиво молвил Финн.
— В Ирландии нет такого, — сказал Кельте, — но у сидов такое место есть.
— Это верно, — заметил Финн.
— Летом я ел плоды и коренья, — продолжил мальчик, — а на зиму для меня оставляли еду в пещере.
— С тобой никого не было? — спросил Финн.
— Никто, кроме оленихи, которая любила меня и которую любил я.
— О боги! — воскликнул Финн в отчаянии. — Рассказывай дальше свою историю, сын мой.
— Частенько к нам приходил угрюмый, суровый человек и говорил с оленихой. Порой он говорил ласково, тихо и уговаривал, но порой снова и снова громко, резко кричал и гневался. Однако, что бы он ни говорил, олениха в страхе отскакивала от него, и в конце концов он неизменно в бешенстве покидал ее.
— Это Темный Маг из народа богов! — в отчаянии кликнул Финн.
— Именно так, душа моя, — согласился Кельте.
— В последний раз, когда я видел олениху, — продолжил ма-лыш, — темный человек разговаривал с ней. Говорил он долго. Говорил то нежно, то гневно, и я думал, что он никогда не перестанет говорить, но в конце концов он ударил ее ореховым прутом, так что она была вынуждена последовать за ним, когда он ушел. Она все время оглядывалась на меня и плакала так горько, что каждый бы ее пожалел. Я пытался последовать за ней, но не мог пошевелиться и тоже плакал от ярости и горя, глядя ей вслед, пока не перестал ее видеть и слышать. Потом я рухнул на траву, чувства покинули меня, а когда я очнулся, то оказался на холме среди гончих, где вы меня и нашли.
Этого мальчишку фении назвали Ошином, Олененком. Позже он сделался великим бойцом и стал главным сочинителем песен в мире. Однако он еще не поквитался с сидами. Ему предстояло, когда придет время, вернуться в Дивноземье и возвратиться оттуда, чтобы поведать эти предания, ведь они были сложенны именно им.
СВАТОВСТВО К БЕКФОЛЕ
Глава I
Неведомо нам, откуда взялась Бекфола. Мы также не знаем наверняка, куда она пропала. Нам даже неизвестно, как ее по-настоящему звали, ибо имя Бекфола, Бесприданница, или «с приданым скудным», получила она лишь как прозвище. Достоверно только, что она исчезла из мира, который нам известен, и что она отправилась в царство, куда догадкам вслед за ней не долететь.
Случилось это в те дни, когда правителем всей Ирландии был Дермод, сын знаменитого Аэда Слейна[75]. Он не был женат, но у него было множество приемных сынов, принцев из четырех провинций, которых отцы послали в знак своей верности и привязанности к Ард Ри, и свои обязанности приемного отца Дермод держал исправно[76]. Одним из молодых королевичей в его доме был Кримтанн[77], сын Аэда, король Аейнстера, которого верховный владыка ценил выше прочих и к которому относился по-отечески. И это было неудивительно, ведь этот юноша любил его ответно и был пылким, умным и скромным, как и подобает принцу.
Верховный правитель и Кримтанн часто отправлялись из Тары на охоту с ястребами и порой даже без всякого сопровождения. Во время этих вылазок правитель делился с приемным сыном своими обильными знаниями о лесе и давал ему общие советы, как следует держать себя принцу, каковы его обязанности, как вести себя при дворе и заботиться о народе.
Дермод Мак-Аэд наслаждался этими вылазками без посторонних и, когда мог выкроить денек от придворных занятий и дел, тайно посылал весточку Кримтанну. Юноша хватал свое охотничье снаряжение и присоединялся к правителю в оговоренном заранее месте, а потом они бродили по разным местам наугад.
Во время одного из таких приключений, когда они исследовали разлившуюся реку, дабы найти брод, увидели одинокую женщину в повозке, катившей с запада.
— Любопытно, что бы это значило? — задумчиво воскликнул король.
— Что тут удивительного для тебя — женщина в повозке? — спросил Кримтанн, ибо его спутник любил знания и хотел ими обладать.
— Знаешь, мое сокровище, — ответил Дермод, — наши умы изумлены, когда мы видим женщину, способную гнать корову на пастбище, ибо всегда нам кажется, что плохо они управляют.
Кримтанн впитал эти наставления, аки губка, и так же быстро их переварил.
— Думаю, это верно сказано, — согласился он.
— Однако, — продолжил Дермод, — когда мы видим женщину, управляющую повозкой и двумя лошадьми, мы поистине изумлены.
Когда объясняют предмет, нас удививший, изумляемся мы еще более, и сообразно Кримтанн был теперь поражен, как и король.
— И вправду! — молвил он. — Женщина правит двумя лошадьми!
— Разве раньше ты этого не замечал? — спросил его король с добродушным ехидством.
— Я смотрел, но не видел, — признался молодой человек.
— Кроме того, — сказал король, — когда мы видим женщину вдалеке от дома, у нас возникают догадки, ибо ты же видел и замечал, что женщины — домохозяйки и что дом без женщины или женщина без дома — вещи несовершенные, и, хотя такое можно наблюдать нечасто, это замечается вдвойне.
— Без сомнения, — ответил королевич, задумчивого нахмурив брови.
— Мы разузнаем об этой женщине, спросив ее саму, — решительно предложил король.
— Так и сделаем, — согласился Кримтанн.
— Мое королевское величество использует слова «мы» и «нам», когда говорит о своем королевском величестве, — сказал Дермод, — однако князья, которые еще не правят землями, должны использовать другую форму речи, когда говорят о себе.
— Я так безрассуден, — смиренно ответил Кримтанн.
Король расцеловал его в обе щеки.
— На самом деле, сердце мое и сын мой, мы не ругаем тебя, но ты должен думать и стараться не выглядеть таким ужасно безрассудным. Это есть часть искусства правителя.
— Мне никогда не овладеть этим трудным искусством, — посетовал его спутник.
— Все мы должны освоить его, — ответил Дермод. — Думать должно умом и языком, но не должны мы думать носом и бровями.
Женщина в повозке приблизилась к броду, рядом с которым они стояли. Не останавливаясь, направила она сходу своих коней через отмель и пересекла реку, подняв целый вихрь пены и брызг.
— Ну разве она не славно правит! — восхищенно воскликнул Кримтанн.
— Когда ты станешь постарше, — отечески обратился к нему король, — будешь восхищаться тем, что действительно достойно восхищения, ибо хотя она и славно правит, но сама она славнее. — И с чувством добавил: — Она воистину чудо света и бесконечная радость для глаз!
Всем этим была она и даже большим, и, когда она направила лошадей через реку и заставила их взлететь на берег, ее развевающиеся волосы и приоткрытые губы, вся ее юная сила и грация тела бросились в глаза королю и не смогли легко их покинуть.
Тем не менее свой взор дева остановила не на царе, а на его подопечном, и если правитель мог с трудом отвести от нее взгляд, то она с таким же трудом не могла не смотреть на Кримтанна.
— Стой, погоди! — воскликнул царь.
— Ради кого мне останавливаться? — спросила она, все же останавливаясь, как это свойственно женщинам, которые, получив указание, все же бунтуют против него.
— Ради Дермода!
— В этом мире полно Дермодов, — возразила она.
— Но только один Ард Ри, — ответил правитель.
Тогда она сошла с повозки и поклонилась.
— Я хочу знать твое имя! — молвил он.
Однако на это требование она нахмурилась и отрезала:
— Не хочу об этом говорить!
— Также хочу я знать, откуда ты пришла и куда направляешься.
— Не желаю говорить ни о чем из этого!
— И даже королю?
— Никому не желаю об этом рассказывать!
Кримтанн возмутился.
— Госпожа, — взмолился он, — ты ведь не станешь ничего скрывать от Ард Ри?
Однако дева смотрела на Верховного правителя так же царственно, как и он на нее, и что бы Верховный правитель ни видел в этих прекрасных глазах, он не смел настаивать.
Он отвел Кримтанна в сторонку, поскольку тот не отказывал выслушивать советы.
— Сердце мое, — сказал царь, — мы всегда должны стараться действовать мудро, и мы должны настаивать получать ответы лишь на вопросы, которые касаются нас лично.