{14}, чтобы заключить мир с Конхобаром, с которым он долгое время перед тем вел войну. Ему-то и поручил Конхобар взять несколько его воинов и убить сыновей Уснеха, прежде чем те успеют дойти до него.
Сыновья Уснеха были на лужайке, а подле них женщины сидели на валу, окружавшем двор замка. Эоган вышел с воинами на лужайку и приветствовал Найси ударом своего мощного копья, раздробившим ему хребет. Сын Фергуса, стоявший неподалеку, успел обхватить Найси сзади руками, прикрыв его собой, и копье пронзило Найси, пройдя сквозь тело сына Фергуса. Затем были перебиты все пришельцы, бывшие на лужайке, и ни один из них не уцелел, но каждый пал либо от острия копья, либо от лезвия меча. Дейрдре же отвели к Конхобару со связанными за спиной руками.
Как только Фергус, Дубтах и Кормак, бывшие поручителями за убитых, узнали о случившемся, они поспешили в Эмайн; и там они совершили великие дела. Дубтах убил копьем своим Мане, сына Конхобарова, и Фиахну, сына Федельм, дочери Конхобара, Фергус же — Трайгтрена, сына Трайглетана, и брата его. Великий гнев овладел Конхобаром, и в тот же день произошла битва, в которой пало триста уладов от руки мстителей. Затем Дубтах перебил уладских девушек, а Фергус под утро поджег Эмайн-Маху.
После этого Фергус и Дубтах ушли в Коннахт к Айлилю и Медб{15}, зная, что их там с радостью примут. Три тысячи воинов ушло вместе с ними. Они сохранили великую вражду к уладам, и в течение шестнадцати лет Улад не мог избавиться от стона и трепета: каждую ночь наполнялся он стоном и трепетом от их набегов{16}.
Дейрдре прожила год у Конхобара, и за все это время ни разу не шевельнула она губами для улыбки, ни разу не поела и не поспала вдоволь, ни разу не подняла головы своей от колен. Когда приводили к ней музыкантов, она говорила:
Прекрасной вам кажется рать стальная,
Что возвращается в Эмайн с похода,
Но более гордой вступали поступью
В свой дом три геройских сына Уснеха.
Приносил мой Найси мне мед лесной,
Умывала я милого у очага,
Тащил нам Ардан оленя иль вепря,
На гордой спине нес Андле хворост.
Сладким вам кажется мед отличный,
Что в доме воителя, сына Несс{17}, —
У меня же часто — прошло то время! —
Бывали яства, более вкусные.
Когда гордый Найси костер готовил,
На котором в лесу я жарила дичь,
Слаще меда была мне пища,
Что на охоте добывал сын Уснеха,
Сладостной вам кажется музыка,
Что играют на свирелях и трубах здесь, —
Много сладостней были песни мне,
Упоительные, сынов Уснеха.
Плеск волны был слышен в голосе Найси.
Этот голос хотелось слушать вечно;
Был прекрасен средний голос Ардана,
Подпевал высоким голосом Андле,
Ушел в могилу мой Найси милый.
Горьких нашел он поручителей!
Увы мне! Не я ль была злым ядом
Напитка, от которого погиб он?
Мил был мне Бертан{18}, страна скалистая,
Милы те люди, хоть и бездомные.
Горе мне, горе! Больше не встану я,
Чтоб встретить на пороге сына Уснеха!
Мил мне был дух его, прямой и твердый,
Мил был мне юноша, прекрасный, скромный.
После блужданья в лесной чаще
Сладок был отдых с ним под утро!
Мил был мне взор его голубой,
Для женщин желанный, для недругов грозный.
Когда возвращался домой из леса,
Мил был мне голос его, слышный сквозь чащу.
Нынче не сплю я долгие ночи,
Не крашу больше ногтей в пурпур,
Дни мои радости больше не знают,
Ибо нет больше сыновей Уснеха.
Нет мне больше никакой радости
В людских собраньях в высокой Эмайн,
Не мило мне убранство прекрасного дома,
Нет мне отдыха, нет покоя!
Когда Конхобар пытался ее утешить, она отвечала ему:
О, Конхобар, чего ты хочешь?
Ты уготовил мне тоску и стоны.
Пока жива я на этом свете,
Не будет великой моя любовь к тебе.
То, что под небом самым милым мне было,
Что я всего больше любила в мире,
Ты у меня отнял — жестокое дело!
Больше не увижу его на свете.
О горе мне, горе! Краса погибла,
Что являл мне лик сына Уснеха!
Черный камень лежит над белым телом,
Которого никто одолеть не мог!
Красны были губы, пурпурны щеки,
Черны его брови цвета жучка,
Были зубы его — как жемчужины,
Цветом подобные снегу белому.
Памятен мне дивный наряд его,
Выделявший его средь бойцов шотландских!
Прекрасный кафтан, окрашенный в пурпур,
Кайма на нем — красного золота.
Рубашка на нем — дорогого шелка,
В ней было вшито сто ценных камней.
Пятьдесят унций самой светлой бронзы,
Блестящей, пошло на ее украшенье.
Меч в руке его — с золотой рукояткой,
Два копья у него острых и грозных,
Борты щита — из желтого золота.
Шишка на нем — серебряная.
На гибель обрек нас Фергус прекрасный,
Убедив вернуться в родную землю.
Свою честь он продал за кружку пива{19},
Потускнела слава былых дел его.
Если б вместе собрать в открытом поле
Всех бойцов Конхобара, воинов Улада, —
Я бы всех отдала их, без изъятья,
За лицо Найси, сына Уснеха.
Не разрывай же вновь мне сердце,
Уже близка к могиле я.
Тоска сильней, чем волны моря,
Знай это, о Конхобар!
— Кто всех ненавистней тебе из тех, кого ты видишь? — спросил ее Конхобар.
— Поистине, ты сам, и еще Эоган, сын Дуртахта.
— В таком случае, ты проживешь год в доме Эогана, — сказал Конхобар.
И он отдал ее во власть Эогана.
На другой день Эоган выехал с нею на празднество в Эмайн-Махе. Она сидела на колеснице позади него. Но она дала клятву, что у нее не будет на земле двух мужей одновременно.
— Добро тебе, Дейрдре! — крикнул Конхобар, увидев ее. — Ты поводишь глазами меж нами двумя, мной и Эоганом, как овечка меж двух баранов!
В это время колесница проезжала как раз мимо большой скалы. Дейрдре бросилась на нее головой вперед. Разбилась голова ее, и она на месте умерла.
НЕДУГ УЛАДОВ
По своему характеру сага эта, лишенная собственно героического элемента, могла бы быть отнесена в отдел саг «фантастических». Однако мы решили держаться ирландской традиции, включающей ее в уладский цикл, по месту ее действия и по связи ее со сказаниями о Кухулине.
Тема ее — любовь неземной женщины к смертному, которая может длиться лишь до тех пор, пока он хранит тайну этой любви. Возможно, что именно от кельтов эта сказочная тема перешла к другим народам Европы, став весьма популярной в средневековой поэзии.
Один из вариантов ее — англо-нормандская поэма Марии Французской (около 1165 г.) о Ланвале, чрез посредство английской переделки ее «Sir Launfal» (середины XIV века), послужившая источником для драмы Э. Стуккена «Рыцарь Ланваль» (была поставлена в 1923 г., в переводе Ф. Сологуба, в б. Михайловском театре). Ту же тему можно обнаружить, в сильно измененном виде и с обменом ролей между героем и героиней, в сказании о Лоэнгрине.
Данная сага, в соответствии с обычным приемом ирландских сказаний (см. вступит. статью, стр. 43), имеет своей задачей объяснить происхождение имени Эмайн-Махи, столицы уладов. О глубокой древности ее свидетельствует еще в большей мере, чем отсутствие в ней Кухулина, второй мотив ее — постигающий уладов странный недуг, который несомненно является отражением какого-то древнего магического обряда (см. прим. 6 к тексту).
Древнейшая версия саги, записанная в XII веке, издана Е. Windisch’ем в «Berichte der Königl. sächs. Gessellschaft der Wissenschaften, Phil.-Hist. Klasse», 1884. Так как она содержит ряд искажений, мы выбрали для перевода другую версию, более позднюю по времени записи (XIV–XV веков), но не менее древнюю по происхождению, переведенную R. Thurneysen,ом, «Sagen aus dem alten Irland», Berl., 1901.
ОДИН богатый улад жил в горах, в пустынной местности. Крунху, сын Агномана, звали его. Богатство его сильно возросло, и много сыновей было у него. Но жена, мать его детей, умерла. Долгое время он жил, не имея жены.
Однажды, когда он лежал в своем доме, он увидел, как вошла прекрасная юная женщина; дивно хороши были облик, одежда и движения ее. Маха{20} было имя женщины, как говорят люди сведущие. Она села на скамью у очага и развела огонь. До самого конца дня оставалась она в доме, никому не говоря ни единого слова. Она достала квашню и решето и стала готовить и прибирать все в доме. Когда наступили сумерки, она, никого не спрашивая, взяла ведро и выдоила коров. Войдя опять в дом, она повернулась в правую сторону{21}, прошла на кухню, распорядилась по хозяйству и затем села на скамью возле Крунху.
Когда все ушли спать, она осталась у очага и потом притушила огонь. Затем она повернулась в правую сторону, подошла к Крунху, легла под его плащ и обняла его рукой. Так и зажили они вместе, и она зачала от него. Теперь еще больше возросло его богатство; для нее же было радостью, что он здоров и хорошо обряжен.