погибнут они; ибо ни один человек не может избегнуть судьбы, и ни одна овца не может увернуться от нее.
— Слава всевышним! — молвил воин, стоявший выше.
— Воистину! — ответил муж, который был еще выше, а остальные воины пожелали владыке удачи.
Затем Фиахна скрепя сердце начал спускаться с дерева, но, пока он висел на последней ветке и собирался уже отпустить ее, заметил он идущего к нему рослого воина. Владыка снова взобрался на ветку и сел, свесив ноги, чтобы посмотреть, что этот воин будет делать.
Чужак оказался высоченным мужем, облаченным в зеленый плащ с серебряной застежкой на плече. Вкруг волос золотой обруч, на ногах золотые сандалии, и смеялся он от души над тяжким положением ирландцев.
Глава VII
— Нехорошо с твоей стороны смеяться над нами, — сказал Фиахна Финн.
— Кто же не посмеется над королем, примостившимся на ветке, и его армией, устроившейся вокруг него, словно куры? — ответил незнакомец.
— Тем не менее, — молвил король, — было бы учтиво с твоей стороны не смеяться над несчастьем.
— Мы смеемся, когда можем, — заметил незнакомец, — и благодарны за эту возможность.
— Ты мог бы вскарабкаться на дерево, — сказал Фиахна, — ибо вижу, ты человек воспитанный, и я вижу, что несколько ядовитых овец бросились в нашем направлении. Предпочту защищать тебя, — продолжил он, — чем видеть, как убьют тебя; ибо, — добавил он грустно, — я уже спускался, чтобы сразиться с овцами.
— Они не причинят мне вреда, — сказал незнакомец.
— Кто ты? — спросил король.
— Мананн, сын Лира.
Тут Фиахна понял, что незнакомец пострадать не может.
— Что ты дашь мне, если я избавлю тебя от овец? — спросил Мананн.
— Дам тебе все, что попросишь, если будет то у меня.
— Прошу власть твоей короны и царство на один день.
Фиахна задохнулся от этой просьбы, немного повременил, чтобы прийти в себя, а потом мягко ответил:
— Не позволю погибнуть ни одному ирландцу, если смогу спасти его. Все, что есть у меня, дают они мне, и все, что есть у меня, я даю им, и если должен дать и это, то дам, хотя мне было бы легче расстаться с жизнью своей.
— Договорились, — сказал Мананн.
У него было что-то завернуто в складках плаща, и он развернул и достал это.
То был пес.
И если овцы и были смертоносными, то этот пес был еще смертоносней, ибо жутко на него было взирать. Телом был невелик, а башка огромная, и пасть на этой башке откидывалась, словно крышка горшка. У башки той были не зубы, а крюки, клыки и штыри. Жутко было глядеть на ту пасть, страшно заглядывать, даже думать боязно; а из нее иль из широченного губчатого носа, что подрагивал над ней, рвался звук, который нельзя было описать словами, ибо был это не рык и не вой, а то и другое вместе; не хрип и не визг, а то и другое; не взлай и не скулеж, а то и другое, — ибо был это звук единый, составленный из всех этих звуков, и были в нем еще и визг, и тявканье, и протяжный хрип, и глубокое бульканье, и звук, похожий на визг ржавых петель, и еще много других звуков.
— Слава богам! — сказал человек, стоявший на ветке над королем.
— В чем дело на сей раз? — спросил король.
— Хорошо, что этот пес не лазает по деревьям, — ответил сей муж.
А человек на ветке над ним простонал:
— Воистину!
— Ничто так не пугает овец, как собака, — молвил Мананн, — и ничто не испугает этих овец, как пес сей.
Затем он спустил пса на землю.
— Песик, драгоценный, — сказал он, — беги зарежь овец.
И когда молвил он это, пес взвыл еще пуще, так что ирландцы заткнули уши пальцами, закатили глаза и чуть не попадали с ветвей своих от ужаса и испуга, который вселил в них этот вой.
Пес не стал медлить с выполнением приказа. Сначала он двинулся вперед медленно, вразвалку, а когда ядовитые овцы поскакали на него, он разом рванулся им навстречу и вскоре полетел так быстро, что видна была только башка его и броски. Обращался с овцами так: налетал на каждую и резал, ни разу не промахнувшись; один прыжок — один удар. Вцепившись, крутился как на петлях. Начиналось то кручение с укуса, потом вылетал с мясом клок, и овца уже билась при смерти. Через десяти мгновений все овцы лежали на земле, из каждой был вырван шмат, и все они были мертвы.
— Теперь можешь спускаться, — сказал Мананн.
— Пес сей не лазает по деревьям, — убеждающе молвил воин на ветке над королем.
— Хвала богам! — воскликнул сидевший над ним.
— Воистину! — сказал воин, сидевший еще выше.
А муж на соседнем дереве добавил:
— Не шевелите ни рукой, ни ногой, пока пес этот не подавится мертвечиной.
Однако пес не проглотил ни кусочка. Он подбежал к своему хозяину, а Мананн подхватил его и завернул в свой плащ.
— Теперь можете спускаться, — молвил он.
— Хотелось бы, чтобы издох этот пес! — сказал король.
Однако он все же спрыгнул с дерева, потому что не хотел показать испуг свой перед Мананном.
— Теперь можешь идти и сражаться с людьми Лохланна, — молвил Мананн. — И ты воцаришься над Лохланна до темноты.
— Я не против, — ответил король.
— Это не пустые слова, — молвил Мананн.
Затем сын Лира развернулся и пошел в сторону Ирландии вступить в свои права на день, а Фиахна продолжил биться с лохланнами.
Он победил их до наступления темноты и благодаря этой победе стал правителем Лохланна, королем саксов и бриттов.
Он передал Черной Карге семь замков с их землями и еще по сотне голов скота всех пород. Карга была довольна.
Затем Фиахна вернулся в Ирландию, и по прошествии некоторого времени жена родила ему сына.
Глава VIII
Ты не сказал мне ни слова о Дув Лахе, — упрекнула Пламенная.
— Подвожу к этому, — ответил Монган.
Указал он на один из больших чанов, и ему принесли вина, и он выпил его с таким удовольствием и так много, что все дивились его жажде, бездонности и его веселому настроению.
— Начну-ка теперь сызнова, — молвил Монган. — Во дворце Фиахны Финна был слуга, звали его Ан Дав, и в ту же ночь, когда жена Фиахна родила сына, жена Ан Дава также родила сына. Этого младенца назвали Мак ан Дав, а сына супруги Фиахны назвали Монтаном.
— Ох! — пробормотала Пламенная.
Королева разгневалась. Она сказала, что несправедливо и самонадеянно служанке рожать ребенка в то же время, что и королева, но тут уж ничего не поделаешь, и раз ребенок появился, его никуда не денешь.
Теперь надобно поведать следующее.
Жил по соседству королевич по имени Фиахна Дув, и был он правителем Дал-Фиатаха. Давно он враждовал и свирепо боролся с Фиахной Финном, и у этого Фиахны Дува в туже ночь родилась дочка, и назвали эту девочку Дув Лаха Белая Ручка.
— Ах! — воскликнула Пламенная.
— Вот видишь! — молвил Монган и снова весело хлебнул дивного вина.
Дабы положить конец ссоре между Фиахной Финном и Фиахной Дувом, младенцы эти были обручены Друг с другом прямо в колыбели на следующий день после их рождения, и мужи Ирландии радовались тому поступку и этой новости. Однако вскоре на их землю пришли уныние и скорбь, ибо, когда малышу Монга-ну было всего три дня, посреди дворца возник его истинный отец, сын Аира Мананн. Он завернул Монгана в свой зеленый плащ и унес его растить и воспитывать в Землю Обещанную, что за морем, по ту сторону могил.
Когда Фиахна Дув услышал, что обрученный с его дочерью Дув Аахой Монган пропал, счел он, что его договору о мире конец, и он неожиданно вторгся и напал на дворец. И в том сражении убил он Фиахну Финна и был коронован как правитель Ольстера.
Ольстерцы невзлюбили его и умоляли Мананна вернуть Монгана, но Мананн не согласился, и он не делал этого, пока Монгану не исполнилось шестнадцать лет и не был он воспитан в мудрости Земли Обещанной. Только тогда вернул он Монгана, и так между Монганом и Фиахной Дувом был заключен мир, и Монган женился на своей сговоренной с колыбели невесте, юнице Дув Лахе.
Глава IX
Однажды Монган и Дув Лаха играли в шахматы у себя во дворце. Монтан только что сделал искусный ход, и поднял взгляд от доски, чтобы посмотреть, не будет ли Дув Лаха сердиться, ведь на то у нее основания были. И тут он увидел за плечом Дув Лахи маленького темнолицего, заросшего церковника, прислонившегося к деревянному столбу внутри помещения.
— Что ты здесь делаешь? — поинтересовался Монган.
— А сам-то что ты тут делаешь? — отозвался маленький темнолицый церковник.
— Ну я-то имею право жить в собственном доме, — ответил Монган.
— А я с тобой не согласен, — молвил церковник.
— Где же мне тогда быть? — удивился Монган.
— Ты должен быть в Дал-Фиатахе и мстить за убийство своего отца, — ответил священник, — и тебе должно быть стыдно, что не сделал ты этого давным-давно. Играй в шахматы с супругой, когда завоюешь право развлекаться.
— Как же я могу убить отца своей жены? — воскликнул Монган.
— Возьмись за это дело немедленно, — сказал клирик.
— Да что ты такое говоришь! — молвил Монган.
— Я знаю, — продолжил церковник, — что Дув Лаха не согласится ни с одним словом, которое я скажу по этому поводу, и что она попытается помешать тебе сделать то, на что ты право имеешь, ибо это дело жены, дело же мужа — совершить то, о чем я тебе только что говорил; потому иди со мной прямо сейчас, не медли, не раздумывай и не играй больше в шахматы. Рядом с Фиахной Дувом нынче лишь небольшой отряд, и мы можем сжечь его дворец, как он спалил дворец твоего отца, и убить его, как он убил твоего отца, и коронуют тебя по праву владыкой Ольстера, ведь он короновал себя неправедно.
— Сдается мне, пререкаешь ты удачу, мой темнолицый друг, — молвил Монган, — пойду я с тобой.
И собрал он тогда войска свои, сжег крепость Фиахны Дува, и убил его, и был коронован как владыка Ольстера.
И тогда впервые почувствовал он себя безопасно и свободно, чтобы играть в шахматы. Однако позже узнал он, что тот темнолицый, заросший человек был его отцом Мананном, и то было правдой.