И вдруг разбойник перестал быть разбойником, убийца исчез, черная пропасть с краснорыбицей в ней переменилась, а готовые сожрать глаза перестали вылезать из орбит. Вместо убийцы предстал улыбающийся и преданный слуга с глазами на мокром месте; и он готов был служить и угождать, если на то будет воля сына его величайшего господина. Домой Финн отправился, сидя на плече этого разбойника, а тот громко фыркал, совершал по дороге большие прыжки и вообще вел себя как первостатейный жеребец. Оказалось, что этот самый Фиакул был супругом Бовмалл, тетки Финна. Когда клан Башкне был низвергнут, он удалился в дебри, дабы воевать там с миром, что посмел убить его господина.
Глава VII
Так у Финна началась новая жизнь в разбойничьем логове, затерянном среди бескрайних промозглых топей.
Это было секретное жилище, с несколькими тайными выходами и еще более скрытыми входами; в его сырых, затянутой паутиной, извилистых лабиринтах можно было скрывать сокровища или прятаться самому.
Там этот разбойник жил один, и за неимением других собеседников он много говорил с Финном. Показывал ему свое оружие и демонстрировал, как с ним управляться: как одним ударом он рассекает жертву и как сечет ее, чтобы изрубить. Рассказывал, почему одного человека можно рассечь одним ударом, а другого приходится кромсать. Все люди в молодости чему-то учатся, и Финн тоже приобрел тут кое-какие знания. Он рассматривал огромное копье Фиакула, на втулке которого было тридцать заклепок из аравийского золота, и нужно было обязательно держать его зачехленным и крепко связанным, чтобы оно не убивало людей благодаря лишь своей злобной натуре. Оно было фенийским, им владел Аллен Мак-Мидна[37], и позже ему суждено было вернуться к этому человеку, вонзившись ему в спину между лопатками.
Какие истории этот разбойник рассказывал мальчику? И какие малец задавал вопросы? Должно быть, Фиакул знал тысячу приемов, а поскольку тянет нас к наставничеству, а также потому, что ни один прием не скрыть от мальчишки, разбойник показывал их Финну.
К тому же кругом было болото, и в нем былажизнь, которую следовало изучить; жизнь непростая и таинственная в мокроте среди тростниковых зарослей; она была коварна, но по-своему красива и настолько привлекательна по природе своей, что можно было позабыть о жизни на тверди земной и любоваться только тем, что трепыхалось среди тины и пускало там пузыри.
— В этом месте можно купаться. Вон по тем признакам можно определить, что оно безопасно, — говорил Фиакул. — А вот эти знаки говорят, что сюда лучше и пальцем ноги не соваться!
И куда бы ни совался Финн, его ушки всегда были на макушке.
— Там, в глубине, заросли водорослей, — предупреждал его разбойник. — У них тонкие, но прочные стебли. Они как змеи — схватят и обовьют тебя, начнут тянуть и не отпустят до тех пор, пока не захлебнешься. Будешь трепыхаться и дергаться, тянуть руки, и пытаться нащупывать ногами дно, и лихорадочно оглядываться вокруг, а тебя будут держать эти кожистые плети, и хвататься ты сможешь только за них, пока наконец не утонешь.
— Обращай внимание на это, и на то, и на это тоже, — предостерегал он Финна, — и всегда плавай с ножом в зубах.
Так Финн и жил там, пока его опекуншы не узнали, где он, и не пришли за ним. Фиакул передал им Финна, накопившего новые знания и обогатившего себя новыми умениями, и снова вернулся он домой, в леса Слив Блум.
Сыны Морны надолго оставили его в покое. После набега они расслабились.
«Ничего, — говорили они. — Сам попадет к нам в лапы, когда придет время».
Вполне вероятно также, что они получали как-то сведения о нем. Как подрастал? Как крепли его мышцы? Научился ли он во время прыжков не заступать за черту или надо было его подталкивать? Финн же оставался со своими стражницами и охотился для них. Он мог настигнуть оленя и притащить его домой, схватив за рога. «Давай, давай, Голл, — приговаривал он, крепко ухватив этого оленя за морду и заставляя перескакивать кочки. — Пойдешь ты, лысый Конан, или мне надавать тебе по шее?»
Должно быть, недалеко было то время, когда он вздумает ухватить за морду весь этот мир, перетащить его через кочки и загнать в свой загон; ибо Финн принадлежал к той породе людей, которые становятся умельцами и отменными повелителями.
Слухи о его мастерстве разлетались далеко вокруг. Клан Мориа начал беспокоиться, и однажды его опекунши отправили его от себя.
— Теперь тебе лучше покинуть нас, — сказали они статному юноше, — ибо сыны Морны снова выслеживают тебя, чтобы убить.
После таких слов лес стал казаться зловещим. С верхушки дерева могут сбросить камень; но с какого именно? Их же в лесу тысячи! Стрела может прожужжать прямо над ухом и, вонзившись в землю, грозно и безмолвно дрожать, намекая на братьев, из чьих колчанов она только что вылетела. Где они могут скрываться? Справа? Слева? Сколько их? Сколько колчанов? Финн был человеком леса, но у него была только пара глаз, чтобы наблюдать, и одна пара ног, чтобы нестись в одном направлении. Он смотрел вперед, но кто при этом мог буравить его взглядом сзади и сколько этих «кто» было позади? Натянув тетиву, он мог целится в любом направлении, метя в ухмылку на прячущейся в кустах роже. Однако из этого куста или вон из того на него в любой момент могло вылететь копье. Ночью он мог сражаться, противопоставляя свой острый слух вражеским ушам, а свой легкий и бесшумный бег — против затаившихся недругов. Он знал лес, и ночью мог сражаться против несметного их количества, однако днем у него не было шансов.
Поэтому Финн отправился поискать удачу, чтобы противостоять всему, что может с ним случиться, и чтобы отчеканить свое имя, которое будет жить в веках, пока само Время готово внимать и знает ирландца.
Глава VIII
Финн ушел, и теперь он остался один. Впрочем, он также легко переносил одиночество, как и журавль, что бродит в уединении среди унылых водяных просторов; ибо у человека товарищем может быть разум его, а он у Финна работал так же скоро, как и его тело. Одиночество для него не проблема, ведь даже в окружении он был одинок всю свою жизнь; ибо было в конечном счете сказано о Финне, что все обретенное он утратит и что счастье ни на мгновение не будет спутником его.
Однако нынче он не искал одиночества. Ему хотелось услышать глас толпы, и поэтому, когда встречал он людей, к ним присоединялся. Его глаза были зоркими, и когда он вглядывался в смутные сумерки, и когда смотрел на яркую, зеленую пестроту лесов. Его глаза умели выхватывать среди теней птиц с серо-коричневым оперением и замечать среди зарослей зверей, маскирующихся под цвет древесной коры. Он примечал и притаившегося в траве зайца, и рыбу, которая едва заметно шевелится среди бликов и зеленоватых водяных разводов на мелководье. Он видел все, что можно было приметить, и замечал все, что обычно и вполовину не видно нетренированным и ленивым глазам.
У Лиффи[38] он набрел на парней, плавающих в заливе; и, глядя, как они боролись с приливными волнами, подумал, что все их приемчики и фортели для него сущая ерунда, и он сам мог бы показать им много новых.
Мальчишкам же надо знать, на что способен другой парень и смогут ли они его превзойти. Поэтому перед внимательно взирающим на них Финном они старались изо всех своих сил, а по-том пригласили посоревноваться с ними, дабы показать себя. Та-кое приглашение — откровенный вызов; а у мальчишек почти объявление войны. Однако Финн настолько лучше их плавал, что даже слово «мастер» не подходило для описания его превосходства.
И пока он плавал, один из парней заметил: «Он красив и хорошо сложен». После этого его и стали называть Финном, то есть Красавчиком. Это прозвище дали ему мальчишки; возможно, они же его и сберегли.
Финн пожил некоторое время с этими ребятами, и, возможно, они поначалу боготворили его, ибо мальчишек вечно изумляют и восхищают подвиги; но в конце концов, что было неизбежно, они стали завидовать чужаку. Бывшие первыми и лучшими до его появления сплотились вместе, а потом надавили на прочих и настроили против него всех остальных, так что в конечном счете никто из этой ватаги не смотрел уже на Финна дружелюбно. Не только побеждал он их в плавании, превосходил в беге и в прыжках; когда спорт превращался в борьбу, а это случалось неизбежно, сила Финна была в десять раз сильнее, чем самая сильная сила, с которой они могли выступить против него. Храбрость — это гордость, особенно когда молод, а Финн был гордецом.
Наверное, когда он уходил, оставляя позади и этот залив, и этих озлобленных, хмурых мальчишек, он гневался в сердце своем и был даже разочарован, потому что в то время он стремился быть дружелюбным.
Оттуда он отправился в Аох-Аейн и поступил на службу к королю Финнтрею[39]. Возможно, его королевство было именовано благодаря самому Финну, и, когда он в него прибыл, оно было известно под другим названием.
Он охотился для короля Финнтрея, и вскоре стало ясно, что при дворе нет охотника, равного Финну. Более того, среди всех егерей не было ни одного стрелка, который хотя бы отдаленно мог приблизить к нему в мастерстве. Прочие преследовали оленей, используя быстроту собственных ног, нюх своих гончих и тысячи проверенных уловок, чтобы настичь его, и все же довольно часто добыча от них ускользала. Однако Финн всегда добывал выслеживаемого оленя, и, казалось, сами звери шли к нему, стольких он ловил.
Короля поражали истории, которые рассказывали об этом его новом охотнике, а поскольку короли выше прочих людей, они более и любопытны, ведь, находясь на верхотуре своего положения, они должны быть в курсе всех замечательных событий, о которых болтают люди.
Король возжелал его увидеть, и, пока король его рассматривал, Финн, должно быть, задавался вопросом, что думает о нем этот милостивый лорд. Однако, что бы там он ни думал, сказанное было столь же проницательным, как и наблюдения.